– Тебе повезло, – подмигнула Нин, и Эстер едва сдержала смех.

За окном, прервав их разговор, грянула музыка – Ashes to Ashes Боуи. Нин и Эстер встали у окна. Толпа расступилась, чтобы освободить путь кому-то, кто направлялся к стенду с фотографией. Песня Боуи закончилась, и под навесом стало тихо. Но вот Эстер пробрал озноб: она узнала перезвон первых тактов Everywhere. Вступили барабаны. Fleetwood Mac.

Эстер, скрестив руки на груди, обиженно дуется на заднем сиденье «кингсвуда». Аура несправедливо захватила место впереди, которое сестры ценили за возможность сидеть рядом с Фрейей. Они возвращаются из Нипалуны^[11], из Хобарта. По дороге туда Аура ехала впереди, и сейчас занимать почетное место рядом с Фрейей была очередь Эстер, но мать, несмотря на ее протесты, избавила Ауру от необходимости сидеть сзади. Поездка не задалась еще по одной причине: Фрейю не взяли на работу уже во второй тату-салон города, куда она хотела устроиться художницей.

– Почему? – спросила Аура и гневно сжала кулаки, когда они все втроем стояли возле «Пьяного матроса», сердито глядя на татуировщиков, которые работали в салоне. Потом Фрейя схватила девочек за руки и потащила назад, к «кингсвуду».

– Потому что этот мир – мужской клуб, – вздохнула она. – Залезайте, девочки, поехали есть рыбу с картошкой.

Фрейя отперла дверцы, и не успела Эстер оглянуться, как Аура юркнула на переднее сиденье. Эстер заныла было, но Фрейя прикрикнула на обеих, что случалось редко, и оттого Эстер стало особенно обидно.

Они едут в молчании уже второй час; хребет остался позади, и радио сменило белый шум на песню. Новейший хит любимой группы Фрейи заполняет машину: колокольчики, барабаны. Фрейя прибавляет громкость и запрокидывает голову; видно, как расслабляются плечи. Эстер и Аура помалкивают. Они уже достаточно большие, чтобы понимать: когда играют Fleetwood Mac, заговаривать с Фрейей бессмысленно. Особенно когда Фрейя рисует у себя в студии. Музыка ширится, заполняет «кингсвуд»; Аура косится на Фрейю, оглядывается на Эстер, еле заметно улыбается ей. Эстер дуется, теперь – чтобы сдержать улыбку, но нарастающая жаркая радость все-таки побеждает. Обида уходит. Эстер подергивает коленями. Качает головой в такт. Фрейя подпевает все громче и тянется к руке Ауры. Начинается припев. Фрейя, не переставая петь, смотрит в зеркало заднего вида, пытаясь поймать взгляд Эстер. Аура выкручивает громкость на максимум – еще чуть-чуть, и пойдут помехи – и поет вместе с Фрейей; она оборачивается и поет для младшей сестры. Через несколько лет, напившись в первый раз в жизни, Эстер вспомнит это легкое чувство – как будто руки и ноги куда-то делись, она вспомнит тот день, «кингсвуд», гремящих из магнитолы Fleetwood Mac. Вспомнит, как пели мать и сестра, как они завывали, будто Эстер – сама луна.

* * *

Под навесом прибавили звук. Несколько женщин, стоявших перед фотографией Ауры, расступились: через толпу шла какая-то фигура. Эстер, которая подростком проводила много времени в материнском тату-салоне, узнала этих женщин: кому-то Фрейя делала татуировки, а кого-то учила этому искусству. На лицах женщин лежала печать скорби, но они широко раскинули руки, давая место новоприбывшей. «Фрейя в студии с клиенткой, работа затянулась». Эстер стояла у окна и смотрела в сад; перезвон катился по сосудам вместе с кровью. Барабаны больно били в грудь. Эстер наблюдала. Ждала.

Танцуя в переливчатом мерцании диско-шара – длинные светлые лохмы рассыпались по плечам, развевалось многослойное шелковое платье, – Фрейя Уайлдинг подплыла к фотографии своей исчезнувшей дочери. Протянула к ней руки. Запела Everywhere.

Нин взяла Эстер за руку; Эстер, почувствовав прикосновение, взглянула на нее. Лицо Нин под личиной Тины Тернер было печальным. Эстер трясло, но она постаралась справиться с волнением и следом за Нин вышла из комнаты. Вот и коридор с семейными фотографиями на стенах.

Обе вышли из Ракушки. Они направлялись на последнюю вечеринку Ауры.

4

Навес неярко светился на фоне вечернего неба. На низких ветвях эвкалиптов мерцали неоновые химические фонарики – розовые, зеленые, оранжевые, желтые. Между ними радужными спиралями завивались пластиковые пружинки. По траве тянулся серпантин, кое-где прилипший к росе. Там и сям были привязаны огромные надувные символы семидесятых: стереомагнитола, роликовые коньки, три синтезатора. Надувные шары подергивались на легком ветру, который приносил аромат ночных лилий Фрейи. Когда-то Эстер любила этот запах. Сейчас он казался ей приторным, липкой пленкой оседал в горле.

Эстер шла за Нин, волоча ноги. Она потеряла мать из виду, да и отца не могла отыскать. Музыка стала тише, теперь слышались только ударные. Эстер шла, не поднимая головы; она снова ощутила прилив благодарности к Нин: козырек и взбитые волосы закрывали лицо, избавляя ее от необходимости встречаться взглядом с гостями. Избавляя ее от необходимости быть младшей сестрой. Дочерью, которая продолжает жить.

Эстер с Нин приближались к тенту; на них накатила волна всеобщей энергии. У Эстер взмокли ладони, и она сжала руку Нин. Та ответила пожатием. Они шли плечом к плечу.

С потолка тента над столом, на котором были флуоресцентно-пурпурный пунш, составленные в пирамиду большие тарелки с «волшебным хлебом» и прочие блюда шведского стола в духе восьмидесятых – его сотворила Куини, – свисал светильник из черных магнитофонных кассет. Эстер отвернулась. У одной стены возвышалась маленькая сцена с подобием диджейской кабинки, в которой пока никого не было. На подставках по обе стороны сцены мерцали экраны двух смартфонов, подсоединенных к динамикам. Дым-машина, скрытая за динамиками, время от времени испускала клубы пара с фруктовым ароматом; над ней переливались диско-шары.

С мольберта Эстер продолжала улыбаться большая, как постер, фотография Ауры. Эстер не могла отвести глаз от лица сестры, четыре года назад застывшего на снимке. Снимок – и то, что было сразу после: Аура обнимает Эстер на прощание; в глазах светится надежда. «Я найду тебе Агнете, Старри». Обещание навестить скульптуру, дань датской народной сказке, которую они столько раз слышали в детстве. Аура ушла в зал вылета, чтобы отправиться дальше, в Копенгаген. В следующий раз Эстер увидела сестру почти три года спустя, когда та, никого не предупредив, вернулась. Надежда в ее глазах погасла.

Эстер оглядела людей, собравшихся под навесом, и подняла глаза к вечернему небу. Хотелось найти созвездие, удержаться за него. Далекие звезды казались тусклыми из-за сиявшей под ними вечеринки.

Музыка оборвалась.

Фрейя, вся в блестках, как любимая ею Стиви Никс^[12], поднялась на сцену, высвободившись из объятий женщин, среди которых была и Куини; татуировки этим женщинам когда-то сделала она сама. Через секунду к ней присоединился Док Браун^[13] в защитном комбинезоне.

Эстер увидела отца, и на глаза у нее навернулись слезы. А какой костюм он выбрал! На Эстер нахлынули волны горя и любви. Фрейя откашлялась. Эстер укрепилась духом.

– Друзья, – сильным, чистым голосом произнесла Фрейя. – Вот и настал этот вечер. – По толпе прошел тихий гул: людям хотелось поддержать Фрейю. – Прошел год с тех пор, как нашу дочь, нашего первенца, Аурору Сэль Уайлдинг, видели в последний раз. Видели входящей в море. – Фрейя проглотила комок в горле. – Каждый из нас помнит, где был в тот день. Нас много раз спрашивали об этом. – Фрейя кивнула на Ларри Томпсона – стоявшего в толпе сержанта местной полиции, который расследовал дело об исчезновении Ауры. Именно Томпсон сказал им, что одежду и обувь Ауры нашли на песке у моря. И именно он потом принес известие о том, что поисковую группу отзывают; дело передали коронеру, который и стал руководить расследованием. Никто ничего не знал, сплошные вопросы без ответов. Они горевали и злились, и их горе и гнев пришлось выдержать именно Томпсону.

Сержант взглянул Фрейе в глаза и кивнул. Скорбное выражение его лица резко контрастировало с прической и черной курткой из «Рыцаря дорог»^[14].

Фрейя какое-то время смотрела на него, после чего оглядела всех, кто стоял перед ней. Эстер затаила дыхание, ожидая, что мать заметит ее. Но глаза Фрейи, заблестевшие от воспоминаний, смотрели мимо.

– Когда Аура была совсем маленькой и я учила ее выговаривать ее имя, она решила, что Аурора – это слишком трудно. И в конце концов сообщила нам, что ее зовут Аура. Словно мы почти угадали, а она просто нам помогла.

Эстер услышала глубокое дыхание Нин, стоявшей рядом. Фрейя помолчала, взглянула на Джека, на его полное боли лицо. Глаза за очками Дока Брауна казались неестественно большими.

– Мы хотели назвать ее в честь сияния, которое переливалось над головами наших северных предков, и того сияния, сродни северному, что мы видим здесь, в нашем южном доме, – продолжала Фрейя. – Но вышло так, что Аура – виноват в этом ее детский выговор или нет – взяла себе имя еще лучше. Она не была небом. Она была всем, что между небом и землей. Нам повезло: она провела с нами тридцать прекрасных лет. Она – энергия, что питает нас этим вечером. То есть… взгляните на нас… – Фрейя обвела рукой толпу в маскарадных костюмах. – Когда мы потеряли ее… – Она прерывисто вздохнула и начала снова: – После того, как мы… Вы пришли. Все. Чтобы помочь нам найти Ауру. Мою девочку. Спасибо вам. За то, что пришли. Сегодня. Вы… – Голос Фрейи дрогнул, и она покачала головой.

Первые звонки и электронные письма насчет вечера памяти начались три месяца назад. Эстер так и не смогла смириться с произошедшим, сколько бы мать ни говорила о необходимости отгоревать. Она не могла смириться с тем, что Ауры больше нет, даже когда отец однажды расплакался в телефонную трубку, бормоча что-то о «неявной потере» и о том, как «важен ритуал, даже если тело так и не нашли». После этой фразы Эстер окончательно отказалась осмысливать тот факт, что сестры больше нет в живых. Она просто не могла думать об Ауре как о мертвой. Не могла думать: «Аура умерла». Наконец Фрейя перестала слать Эстер письма с идеями насчет достойного поминального вечера, а Джек прекратил оставлять сообщения на ту же тему в голосовой почте. Прошло несколько недель. Однажды Эстер, уехавшей из дома в Каллиопу^[15], пришло письмо. В письме было приглашение на вечеринку «Назад в восьмидесятые»:

Будем рады видеть вас в Доме-Ракушке на вечере памяти в честь нашей дочери Ауры Уайлдинг, которая любила костюмированные вечеринки в стиле восьмидесятых.

Дресс-код: восьмидесятые (обязателен). Любые воспоминания об Ауре, какой она была в те годы, или то, что нравилось вам самим.

На обороте была приписка от руки: «Старри, мы любим тебя. Папа».

Эстер остро хотелось порвать приглашение, а клочья отправить прямиком в ведро, но рука не поднялась. Приглашение, прицепленное к холодильнику магнитом, будто следило за ней – до того самого дня, когда Эстер проснулась на рассвете, позвонила на работу и сказалась больной. А сама села в машину и поехала на восток.

– Мы предлагаем вам почтить память Ауры по-разному. – Голос Фрейи снова окреп. – Она любила очки «вью-мастер»^[16]. Спасибо моей сестре Эрин: у нас есть слайды, они вон на тех столах.

Услышав об Эрин, Эстер выглянула из-под своего черного козырька, однако лица обожаемой тетки в толпе не увидела.