Эстер следом за Нин и Аурой идет по тихому вестибюлю художественной галереи. Девочки дрожат от восторга; перед ними Фрейя, Куини, тетя Ро и Зои – двоюродная сестра Куини. Зои в униформе, как у всех в галерее. Она ведет их в прохладный сухой зал, где собраны самые разные тумбы с выдвижными ящиками, полки и лампы. Эстер с восхищением смотрит на большую морскую раковину на черном шнурке, которая висит у Зои на груди. Зои выдает им тканевые перчатки и подводит к витрине с ящиками. Куини и тетя Ро держатся за руки. Зои медленно выдвигает один ящик. Все, кажется, затаили дыхание: Зои извлекает на свет самое старое ожерелье из коллекции kanalaritja^[29], что хранится в галерее, – длинную, ослепительно переливающуюся нить радужно-голубых острых завитков, некогда принадлежавшая Пилунимине.

По дороге из Солт-Бей тетя Ро рассказывала о женщинах пакана^[30]. Такой была и Пилунимина, которую еще девочкой похитили европейцы, охотники на тюленей, и которая двадцать жутких лет выживала, переходя от одного такого охотника к другому и переселяясь с одного острова на востоке Бассова пролива на другой. О женщине, которая взбунтовалась против навязанной ей религии и, несмотря на наказания, продолжала придерживаться традиций и ритуалов, подобных kanalaritja.

Эстер склоняется над ожерельем Пилунимины, раковины на котором нанизаны от малых к большим. Зои рассказывает, что Пилунимина создала его в 1854 году, когда ей было за пятьдесят, а жила она тогда в нужде. Эстер пытается понять, как можно было сотворить эту сияющую, сильную, вечную красоту во времена таких страданий. И все же вот оно, переливается в свете ламп – сделанное вручную ожерелье из раковин; ему полтора века, в нем мудрость многих женщин, в его мерцании – все краски моря, звезд и луны.

Куини опускается на колени рядом с Нин, Аурой и Эстер.

– Kanalaritja – наша история, которая непрерывно соединяет прошлое, настоящее и будущее.

Эстер раскрыла ладони, чтобы захватить еще песка, и взглянула на Нин и ее семью. Люди этого рода вынесли все тяжести колонизации – и выжили, а теперь их море опасно нагрелось. Ламинария умирает. Не будет водорослей – не будет и раковин. У Эстер свело желудок.

– Мы собираем раковины для особой выставки, – звонко объявила Куини. – Нин уже говорила тебе? Она работает вместе с Зои. – Лицо Куини светилось от гордости. – Наши ожерелья повезут в турне по всей Тасмании. Нин и Зои сейчас заканчивают советоваться с галереей и общиной, а еще на этой выставке будут работы нашей Нинни. Она теперь человек влиятельный: в галерее на Саламанка-маркетс раскупили ее первую коллекцию kanalaritja, а несколько скульптур забрали. – Куини подмигнула.

– У тебя была выставка? – Эстер с восхищением взглянула на Нин. – Когда?

– С полгода назад. – Нин просияла. – Сейчас я леплю скульптуру, выставим ее во время тасманийского тура.

– Нин, – ахнула Эстер, – так ты самая настоящая художница? Я и не знала.

– Я писала тебе про выставку. И приглашение посылала, – довольно сухо сказала Нин.

– Ну что? – Куини вскочила с раскладного стульчика, и Эстер мельком увидела выглянувшую из-под рукава татуировку – серо-голубой рыбий хвост. Работа Фрейи. – Продолжим?

Нин обняла Эстер, и они стали смотреть, как женщины возвращаются на мелководье.

– Прости, Нин, – сказала Эстер, скручивая между ладонями бумагу из-под сэндвичей. – Прости, что пропустила твою выставку. После ее ухода я перестала проверять почту, соцсети, вообще все перестала проверять. Решила, что, если случится что-нибудь важное, мне позвонят на работу.

– Это же ужасно – не подпускать к себе тех, кто тебя любит.

– Какая я была сволочь. – Эстер помолчала, и слова повисли в воздухе. Не смея смотреть на Нин, она перевела взгляд на женщин ее рода, стоявших на мелководье. – Но мне до сих пор очень важно приезжать сюда. Спасибо. Спасибо, что снова меня позвала.

– Всегда пожалуйста, Старри, – вздохнула Нин. – Сволочь ты или нет – без разницы.

Они стали смотреть на женщин вместе. Левые руки поднимают водоросли, правые проводят по ним, ища ракушки.

– Я лечусь тем, что бываю среди них, – сказала Нин. – Отношений крепче, чем с этими женщинами, у меня в жизни не было.

– Могу себе представить. – Эстер смотрела на женщин. В детстве она почитала себя счастливой, ведь ей выпала удача слушать их рассказы. – А что с выставкой? Которую вы повезете по всей Тасмании? В голове не укладывается.

– С выставкой все хорошо. Пожертвования уже пошли. Твоя мама на тату-фестивале в Мельбурне объявила сбор средств, она там была ведущей. Ну, ты знаешь. Она сильно помогла.

– Конечно знаю. – Эстер набрала в грудь воздуха. О том, как ее родители прожили этот год, она не знала ничего.

– Удивительно, да? На том фестивале все свободное время в ее расписании расхватали за двадцать минут, и все равно женщины стояли в очереди – просили наколоть им созвездия, просили, чтобы их записали, если остались свободные места. Фрейя перечисляла в наш фонд часть денег от каждой татуировки. Благодаря этому про фонд и узнали.

Эстер выдавила улыбку:

– Если маме что западет в сердце, ее не остановишь.

– Это точно.

– Куини сказала, что на выставке будут твои новые ожерелья?

Нин застенчиво покраснела – редкое зрелище.

– Я сейчас работаю над собственной коллекцией, небольшой, и помогаю женщинам общины – тем, кто еще только учится.

Эстер открыла рот и в изумлении покачала головой.

– Помнишь, как вы с Аурой взяли меня с собой к могиле Вупатипы?..

– «Взяли»! – Нин шутливо бросила в Эстер горсть песка. – Ты спряталась в кузове пикапа. Я на десять лет постарела!

– Я так и сказала, – улыбнулась Эстер. – Вы взяли меня с собой.

Нин фыркнула.

– Помнишь, как мы стояли там, над могилой Вупатипы? – Эстер посерьезнела. – Ты тогда сказала, что сделаешь все, чтобы однажды это произошло.

Стояла весна. Нин исполнилось семнадцать, она только-только получила водительские права. Готовясь к экзаменам в автошколе, они с Аурой лишь и обсуждали, что предстоящую поездку – точнее, только это Эстер и смогла подслушать, припав ухом к стене спальни. Они собирались на восточное побережье, к холму, с которого смотрела на море могила великой женщины. Полюбоваться, как цветут подснежники Вупатипы. Эстер услышала, как приглушенный голос Нин за стеной предложил Ауре: «Давай отвезем ей несколько раковин».

Эстер знала о Вупатипе от тети Ро и решила, что не даст Нин и Ауре поехать на могилу без нее. На могилу Вупатипы, которую еще подростком похитили и сделали рабыней европейцы-зверобои. Вупатипа, которая, подобно всем женщинам и девушкам пакана, отлично плавала, ныряла в ледяную воду и спасала державших ее в рабстве мужчин. Вупатипа, которой никто не пришел на помощь, когда она в этом нуждалась. Она бежала с другими рабынями-пакана, за ними отрядили погоню. В газетной заметке, посвященной ее смерти, говорилось: «Возможно, она скончалась от ран, полученных во время поимки, которая, без сомнения, происходила не без кровопролития». После убийства Вупатипы на место ее гибели положили могильный камень. Надпись на нем гласила: «От белых друзей Вупатипы». Эта могила до сих пор оставалась единственным захоронением человека из племени пакана. Через несколько десятилетий после смерти и похорон Вупатипы, в самом конце XIX века, могилу – «для научных целей» – разрыл Музей Тасмании. Останки Вупатипы сложили в коробку, на которой было написано: «Местная смородина» – и отправили в Нипалуну, в Хобарт. Мнением людей насчет эксгумации никто не поинтересовался. Прошло почти сто лет, прежде чем останки Вупатипы вернулись в общину пакана. Европейская могила этой женщины так и осталась пустой. Говорят, подснежники цвели в изголовье могильной плиты каждую весну.

«Думаешь, подснежники и правда цветут для нее?» – спросила Аура Нин.

Эстер, которая подслушивала через стенку, составила план.

В день поездки она спряталась в кузове пикапа и всю дорогу пролежала, рассматривая изменчивое небо. Когда пикап наконец остановился, она сунула голову в кабину и заверещала – решила напугать Нин и Ауру.

Аура и Эстер задержались, чтобы Нин первой подошла к пустой могиле Вупатипы. Вокруг плиты цвели подснежники. После к Нин присоединились сестры, и они все втроем уселись вокруг того, что когда-то было местом последнего упокоения рабыни. Нин рассыпала в головах надгробия белые раковины. В изножье положила несколько толстых плетей высохших водорослей. Пока они сидели у могилы, она не произнесла почти ни слова. Когда тени стали удлиняться, Нин поднялась. Сжала кулаки. «Я сделаю все, чтобы люди узнали об этой luna rrala^[31]. О наших женщинах, нашей силе. О нашей красоте. О нашей культуре».

Эстер вынырнула из воспоминаний, снова сосредоточившись на женщинах на мелководье.

– Мало кто остается верным своим обещаниям. А ты исполнила обещанное. Нин, ты просто космос.

Нин отмахнулась от похвалы, но на Эстер взглянула с благодарностью, после чего повернулась и стала смотреть, как Куини и ее семья собирают раковины.

– Вот он, источник моего вдохновения, – сказала она.

Эстер проследила за ее взглядом. На берегу сидит Аура и наблюдает, как Куини учит женщин, какие раковины выбирать, а какие – выбрасывать. Улыбается, переводит взгляд на Эстер. «Похоже на тайный язык», – говорит сестра. В тихом голосе звучит восторг.

– Она бы тобой так гордилась. – У Эстер дрогнул голос. – Аура с ума бы сошла от радости за тебя.

Нин обхватила себя за плечи и кивнула.

– Ей с тобой повезло, Нин. У меня никогда не было такой подруги. – Эстер набрала горсть песка и стала пересыпать его из ладони в ладонь. – У меня была только Аура.

– Ну-ну. – Нин обняла ее, утирая глаза.

– Ты знаешь, о чем я. Да, ты всегда была рядом со мной. Еще у меня были папа, тетя Эрин и иногда – мама. В детстве, наверное, Том. Брр. – Эстер передернулась, вспомнив, как прижималась к нему прошлой ночью. – Но так, как вы с Аурой, я ни с кем не дружила.

– А на западном побережье? Ты же мэр – целого города или вроде того? Все еще не встретила там своих женщин?

Эстер коротко усмехнулась:

– Какой там город. Просто старый медный рудник на реке, домики переделали в коттеджи для туристов. На союз сестер не тянет.

– Да, понимаю, – сказала Нин. – Кому же хочется дружить с начальством.

От ответа Эстер спас телефон Нин. Та какое-то время слушала, после чего показала Эстер оттопыренный большой палец и нажала «Отбой».

– Твой пикап пока на лом не пойдет, – торжествующе объявила Нин. – Ему нужны новое ветровое стекло и рихтовка. Завтра у Нифти закрыто, но он велел позвонить в понедельник. Тогда и узнаем, во что обойдется ремонт.

У Эстер подскочил пульс. Вчера на последней заправке она и так превысила лимит на счете.

– С твоим пикапом все будет нормально, – подбодрила Нин, неправильно истолковав тревогу на лице Эстер. – С тобой все будет нормально.

Эстер была уверена в чем угодно, только не в этом.

– У тебя сегодня еще есть дела?

– Встреча с галеристами. А у тебя?

Ответ Эстер прозвенел колоколом:

– Мне надо похоронить лебедя.

Нин долго не сводила с нее глаз.

– Kylarunya?

Эстер кивнула.

– Ты точно справишься?

Глядя на золотистые завитки водорослей на мелководье, на ритмично накатывающиеся на берег волны, Эстер кивнула.

– А где? Уже знаешь?

Эстер покосилась на Нин.

– Ах да, – сказала та, поняв все по ее лицу. – Ты похоронишь ее там.

Эстер внимательно всмотрелась в вечереющее небо.

– До первой звезды, – сказала она и начала собирать вещи.

* * *

Когда Эстер вернулась в Дом-Ракушку, к свету уже начинали примешиваться оттенки красного. Сад погружался в сумерки, и тент, под которым проходил вечер памяти, казался кораблем-призраком.

«Комби» стоял на подъездной дорожке, работая на холостом ходу. Фары освещали прислоненную к стене дома лопату с прикрученной к черенку скотчем запиской. Рядом, на земле, лежал букетик розовых маргариток.

Эстер вышла из машины и в тускнеющем свете стала читать записку отца.

Старри,