– Нет, Наташа – это та, ради кого он бросил жену, с которой прожил больше двадцати лет. Знаешь, как бывает? Вроде неплохо жили, растили двоих детей, вместе наживали всяческие материальные блага. Надька даже была из тех жен, что сквозь пальцы смотрят на незначительные интрижки мужа на стороне. А у Валеры они случались, кажется, примерно всегда. Где-то просто флирт и платонические ухаживания, где-то дело заходило дальше, но обычно ничего серьезного или длительного. Он называл это походом в ресторан.

Морозов слегка нахмурился, не сразу уловив смысл. Дарья закатила глаза, посмеиваясь над его растерянностью.

– В том смысле, что, как бы ни нравилась домашняя еда, иногда тянет на необычную или высокую кухню – и тогда разнообразия ради идешь в ресторан. Но то ли Наташа оказалась девушкой цепкой, то ли Валера дозрел до того, чтобы поменять старую супругу на новую, с меньшим пробегом, так сказать, да только два с лишним года назад затеял он развод. Мы ему говорили: не глупи, она почти на двадцать лет тебя моложе, ближе к твоим детям по возрасту, чем к нам, бросит… А он весь такой: «Вы ничего не понимаете! Это настоящая любовь, я с ней сам молодым становлюсь». Только вот никто на самом деле не молодеет. Полагаю, она из него выжала, что смогла, и рукой помахала. Этот дом он тоже ради нее купил: это Наташа хотела красивой жизни, как в кино. Только, полагаю, она имела в виду более цивильное место, поближе к городу или с хорошей инфраструктурой, а не эту глушь. Но тут уж на что Валере денег хватило.

– Ну, может, теперь он помирится с Надей, если уж она такая… понимающая, – предположил Морозов. – Может, это она его позвала?

– Сомневаюсь, – вздохнула Дарья. – Одно дело интрижки, которые он скрывал от широкой общественности, только самые близкие и знали. Другое дело – развод и официальный уход к даме намного моложе. Это оскорбление, которое Надя вряд ли простит. А жаль… Она мне нравилась. А с тех пор, как они с Валерой расстались, она с нами не общается.

– Интересно… По какому принципу у вас кто-то остается в компании, а кто-то уходит? – заинтересовался Морозов. – Олеся ведь тоже в разводе, а ты и вовсе два раза в разводе…

Она звонко рассмеялась.

– О, это просто! Мы впятером дружим еще с института: я с Олесей, Гришка с Марком, а Валера нас всех объединил в одну компанию. Вот с тех пор мы так и общаемся, а с нами – наши пары. Но, конечно, мы не только такой компанией собираемся. Если ты пригласишь меня к своим друзьям, я тоже с удовольствием приду.

Это была определенно не случайно оброненная фраза, а тонкий намек, который Морозов, безусловно, уловил, но развивать эту тему ему не захотелось. Поэтому он коснулся рукой обнаженного плеча Дарьи и спросил, искусно меняя тему:

– Тебе не холодно? Мне кажется, здесь не настолько жарко, чтобы чувствовать себя комфортно в такой одежде.

«Или, скорее, настолько раздетой», – мысленно добавил он, но произносить вслух не стал.

Улыбка Дарьи немного изменилась, стала манящей, дразнящей. Она склонила голову набок, шагнула к нему, ее руки скользнули вокруг его талии, тело тесно прижалось к его телу.

– А что? – понизив голос, поинтересовалась Дарья. – Ты хочешь меня согреть? Если что, я не против.

И она коснулась губами его губ, целуя, как всегда, нежно, без нажима, дразня и предлагая, но никак не требуя. Морозов на поцелуй ответил и даже обнял Дарью за плечи, согревая их своим теплом, но и эту тему развивать не стал, через какое-то время отстранившись.

– Я бы с удовольствием, но здесь столько народа… А качество звукоизоляции вызывает вопросы.

– О, надо же! – протянула она, умиляясь так, словно увидела крошечного котенка. – Я и не знала, что ты такой стеснительный…

Он и сам этого не знал. И не совсем понимал, в чем на самом деле проблема: в усталости, алкоголе или новой обстановке? Так или иначе, а сегодня Дарью он совершенно не хотел.

Морозов не обманывал себя и прекрасно понимал, что не любит ее, но в его положении желать красивую женщину – вполне естественно. И чаще всего именно так и было: Дарья действительно нравилась ему. Да, сердце не екало в груди, когда он смотрел ей в глаза, не было того трепета, что сопровождал первые годы знакомства с женой, но ему уже и не двадцать лет. Странно ждать сейчас аналогичных чувств. Достаточно и того, что ему приятно смотреть на нее, прикасаться к ней и ласкать, целовать и обнимать, получать все то же самое в ответ.

Однако сегодня почему-то ничего этого не хотелось.

– Возможно, я просто недостаточно здесь освоился, – с нотками извинения и обещания исправиться ответил он. – Или устал.

– Что ж, тогда надеюсь, что ты этой ночью как следует отдохнешь, а завтра окончательно освоишься, – снова приглушенным, томным голосом произнесла Дарья и еще раз поцеловала его, то ли надеясь, что он передумает, то ли просто давая понять, что именно он упускает. – Давай спать.

И она первой нырнула под одеяло и выключила лампу на своей прикроватной тумбочке.

– Вот и славно, – пробормотал Морозов.

Он снял джинсы, кинул их на кресло и тоже лег. Дарья сразу прижалась к нему, устраивая голову у него на плече. Отстраняться он не стал, лишь тоже погасил свет.

Шторы оставались частично раздвинуты, поэтому в комнату лился свет уличного фонаря. За стенами дома ныл и завывал ветер, то и дело обрушиваясь на них и словно прокатываясь от угла дома к другому углу. Снег продолжал сыпаться с неба, время от времени едва слышно шелестя по стеклам.

Морозов закрыл глаза, прислушиваясь к звукам бури за окном. В голове мелькали, торопливо сменяя друг друга, моменты прошедшего дня. Разнокалиберные треугольники на полях записной книжки, напряженный Васин, вереница красных огней застрявших в пробке машин, черный внедорожник, поджимающий сзади после каждого сдвига, огни заправки и испуганные серо-голубые глаза, точка на карте с надписью: «Сибиреязвенный скотомогильник» и табличка с названием деревни. Последним внятным образом, посетившим его сознание прежде, чем Морозов провалился в сон, было одинокое окно, светящееся где-то вдалеке за пеленой кружащегося снега.

Он не знал, сколько прошло времени с того момента и что именно его разбудило, но проснулся Морозов в одно мгновение с бешено колотящимся в груди сердцем и ощущением ужаса. Лицо покрывала испарина, на душе скреблись кошки размером с леопарда, во рту было сухо.

Фонарь за окном все так же ярко горел, снег больше не шел, но ветер еще бесновался. Возможно, очередной его порыв, ударивший в стену, стал причиной столь резкого пробуждения. Или же дурной сон… После похорон время от времени такое случалось. Теперь все реже, но все же…

Окончательно проснувшись, Морозов понял, что причиной пробуждения стал не ночной кошмар и не шум ветра. Тревожащие звуки доносились сверху: приглушенный грохот, чьи-то шаги.

Кто-то посреди ночи бродил по мансардному этажу.

Глава 5

Сон слетел окончательно, Морозов напряженно прислушался, но звуки шагов уже стихли. Однако ощущение того, что наверху кто-то есть, не отпустило.

Он осторожно потянулся к тумбочке, на которой оставил смартфон, стараясь не разбудить Дарью: та безмятежно сопела рядом, а ее рука лежала поперек его груди.

На экране высветилось время: 3:21. Интересно, кому и что понадобилось в мансарде посреди ночи? Как вообще туда попадают? Морозов только сейчас понял, что лестница, по которой они поднимались на второй этаж, там и заканчивалась, значит, на самый верх вела отдельная. Где же она находится?

Любопытство и не унимавшаяся тревога требовали немедленно разобраться в происходящем, все выяснить. Морозов осторожно снял с себя руку Дарьи. Та нахмурилась во сне и заворочалась, но лишь перевернулась на другой бок, так и не проснувшись. Тогда он выбрался из-под одеяла и нашел оставленные на кресле джинсы: разгуливать по чужому дому в одних трусах, пытаясь выяснить природу подозрительных звуков, казалось ему не лучшей идеей.

Смартфон он взял с собой, предполагая, что в какой-то момент ему может понадобиться фонарик, но в холле за дверью оказалось достаточно светло: на ночь остались гореть бра на стенах. Морозов сам же и не стал их выключать, полагая, что кому-нибудь еще, например, проснувшемуся Григорию, может понадобиться свет, чтобы найти дорогу в санузел и не ошибиться по пути дверью. То ли после него в холл никто не выходил, то ли оставил свет, руководствуясь той же логикой.

В основном все двери на этаже были закрыты, лишь одна распахнута настежь – в спальню Злотников, а, насколько Морозов помнил, они ее закрывали. И поскольку санузел у них свой, даже если бы кто-то посреди ночи захотел в туалет, открывать дверь комнаты ему не пришлось бы. Значит, вполне возможно, что кто-то из них как раз и бродит по мансарде? Но зачем?

Впрочем, нельзя было исключать и того, что тот же Марк, как и он сам, сперва проснулся от шума наверху, а потом пошел посмотреть, в чем дело. Спальня Злотников больше попадала под уменьшенный мансардный этаж, поэтому шум у них наверняка стал слышен раньше.

Где же чертова лестница, которая ведет наверх?

Та нашлась за санузлом в небольшом закутке. Прямая и довольно крутая, она упиралась не в дверь, а в люк в потолке, который сейчас был закрыт крышкой. Морозов уже поставил ногу на нижнюю ступеньку, собираясь вскарабкаться наверх, когда снова услышал шум. На этот раз это были не шаги, а какой-то шорох, за которым последовали вздох и стон.

Морозов замер, а через пару мгновений, когда охи, вздохи и стоны стали более ритмичными, и вовсе смущенно отступил на несколько шагов. По всей видимости, наверху происходило романтическое свидание. Вероятно, не ему одному пришло в голову, что межкомнатная звукоизоляция здесь недостаточно хороша для этого. Что ж, это можно считать достаточно уважительной причиной покинуть ночью свою привилегированную спальню.

Морозов торопливо отошел еще на несколько шагов и уже собирался вернуться к себе, когда сухость во рту и горле напомнила о себе. Раз уж встал, можно спуститься в кухню и попить.

Смартфон он за ненадобностью сунул в задний карман: даже со второго этажа было видно, что на первом освещения хватает. Свет точно горел в гардеробной, откуда лился в просторный холл, и где-то еще. При ближайшем рассмотрении оказалось, что нижнее освещение включено в комнате, где ночевала Олеся: там дверь была с полупрозрачной вставкой, пропускавшей тусклое свечение. Морозов задался вопросом, спит ли эта женщина при свете или же ей просто не спится. Конечно, заглядывать к ней, чтобы узнать это, он не стал.

Как выяснилось чуть позже, свет, причем верхний, горел и в кухне, над кухонным островом, что частично освещало и гостиную. А заодно превращало задний двор, куда выходили несколько окон и дверь, ведущая на веранду, в непроглядную тьму: там уличного освещения не было, за забором возвышалась плотная стена древних сосен, а свет уличного фонаря с другой стороны дома сюда не долетал, поэтому любое освещение внутри дома затемняло окна.

Нырнув в арку между гостиной и той частью кухни, что служила столовой, Морозов невольно вздрогнул и от неожиданности даже брякнул:

– О, вы здесь!

Осознав, как это могло прозвучать, он откашлялся и поправил сам себя:

– В смысле, я не думал, что здесь кто-то есть.

Вероника, как раз заливавшая кипятком чайный пакетик в кружке, только грустно улыбнулась в ответ. Кажется, ему не удалось обмануть ее, и она поняла, что он полагал, будто она на мансардном этаже с мужем. Однако ответила Вероника на его последнюю реплику, принимая правила игры:

– Мне не спалось, решила выпить чаю. Присоединитесь? Могу сделать и вам тоже: я нашла весьма разнообразную коллекцию пакетиков. Вы какой предпочитаете в четвертом часу утра?

– Я лучше просто воды попью, – отмахнулся Морозов, заставляя себя отмереть и подойти к кухонным шкафчикам, чтобы достать себе стакан или чашку.

Вероника только пожала плечами, поставила чайник на место, пару раз макнула чайный пакетик в кипяток и выкинула его. Взяв кружку, она обогнула остров и села на один из табуретов, стоявших вдоль его внешней части.