При ближнем контакте он казался еще симпатичнее: заостренные в изгибах черты лица, тонкий нос, серые глаза, идеально гармонирующие и с седыми прядями в черных вьющихся волосах, и с льняным пиджаком, надетым поверх черной же футболки и темно-синих брюк. Под футболкой угадывался рельеф подкаченного тела, а не пивной животик, так часто маскирующий пресс мужчин за сорок. Этакий Цискаридзе местного разлива. Он опирался на эбонитовую трость с серебряной рукояткой в форме орлиной головы, что придавало ему загадочности и шарма.

– Я могу проводить вас до отеля, изучу дневник и поищу этих людей, пока вы отдыхаете, – предложил Константин, перекладывая трость из руки в руку.

– Нет, спасибо, – отрезала Вера и, подхватив Алису под локоть, добавила. – У нас другие планы. Займемся уже после Ольхона. Сами. Вы и так потратили на нас много времени. До свидания.

Она быстро утянула оглядывающуюся Алису на улицу, но та все же успела воскликнуть слишком громко:

– Ничесе тут архивариусы!

– Тсс, услышит. – Уводя непутевую сестру все дальше от симпатичного собеседника, шикнула на нее Вера. – Он не сотрудник.

– О как?!

– Да. Сам по себе. Тоже искал что-то. Разговорились, он заинтересовался вдруг, пристал с вопросами. Честно говоря, мне показалось, что он просто клеится. А сейчас увидела, как он тебя глазами ел, и поняла, что не показалось. Ну его. Сами найдем, что надо.

– Ха! Ревнуешь?! Ну я-то не против, пусть ест.

– Дурочка, что ли? Он старый для тебя. Мало тебе было Клярова?

При упоминании о бывшем любовнике и по совместительству начальнике, тоже бывшем, Алиса насупилась и, тряхнув рыжими завитками, согласно кивнула:

– Да, ты права, систр, что-то меня несет. Нет старым мудакам! Даешь молодежь!

– Лиса, уймись, – смеялась в ответ Вера.

Сестры все-таки дошли до отеля, чтобы переодеться. С утра было свежо, и Вера слишком утеплилась. А послеполуденное солнце жарило так, что можно было подумать, будто они в Дубае, а не в Сибири. Особенности резко-континентального климата: летом плюс тридцать и нечем дышать, зимой минус тридцать и дышать просто больно.

Глава 2. Прорубь

Так холодно, что дышать больно. Мороз цеплялся за покрасневшие крылья носа, щипал слизистую, царапал глотку. Будто хотел пробраться в живого человека, выстудить его изнутри, устроить ледяное жилище для своих детей-ветров. А что там студить? И так сердце холодом объято – ледяное, бесчувственное, людьми выстуженное.

Солдаты переминались с ноги на ногу, проклиная и командира, и конвой, что неторопко вел заключенных к месту расстрела, и самих заключенных. Те совсем раздетые – в рубашке и портках. Сапоги, правда, оставили обоим. А жаль, знатные сапоги, пригодились бы.

Пятый час, до рассвета нескоро. Черное небо без единой звездочки, без намека на светлое будущее, придавило землю, будто крышкою гроба. Но удивительно, как хорошо было видно каждую деталь, каждое движение на белом саване снега в кристалле ледяного воздуха.

Четыре бойца красной армии в суконных шинелях с красными нашивками на рукавах тряслись от холода у только что пробитой ими полыньи. Пока рубили лед, было тепло и весело. Теперь же вспотевшие тела остыли, и мороз кусал их за бока и пятки, как голодный волк. Рядом черточками и крестами валялись инструменты: кирка, лопата, пила и крюк, здесь же, приставленные штыками друг к другу, стояли четыре винтовки.

К проруби от белеющей на черном фоне церкви медленно шел комендант – худой, высокий, будто жердина из забора. Мороз кусал и его, но исполненный торжественностью момента и важностью возложенного на него дела, он не подавал вида. За ним следовали двое приговоренных. Шли след в след: впереди военный, его выдавала выправка и твердость шага, за ним – гражданский. Второй всхлипывал, мотал головой и … всхлипывал. По бокам и на пару шагов позади сторожевыми псами плелись конвоиры.

– Замерзнем, паря, быстрее, чем они дойдуть, – сказал Леха Ковалев и зло сплюнул. – Покурить бы.

– Разговорчики, – обрезал его Артемьев, он был старше по званию и руководил вырубкой проруби. – Опосля покурим.

– Кого стреляем-то? – стуча зубами, спросил Арсений, самый младший из всей их группы. Это был его первый расстрел, оттого и стучали зубы, не от холода.

– Царя-я-я, – чуть нараспев откликнулся его друг Арсалан.

– Царя-я-я, – передразнил его Ковалев. – Чукча ты немытая. Какова царя? Царя еще в восемнадцатом в расход пустили. А эта гнида белая – верховный командующий их недобитой армии. Но теперя все, паря. Наша взяла окончательно.

– Поднять ружья, – скомандовал Артемьев, поскольку процессия во главе с комендантом почти уже дошла до места.

Конвоиры, тыкая в заключенных дулами пистолетов, поставили их перед прорубью. Гражданский оглянулся на черное окно в белом ледяном окаймлении, перекрестился, опустил голову к груди. Военный смотрел прямо, лицо его, словно высеченное из того же льда, что и панцирь реки Ушаковки, ничего не выражало.

Солдаты выстроились в ряд в десяти шагах от приговоренных, конвоиры присоединились к четверке ледорубов. Комендант встал слева от расстрельной группы и, подняв руку, командовал:

– Гото-о-овсь… це-е-е-е-ельсь… пли!

Арсений зажмурился и нажал на курок. Приклад ударил его в плечо, запах пороха ущипнул за ноздри вслед за морозом, оглушающий рев выстрелов со всех сторон сменился звенящей тишиной. Открыв глаза, он ничего не увидел. На мгновение показалось, что тьма кромешная окончательно захватила бренную землю, растворив в себе и людей, и снег, и его самого. Но дым рассеялся, и парень понял, что все по-прежнему, только у проруби нет больше тех двоих. И всего-то.

Комендант дал команду «вольно» и пошел обратно к церкви, в этот раз шагом быстрым, похлопывая себя по плечам в тщетной попытке согреться. Остальные семенили за ним, не рискуя обгонять. Только Арсений задержался у проруби, вглядываясь в алые пятна на белой простыне льда.

Вода в черном окне рукотворной полыньи казалась недвижимой, но Арсений знал, что это не так. Течение Ушаковки несло свои воды и все, что в них попадало, в Ангару, царицу сибирских рек, дочь Байкала.

Глава 3. Дневник

Ожидая, когда принесут ее заказ – бархатную ушицу из сиговых рыб и зеленый салат с кедровыми орешками – Вера в сотый раз разглядывала прадедовский дневник.

Дневник, наверное, слишком громко сказано. Оборванная тетрадь из десяти листов, подписанная учеником пятого класса Львом Афанасьевым: для контрольных работ по истории. Вероятно, тетрадка принадлежала отцу Веры и Алисы, в том далеком году бывшим еще только сыном и внуком. Других семейных статусов у пятиклассника не было.

Первые страницы тетради были вырваны, на них, возможно, когда-то действительно красовались контрольные работы Льва. Единственная заполненная страница была исписана почерком уже взрослым, размашистым, мужским. Эти записи Вера и называла «дневником». Хотя очевидно, что дед Арсений просто взял первый попавшийся клок бумаги, чтобы зафиксировать важные воспоминания.

Тетрадь Вера нашла на родительской даче уже после их смерти, она была спрятана в детскую книгу с картинками и красивым названием «Легенды Байкала». Книга пожелтела, распухла от прорвавшегося сквозь крышу дождя, но прадедову тайну сохранила нетронутой.

Вера решила, что записи принадлежат Арсению Афанасьеву по трем признакам:

первый – дата 11 февраля 1920 с припиской крушение. По всем расчетам, эта дата приходилась на молодость прадедовского поколения. Арсению тогда было девятнадцать;

второй наиболее очевидный – имена, прописанные сразу под датой: Ковалев Алексей, Артемьев Денис, Дашицыренов Арсалан, Афанасьев Арсений. Первые три имени были выведены красивым почерком, отдельные буквы подведены и украшены завитками. Вероятно, дед долго над ними думал, вспоминал;

третий – слово, вставленное в длинный цифровой код: Слюдянка. Поисковая система «Яндекс» по данному запросу выдала ряд статей о поселке на берегу Байкала в Иркутской области. А Афанасьев Арсений, по семейному преданию, как раз был оттуда. Вероятно, и книгу купил внуку он, накрыло ностальгией по родным местам.

Книга и правда была красивая, раритетная, шестьдесят пятого года издания, с плетеным корешком, в твердой глянцевой обложке и с плотными шершавыми страницами. Несмотря на подмоченную репутацию, книга хорошо сохранилась. Даже пахла типографией до сих пор… и немного плесенью. Акварельные рисунки, иллюстрирующие бурятские и сибирские сказки, хотелось разглядывать, а сами мелодичные сказы перечитывать. Вера отдала книгу сыновьям, но те не проявили особого интереса, и «Легенды Байкала» вновь легли на антресоли теперь уже в Верином доме.

А вот дневник она оставила на своей прикроватной тумбочке, каждый вечер вглядывалась в ажурные завитки букв Д и Р, выведенных прадедом особенно тщательно; пробегалась глазами по цифровому ряду, о значении которого у нее не было ни единой идеи. Выглядел он так:

21-3-4 5-17-1 10-10-18

100-10-3 100-8-10 8-15-8

1-1-10. 12-2-10 250-30-2,

2-20-3 180-20-12 180-20-13 180-20-14.

15-30-6 18-2-1 18-5-8

200-21-8 205-15-3. 2-10-18

11-15-12 11-19-6 Слюдянка.

23-18-8 23-19-10 103-22-10

138-28-6 26-17-7. 63-14-9

77-20-15 7-12-13 – 120-23-12

1-10-1 12-20-2 31-4-5.

22-6-3 111-10-1 200-12-4

18-5-8 2-20-2 1-14-10.

Завершался код фразой, которая хотя и была записана обычными словами, но совсем ничего не проясняла, скорее интриговала: проклято на сто лет, не трогать раньше 2020.

Что хотел передать потомкам прадед? Почему он зашифровал свое послание? Почему отец, Лев Афанасьев, ничего про эти записки дочерям не рассказывал? Не знал? Забыл? Или не успел?

– Сто лет прошло, сто первый пошел, проклятие снято? – спросила Алиса, лениво ковыряя вилкой сагудай – местный деликатес из рыбы омуля, что водится только в Байкале.

– Еще бы знать, на что оно было наложено, – вздохнула Вера. – Я сегодня порылась в архиве и в газетных подшивках, ничего значимого одиннадцатого февраля 1920 года в этих краях не происходило. Нет, там в принципе вся эпоха сплошное крушение: революция, гражданская война, Колчак был расстрелян где-то здесь, но не одиннадцатого, седьмого февраля. А именно в этот день, одиннадцатого, никаких масштабных катастроф не отмечено. Кроме небольшого землетрясения. А трясет здесь постоянно. Байкал – сам по себе результат раскола тектонических плит.

– Слушай, систр, а зачем тебе это все? Мы же все равно не местные. Даже если прадед отсюда. Мне бы историю Москвы в голове удержать, а то сейчас про тектонические плиты Байкала узнала, и все, место на диске закончилось, Долгоруков покинул чат.

– Не прибедняйся, у тебя хорошая память. Ты умная, только притворяешься дурочкой зачем-то. Мне просто интересно. Тебе нет?

Алиса пожала плечами. Ей было интересно, но Вера права, Алиса настолько привыкла прятаться за образ красивой пустышки, что даже с сестрой порою забывалась и сохраняла этот прилипчивый аватар. А Вера воодушевленно продолжала:

– Он же не просто так зашифровал этот текст?! А это шифр, я уверена. Что-то же он там, за ним, спрятал?! Что-то, что произошло сто лет назад! Сто! И это наш предок, в нас его кровь. У меня аж мурашки по коже, смотри, – Вера продемонстрировала предплечье, на котором действительно проявились мурашки, приподнявшие тонкие светлые волоски. – Даже если мы не раскроем прадедов секрет, я понимаю, что вряд ли. Но все равно… он жил где-то здесь, представляешь? Ходил по этим улицам. Может в церковь ту, на реке которая, заходил… мы ведь совсем про него ничего не знаем. Про других знаем, а про него не сохранилось ничегошеньки. Отец про него не рассказывал. И документы о нем пропали, едва откопала запись о смерти. Он умер за день до моего рождения. Ты знала это? 16 июля 1985 года. Он умер, а я родилась…. Может это что-то значит? Может…

– Может Васюткин прав, и у тебя кризис среднего возраста? – остановила сестру Алиса, подколов довольно жестоко. – Вер, это просто совпадение, не увлекайся мистицизмом.