Более настойчивых ухаживаний, чем со стороны мистера Джиллингса, Нэн не знала, и потому ответ был очевиден: она просто ничего не понимает в подобных вопросах. Но она, как всякая юная особа, стеснялась признаться в своей неопытности и к тому же считала, что её симпатии и антипатии не касаются этой странной девушки. Она невнятно рассмеялась и надменно произнесла:

– По-моему, это глупо.

Кончита тоже засмеялась – низким, задумчивым смехом, полным скрытой и манящей тайны. Вновь она бросила мяч своему пуделю, который следил за ней с неотрывным вниманием, затем сунула руку в складку платья и извлекла мятую пачку сигарет.

– Держи! Здесь нас никто не увидит, – дружелюбно предложила она. Сердце Нэн забилось от волнения. Её сестра и девушки Элмсворт уже тайком покуривали, уничтожая следы своего проступка с помощью маленьких розовых леденцов с сильным запахом, которые они тайком приобретали у парикмахера в отеле. Но они никогда не предлагали Нэн приобщиться к этим запретным ритуалам, о которых под страшным клятвами заставляли её никому не рассказывать, особенно родителям. Это была первая сигарета Нэн, и, пока её пальцы дрожали, она в ужасе спрашивала себя: «А вдруг меня стошнит прямо перед ней?» Но Нэн, несмотря на дрожь, была не из тех, кто отказывается от того, что похоже на вызов. Она даже не поинтересовалась, действительно ли они скрыты от любопытных глаз на этом открытом поле. На дальнем конце его были заросли низкорослых кустов, и Кончита направилась туда, а затем взобралась на ограждение, изящно свесив ноги и показав тонкие оголённые щиколотки. Нэн уселась рядом, взяла сигарету и склонилась над спичкой, которую предложила её спутница. Наступила жуткая тишина, пока она подносила запретный предмет к губам, делая робкий вдох. Едкий вкус табака сначала резко ударил по нёбу, но в следующее мгновение приятный аромат наполнил её нос и горло.

Она снова затянулась и поняла, что ей это нравится. Робость мгновенно сменилась торжеством, и она критически сморщила нос и откинула голову назад, как делал её отец, когда пробовал новую марку сигар.

– Неплохие сигареты – где ты их берёшь? – небрежно спросила она; но тут же, забыв об опытности, которую подразумевал её тон, быстро заговорила задыхающимся голосом маленькой девочки:

– О, Кончита, покажи, как ты выпускаешь эти чудесные колечки? Джинни, по правде говоря, толком не умеет это делать и сёстры Элмсворт тоже.

Мисс Клоссон с улыбкой в свою очередь откинула голову. Глубоко вдохнув и вытащив изо рта сигарету, она сложила губы розовым кружочком и выпустила сквозь него целое облако туманных дымовых колец.

– Вот так, – засмеялась она и вложила пачку сигарет в руки Нэн. – Можешь тренироваться по ночам, – добродушно сказала она, спрыгивая с забора.

Нэн вернулась в отель, настолько довольная своим первым успешным курением, что страх перед гувернанткой поблёк. На ступеньках отеля она ещё больше успокоилась, увидев сквозь двери вестибюля высокого широкоплечего мужчину в панаме и светло-сером костюме, с льняным пыльником, перекинутым через руку, и чемоданами у ног. Он остановился, чтобы закурить большую сигару и пожать руку портье. Нэн вздрогнула от радости. Она не ожидала приезда отца в этот день, и его появление мгновенно развеяло все её тревоги.

Нэн слепо верила в способность отца помогать людям выходить из затруднительных положений – вера основывалась не на фактах (полковник Сент-Джордж чаще всего справлялся с трудностями, просто отмахиваясь от них так, что они сваливались на чужие плечи), а на его слегка пренебрежительном отношении к женским капризам и привычке говорить младшей дочери: «Ты просто позови меня, детка, если нужно что-то уладить». Возможно, он уладит и эту глупость с гувернанткой. А пока одна лишь мысль о его мощном присутствии, больших руках, пахнущих одеколоном, роскошных соломенных усах и лёгкой, вальяжной походке очищала воздух от той паутины, которой постоянно была окутана миссис Сент-Джордж.

– Привет, дочка! Какие новости?

Полковник поприветствовал Нэн звонким поцелуем и, обняв её одной рукой, внимательно оглядел её лицо.

– Я рада, что ты приехал, папа, – сказала она и тут же немного отстранилась, опасаясь, как бы её не выдал запах сигаретного дыма.

– Твоя мама, полагаю, отдыхает после обеда? – весело продолжил полковник. – Ну, пойдём со мной. Слушай, Чарли, – сказал он, обращаясь к портье, – отправь всё это в мой номер, ладно? Там есть кое-что интересное для этой юной леди.

Портье подал знак чернокожему носильщику, и, сопровождаемый своими чемоданами, полковник поднялся по лестнице вместе с Нэн.

– О, папа! Как здорово, что ты приехал! Я хотела спросить…

Но полковник уже углубился в недра одного из чемоданов, разбрасывая по кровати вещи из своего броского, но несколько помятого гардероба.

– Сейчас, сейчас, подожди-ка, – пыхтел он, прервавшись, чтобы вытереть широкий белый лоб платком из тонкого батиста. Он вытащил два свёртка и поманил Нэн.

– Вот несколько модных штучек для тебя и Джинни; девушка в лавке уверяла, что это сейчас носят все красавицы Ньюпорта. А это твоей маме, когда проснётся.

Он снял папиросную обёртку с маленького футлярчика из красной марокканской кожи и нажал на пружину крышки. Перед ослеплёнными таким великолепием глазами Нэн лежала бриллиантовая брошь в виде веточки шиповника. Она восхищённо ахнула.

– Ну как тебе такой шик? – засмеялся её отец.

– О, папа…

Она замолчала и посмотрела на него с лёгким опасением.

– Ну что? – повторил полковник.

В смехе его чувствовалась какая-то пустота, будто гул бушующей волны; Нэн знала этот звук.

– Это подарок для мамы? – с сомнением спросила она.

– Ну а для кого, по-твоему? Неужели для тебя? – пошутил он, но голос его звучал уже не так уверенно. Нэн снова принялась вертеть носком одной ноги вокруг другой.

– Это ведь ужасно дорого, не так ли?

– Ну ты, критиканка-непоседа! Что с того, если дорого?

– В прошлый раз, когда ты привез маме драгоценность, после этого всю ночь была ругань – из-за карт, кажется, или чего-то ещё, – рассудительно заметила Нэн.

Полковник расхохотался и ущипнул её за подбородок.

– Ну, ну! Боишься данайцев, да? Как там это? «Timeo Danaos»^[7]…

– Каких данайцев?

Отец иронично изогнул свои красивые брови. Нэн знала, что он гордится этими скудными отголосками студенческой эрудиции, и жалела, что не смогла понять намёк.

– Вам что, в школе даже латыни не преподавали? Что ж, похоже, твоя мать права, тебе и правда нужна гувернантка.

Нэн побледнела и забыла о данайцах.

– О, папа, именно об этом я и хотела с тобой поговорить…

– О чём?

– О гувернантке. Я буду её ненавидеть, понимаешь? Она заставит меня зубрить даты, как приходилось мисс Эглингтон. И мама наговорит ей про нас всякой чепухи и будет твердить, что нам нельзя делать то, нельзя говорить это… Я уверена, она даже не разрешит мне дружить с Кончитой Клоссон, потому что мама говорит, что миссис Клоссон разведена.

Полковник резко поднял взгляд.

– А что, твоя мать так считает? Значит, она невзлюбила Клоссонов? Полагаю, это в её духе.

Он взял марокканский футляр и критически осмотрел брошь.

– Да, это отличная вещь, «Black, Starr & Frost»^[8]. И не скрою, ты права: влетело мне это в копеечку. Но я должен уговорить твою маму быть повежливее с миссис Клоссон, понимаешь? – Он забавно сморщил лицо по своей привычке и обнял дочь за плечи. – Деловой вопрос, видишь ли, строго между нами. Мне нужен Клоссон, без него никак. И он совсем извёлся из-за того, как все женщины холодно относятся к его жене… Знаешь что, Нэн? Давай-ка заключим с тобой союз, оборонительный и наступательный? Ты поможешь мне уговорить твою мать, чтобы она была любезна с миссис Клоссон, и убедишь остальных вести себя так же, и добьёшься, чтобы вам разрешили дружить с девочкой; а уж я улажу всё с гувернанткой, чтобы тебе не приходилось зубрить слишком много дат.

Нэн издала радостный возглас. Тучи уже рассеивались.

– О, папа, какой ты замечательный! Я знала, что всё наладится, как только ты приедешь! Я сделаю всё, что смогу, с мамой – а ты скажешь гувернантке, что мне можно гулять с Кончитой сколько угодно?

Она бросилась в утешительные объятия полковника.

III

Если бы миссис Сент-Джордж заглянула в отдалённое прошлое, она вспомнила бы времена, когда и сама полностью разделяла веру Нэн в способность полковника всё уладить; когда обратиться к нему со своими проблемами казалось естественным, а его привычка посмеиваться над ними внушала иллюзию, что всё решаемо. Но те времена миновали. Она давно осознала, что полковник был виной большинства её проблем, а не решал их. Тем не менее она восхищалась им, как и прежде, – ей казалось, он стал даже красивее, чем во времена Гражданской войны, когда он впервые предстал перед её восторженным взором на балу в Уайт-Салфер-Спрингс в форме капитана ополчения. А теперь, когда он стал влиятельной фигурой на Уолл-стрит, где жизнь казалась всё более лихорадочной с каждым днём, вполне естественно, что ему требовался небольшой отдых, хотя её огорчало, что это всегда означало покер, виски, а иногда, она боялась, и третий элемент, воспетый в песне. Несмотря на то, миссис Сент-Джордж была тревожной женщиной средних лет со взрослыми дочерьми, ей стоило немалых усилий с этим смириться теперь, как и в тот день, когда она обнаружила в кармане мужа письмо, которое ей не предназначалось. Но ничего нельзя было поделать ни с этим, ни с виски и покером, ни с посещениями заведений, где дичь и шампанское подавали круглосуточно и джентльмены, выигравшие в рулетку или на скачках, ужинали в сомнительной компании. Это давно стало частью сознания миссис Сент-Джордж, но всё же, когда полковник присоединялся к своей семье в Лонг-Бранче или Саратоге, её немного утешало то, что другие тревожные жёны средних лет в длинном обеденном зале гостиницы завидовали ей: у неё ведь такой великолепный муж! И немудрено, с презрительной усмешкой подумала миссис Сент-Джордж, воображая джентльменов, с которыми приходилось мириться тем дамам: этого шумного, краснолицего Элмсворта, который до сих пор не понял, что огромные клочки чёрных бакенбард давно никто не носит, разве что гробовщики, или беднягу Клоссона, измученного несварением желудка, проводившего тягостные часы, полные смиренной скуки и зевоты, рядом с южноамериканкой, на которой, возможно, он вовсе и не был женат. Клоссон был особенно неприятен миссис Сент-Джордж; несмотря на её презрение к миссис Клоссон, ей было почти жаль эту женщину, которой сложно похвастаться мужем – даже если он им и был, как добавляла миссис Сент-Джордж в своих конфиденциальных беседах с миссис Элмсворт.

Даже сейчас, хотя полковник в последнее время был так уклончив и неуловим и она ещё не знала, появится ли он на завтрашних скачках, миссис Сент-Джордж с благодарностью отметила про себя, что в случае его приезда она не войдёт в обеденный зал отеля с мужчиной, за которого даме пришлось бы извиняться. Но когда после сиесты, поправляя причёску перед возвращением на веранду, она услышала его смех за дверью, её дремлющие опасения пробудились. «Он слишком весел», – подумала она, торопливо убирая халат и тапочки; ведь когда полковник беспокоился, он всегда был в приподнятом настроении.

– Ну, моя дорогая! Думал, удивлю семью и посмотрю, чем вы все занимаетесь! Нэн уже обо всём доложила, а вот Джинни я ещё не видел, – сказал он, коснувшись седеющих волос своей жены и проведя кончиками усов по её измождённому лбу вместо поцелуя – ритуальный жест, убеждавший его, что он её поцеловал, а миссис Сент-Джордж – в том, что её поцеловали. Она посмотрела на него с восхищением.