Правила. Ещё одно слово из того же разряда, что и «уроки». Я скорее залпом выпью лимонный сок, смешанный с безвкусным миндальным молоком, или тёплый, прокисший айран – что угодно, лишь бы не слышать про правила.

В отблесках заката не заметно, что я хмурюсь.

– Разве я заслуживаю того, чтобы меня упрекали, если ни в чём не виновата?

Я вырвалась из его объятий, хотя мне этого совсем не хотелось.

– Пойдём, скоро стемнеет, нельзя терять ни минуты. Нужно успеть добраться до самой интересной части маршрута.

Облегчение Падара стало слишком заметно, стоило мне сменить тему. Он тут же завёл разговор о том, что произошло у него в жизни за прошедший год. Он работает судьёй в Арабских Эмиратах, поэтому почти всегда занят. Я по-прежнему слышу всё те же дежурные фразы про «бесконечную работу», «нехватку времени», «желание это время остановить» и коронное: «Подрастёшь – и всё поймёшь».

– Да-да, – ответила я, пиная камни под ногами. – Знаю.

Мой народ предпочитает придерживаться традиций. Мы не любим отступать от устоявшихся обычаев. Поэтому, когда у совсем юных Падара и Мадар, не связанных брачными узами, родилась я – они совершили тяжкий грех, «харам». Рождение ребёнка вне брака у правоверных мусульман считается, мягко говоря, недопустимым.

По этой причине я живу с Мадар и бабушкой с дедушкой сколько себя помню. В этом нет ничего плохого, если не считать запаха старости. Падара ещё до моего рождения женили на ком-то, кто чтил установленные порядки, поэтому мы никогда не жили под одной крышей. Похоже, любовь к правилам у Падара в крови (яблоко от яблони, иначе не назовёшь). Но иногда мне кажется, что дело не только в этом. Как будто между родителями что-то произошло, о чём мне не рассказывают. Но я делюсь этим не для того, чтобы вызвать жалость.

Мне всё же крупно повезло – у меня есть Арзу, и она живёт всего лишь в десяти кварталах от меня. К тому же она такая же мусульманка и американка афганского происхождения, как и я. Так что она понимает меня.

Если здраво смотреть на вещи, то всё не столь безнадёжно. В конце концов, я вижу Падара хотя бы на свой день рождения. Лучше так, чем совсем ничего.

– Ну что за кислая мина? У тебя такое лицо, будто ведро лимонов съела. Улыбнись, а то защекочу.

Падар подкрался сзади, но я резко отскочила и увернулась от его рук. Я не могла сдержать улыбку. Падар знает, что я всегда готова принять вызов.

– Сначала поймай меня, если сможешь!

И вот я уже мчусь со всех ног по истоптанной тропе, отмахиваясь от хлещущих по лицу веток и лиан, и слышу позади смех Падара и тяжёлую поступь его шагов.

На мгновение я представила, будто мы удираем от целой армии эльфов и я веду всех к спасению. Боль в мышцах подстёгивала ещё быстрее и неудержимее нестись вперёд, пока я наконец не оказалась на прогалине и не остановилась на краю обрыва.

– Я первая!

С победным кличем бросила сумку на землю.

– Нечестно! С такой поклажей, как у меня, и черепаха обгонит!

Падар бросил на землю мотки верёвки, ботинки и рюкзак. Он разминал спину, наклоняясь то в одну, то в другую сторону.

– Староват я для таких забегов.

– Давай без оправданий!

На цыпочках подошла к краю выступа, который отвесной стеной обрывался на добрых пять метров вниз. Ветер свистел в ушах и играл с моими волосами. Лес простирался так далеко, будто манил нас исследовать все его уголки и открыть самые сокровенные тайны.

Солнце уютно устроилось у горизонта, готовясь уступить место луне, в преддверии самой длинной ночи в году. Наш день подходил к концу. Я вернусь домой, к Мадар, чтобы завершить празднование Шаб-е Ялда^[7], а Падар всего лишь… отправится к своей настоящей семье и исчезнет на триста шестьдесят четыре дня. Я села и обхватила колени руками. В животе, как обычно, что-то сжалось, стоило мне подумать, что у Падара есть другая жизнь, где мне нет места. Интересно, как выглядит его настоящая семья? Каково это вообще – расти бок о бок с отцом и жить с обоими родителями под одной крышей? Или знать, что у них есть другие дети кроме тебя?

Как бы я ни старалась, у меня не получилось всё это представить. Трудно создать образ семьи, которую никогда не видела. К тому же я не хочу спрашивать у папы, есть ли у меня братья или сёстры. Вдруг он скажет, что я одна или что меня это не касается.

– Подумал, что может быть прохладно, поэтому решил прихватить на всякий случай. Теперь можно любоваться закатом и не мёрзнуть.

Падар накинул мне на плечи серо-белый плед, сел рядом и прижал меня к себе.

– Не верится, что снова наступила ночь Шаб-е Ялда.

Это самая длинная ночь в году, время, когда повсюду царит тьма. Моя бабушка любит говорить, что в эту ночь волшебные джинны, спрятавшись в тенях, замышляют шалости и готовятся сеять хаос. К тому же у жителей Ирана день зимнего солнцестояния принято считать официальным началом зимы. Даже если бы я родилась другого числа, Шаб-е Ялда всё равно был бы мой любимый день в году.

Я прижалась к плечу Падара и крепко его обняла, прислушиваясь к ровному свистящему дыханию. Закрыв глаза, попыталась запечатлеть в памяти этот момент. Запомнить запах ванили и мыла, исходящий от его кожи, и как его левый глаз щурится, когда он улыбается. Запомнить, каково это – чувствовать, что у тебя есть отец. Даже если это только на один день. Кусочки этого дня будут храниться в маленькой шкатулке воспоминаний, которая бережёт меня в моменты грусти, напоминая о счастливых мгновениях.

– По-моему, пора сделать совместное фото.

Падар повертел в руках мой телефон, вытянул руку повыше и перед тем, как сделать снимок, сказал:

– Скажи «паниииир»^[8]!

Я засмеялась, глядя на то, как он скосил глаза:

– Ладно, теперь сделай лицо посерьёзнее… – попросил он.

– Покажи, что получилось! – Я выхватила телефон из его рук и открыла галерею. – А то вдруг плохо. Придётся переснимать!

– Слушаюсь, мэм, – сказал Падар, в шутку отдавая честь.

– Это очень важно. Если не получится нормальной фотки, то кто вообще поверит, что мы ходили в поход?

Никому я эти снимки, конечно, показывать не собиралась (ну, разве что Арзу – та ведь потом от меня не отстанет). Но я считаю, что хороший кадр должен остаться в любом случае. Удалила все смазанные или неудачные фотографии, пока не осталась только одна – единственная и неповторимая. Мы с Падаром словно купаемся в лучах золотого и лилового цвета на рубеже дня и ночи. Мы выглядим счастливыми, будто впереди у нас ещё всё время мира.

Падар отвёл взгляд от заходящего солнца и вдруг спросил:

– Хочешь знать, почему эта ночь такая особенная?

– Да, – отвечаю я.

Это последняя часть нашего ежегодного ритуала, перед тем как этот день закончится и мы вернёмся к машине. Я уже знала, что он сейчас скажет, но всё равно замерла в предвкушении.

Он обнял меня чуть крепче, чем обычно, и произнёс:

– Это единственная ночь, когда мы должны ощутить на себе всю тяжесть тьмы и вступить с ней в бой, зная, что в конце пути обязательно взойдёт солнце и мы увидим свет.

Он запнулся, снова устремил взгляд в небо, будто ему вовсе не хотелось продолжать говорить. В его тёмных глазах отразились отблески лилового заката.

– Свет ждёт, что мы примем единственно верное решение.

Я кивнула и ждала продолжения его рассказа. Сейчас Падар начнёт говорить о мистических существах, созданиях, которые не способна нарисовать даже самая богатая фантазия: фениксах, феях, драконах и джиннах, сотворённых из бездымного пламени. Невидимые для человеческого глаза, но такие же реальные, как и солнечный свет закатного солнца, греющий сейчас мою кожу.

Магия – в самом настоящем смысле этого слова. Я бы никогда не призналась в этом Арзу, но мне хочется думать, что все эти мистические создания и правда существуют.

– Что ты знаешь о предопределении? – спросил Падар, ища что-то в кармане.

В этот момент я почувствовала, как земля под ногами задрожала, затем в небе сверкнула молния и разрезала его пополам.

Я поморщилась от оглушительного раската грома.

– Что? Ты имеешь в виду судьбу? – Конечно, я слышала о судьбе и предопределении не раз, особенно во время пятничной молитвы в мечети, но как тут сосредоточишься на разговоре, когда вот-вот разразится гроза? – То есть когда всё уже решено заранее?

Падар с грустью улыбнулся.

– Примерно так. Мы идём по пути, предначертанному нам судьбой. То, кем мы станем, уже предопределено. С рождения нить судьбы сплетается с твоим сердцем, как и с сердцами всех людей.

От этих слов лицо Падара стало ещё печальнее. Эта тень грусти коснулась и меня. Ведь, если это правда, значит, нам с самого начала было суждено жить в разлуке.

Я заметила, как Падар крепко сжал в руках небольшую шкатулку, так сильно, что костяшки пальцев побелели. Прокашлявшись, он быстро заморгал. В его глазах всё ещё отражался лиловый свет, а за спиной плясали длинные тени.

– Но что, если я скажу тебе, что существует предмет, обладающий силой, способной разорвать нити твоей судьбы, стоит лишь загадать желание? Сила, что давно канула в глубинах океана, заключённая в волшебном ларце.

Он протянул мне шкатулку. Голос его дрогнул.

– Ты бы… пожелала изменить судьбу?

– Мы же решили не дарить подарки, – произнесла я, потряхивая шкатулку с излишним, пожалуй, усердием.

Ни замка. Ни отверстия для ключа. Но пальцы почему-то задрожали, и послышался звук, напоминающий жужжание, будто кто-то шептал совсем рядом с ухом.

– Как её открыть?

Я попыталась поддеть крышку пальцами, но безуспешно. Внутри шкатулки что-то тихонько звякнуло.

– Просто… не думай об этом, – пробормотал Падар, и лицо его перекосила гримаса боли. – Не стоит… зацикливаться.

Он покачал головой, словно мысленно передумал что-то делать.

– Не…

Падар не договорил и резко вскочил на ноги. Впервые я видела отца таким растерянным и не способным ясно и последовательно выразить свои мысли. Это так на него не похоже, ведь обычно его речи длятся целую вечность.

С неба упали первые капли дождя.

– Надо скорее отвезти тебя домой, а то твоя мама будет волноваться.

Бормоча что-то себе под нос, он принялся собирать наши вещи. Я взглянула на шкатулку в моих руках. Не из-за неё ли отец сам не свой? Вдруг он и вовсе не хотел отдавать мне шкатулку? Или, наоборот, чувствовал, что должен это сделать? Внутри всё сжалось, и я пожалела, что трушу спросить прямо, что же его так гложет.

Если бы этот день длился подольше, я бы, наверное, решилась узнать, почему он никогда не остаётся с нами, почему он всегда уходит, почему даже простой обмен подарками на день рождения обременён чувством неловкости и воспринимается как тягостный долг.

«Это можно изменить, – словно далёкий гул, в голове послышался чей-то тоненький голосок. – Если ты желаешь этого больше всего на свете».

В небе раздался оглушительный раскат грома, и шкатулка отворилась. В ту же секунду яркая вспышка молнии озарила всё вокруг. Дождь хлынул с новой силой. Наконец, я увидела, что было спрятано внутри: золотое кольцо, испускающее сияние. Глаза мои широко раскрылись, и из груди невольно вырвался возглас удивления.

– Падар, посмотри! – крикнула я отцу, но он, стремясь поскорее укрыться от усиливающегося дождя, торопливо набивал рюкзак нашими вещами и не обращал внимания ни на что вокруг.

Мягкий свет кольца заиграл на моём лице. Я заворожённо смотрела на него. Как оно может сиять?

– Ещё и молнии? Да, похоже, разразится настоящая буря. Нам пора уходить.

«Но разве это твоё истинное желание?»

Голос прозвучал так внезапно, что я вздрогнула. Это казалось невозможным, но голос исходил прямо из кольца. Закрыв глаза и прижав его к груди, я загадала, чтобы хотя бы одна из волшебных историй, рассказанных Падаром, оказалась правдой. Если это обычное кольцо, то откуда в груди появилась эта щемящая боль?