– Я признаюсь тебе, Миша. Имения приносят всё меньший доход, а пребывание в Петербурге требует всё более возрастающих затрат, – сказал Куракин и пристально посмотрел на меня, как будто удивляясь, почему это он так разоткровенничался и перед кем…

– Ваша Светлость, я многое понимаю, уж простите за дерзость. И то, сколько нужно подарков преподнесть некоторым людям в близком окружении Её Величества императрицы Екатерины Великой, тоже разумение имею. Аппетиты людей всегда растут, – говорил я, а Куракин ухмылялся и чуть кивал головой, соглашаясь.

– Прогнило что-то в нашем государстве, если даже семинарист понимает ущербность некоторых нравов при дворе, – сказал князь.

– Всё течёт, всё изменяется, как говорили великие греки. Между тем, неизбежна и тимберовка корабля, коим является Российская империя, – сказал я, намеренно используя образность, чтобы поддерживать некоторое своё реноме не только человека-канцеляриста, но и пиита [Тимберовка – частичная замена не менее половины принципиальных частей корпуса кораблей].

– Вы ещё и в морском деле разбираетесь? Владыко Гавриил сказывал о великом охвате вашего ума, я начинаю верить словам митрополита, – князь чуть задумался. – А образ с тимберовкой удачный, этого не отнять. Только не стоит подобные метафоры использовать в ином обществе. Опасно называть прогнившим нынешнее положение дел, очень опасно, Миша. Да и я в ином случае выгнал бы тебя взашей и указал митрополиту на излишнее вольтерианства твоё.

Ничто не меняется под луной, и в России лучше промолчать про реальное положение дел, чем что-то менять. Ну, с постаревшими правителями так всегда. Плохо ли начинал Леонид Брежнев? Реформа Косыгина в первые годы брежневской эпохи была хороша. Это её в полной мере реализуют в Китае. А после страна села на нефтепотоки и успокоилась в застое. Или можно вспомнить Московское царство в последние годы правления Ивана Грозного. Царь, начинавший величественно и решительно своё правление, даже прогрессивно во многом, к концу жизни выжал соки из государства.

Вот и сейчас в России полная стагнация всех процессов. Я не могу говорить, что нужны кардинальные реформы, но хоть какие-то изменения необходимы. Или, по крайней мере, нужно прекратить разложение административной системы, что сейчас идёт семимильными шагами. Есть государыня, но нет правящей длани, как и правления.

– Впрочем, свернём с тернистой дороги обсуждения власти, а поговорим с тобой, Миша, о том, как и чему ты будешь учить моих детей. Вот этого вольтерианства нужно поменьше, и сын и племянник должны любить монарха и быть преданным больше России, чем какой Франции, прости Господи, – определял общие цели обучения князь.

Меня сильно смутила формулировка «преданным больше России». Я, как бы, не вижу ни единой причины, чтобы быть преданным, пусть и в меньшей степени, иному государству. Куракин, как я знаю, не особо осуждает французскую республику. Он рад, безусловно, падению Робеспьера, исподволь нахваливает Директорию. На минуточку, Россия сейчас в антигитлеровской… Тьфу ты, антифранцузской коалиции, а князь симпатизирует французской власти.

– Математика, французской язык, основы латинского… – я перечислял науки, которые должен втолковывать княжеским недорослям.

Если все эти предметы давать основательно, то не останется времени более ни на что. Или сам урок проводить, или придётся готовиться к новым урокам, а ещё долгие приёмы пищи, если в компании с князем, время на одевания-переодевания, сон. Вот и всё. А я ещё хотел тренироваться, писать своё, создавать некоторый задел на будущее.

– Прошу простить меня, Ваша Светлость, но, быть может, часть нагрузки будет у господина Колиньи? – с опаской спросил я.

Эжен Колиньи – француз. Он лекарь, но позиционировал себя, как человек большого кругозора. Бежал от революции, ну и, как всякое отвергнутое во Франции, быстро нашёлся в России. Тут уже традиция привечать отвергнутых иностранцев. Правда, по чести сказать, так многие служат России и помогают нашей державе.

– Француз… позже можешь Колиньи передать латинский язык, а пока он будет пользовать моих людей в имении, – сказал князь.

Куракин жил в некотором романтизме Просвещения. Князь и мне говорил, что был бы готов освободить крестьян. Тут, в Белокуракино, есть приходская школа, которая финансируется от мизерных доходов имения. И, несмотря на то, что имение чуть более, чем убыточное, князь требует увеличить охват крестьян для их образования [в РИ князь А.Б. Куракин освободил своих крестьян в большинстве имений, пользуясь законом «О вольных землепашцах»].

– Ты, Миша, хочешь выделить себе время? Для чего? – словно, обличая меня в каком непотребстве, спрашивал князь.

– Когда, Ваша Светлость, вы меня приглашали к себе в секретари, разговор был более про то, что я стану работать над различного рода законопроектами, слагать письма, вести за вас переписку… – подобное уточнение моих функциональных обязанностей было несколько грубовато.

Вот только обучение сына князя и его племянника, путь он и тот самый будущий великий чиновник Уваров, было лишь сопутствующим. Меня просили подучить детей, а тут я, получается, большую часть своего времени и сил буду тратить на обучение.

– Не прав был Владыко Гавриил. Не столь ты, Миша, покладист. Норов показать можешь. Удивительно сие, так как митрополит ранее никогда не ошибался в оценках людей, – я снова ловил на себе пристальный взгляд князя.

Так можно и дыру прожечь.

– Докажи свою полезность сперва! – голос «покровителя» стал чуть жёстче. – Опосля требуй! Более работы, а менее слов об условиях работы.

– Могу ли я провести аудит имения? – спросил я, словно, забывшись, как будто и не отчитывали меня до того.

Это такой психологический приём, чтобы вовремя сбить у собеседника желание продолжать моральную порку. Сперанский, тот, что до синергии, сейчас бы промолчал, да он предпочёл безмолвствовать и по многим другим вопросам. Но я не могу. Не такой. Да и нет во мне раболепия, пусть и перед таким «вельможей в бегах», как князь Алексей Борисович Куракин. Мы, люди будущего, всё же живём иными ценностными ориентирами, и мне непросто приспособиться под современность.

– Аудит? – смаковал слово князь. – Это что?

Я объяснил. Алексей Борисович лишь небрежно пожал плечами. Смысл посыла был такой: нечем заняться, проводи свои аудиты. Куракин был уверен, что ничего я не обнаружу, мол, образование моё не такое.

– Если только твои познания в математике помогут… Впрочем, я препятствовать не стану, – сказал князь, когда нам принесли уже первую очередь блюд.

Всего у князя подавали не меньше пяти перемен. И это даже немного прижимисто. Князь был франтом, модником, профессионалом в позёрстве, но когда нет тех, перед кем можно показывать себя хлебосольным, Куракин обходился немногим. Сегодня мы отобедали ухой из какой-то рыбы, похожей на судака, после были телячьи отбивные с пшённой кашей, ещё какая-то котлета, я бы сказал «шницель», варёные яйца с чёрной икрой, которую князь предпочитал красной, бисквит, ну, и кофе. На самом деле, очень даже скромненько. На ужин же, куда я вновь приглашён, будет запечённый гусь с гречкой.

После обеда князь решил отдохнуть, а мне предписано проводить первый урок с детьми. Знаю я этот отдых одинокого алкоголика. Нет, Куракин не закладывал за воротник слишком часто, но хандру сбивал именно таким образом.

Следует сказать, что во время уроков недорослям я некоторым образом «отключался» и давал волю той части себя, что составляла сознание Михаила Михайловича Сперанского. Вот в чём никогда я, Надеждин, не был замечен, так в преподавании. Включаться всем своим сознанием в непростое дело обучения детей я решил позже.

Только через три часа я понял, что на сегодня достаточно и закончил уроки. Уверен, что мои ученики, Борис Куракин и Сергей Уваров, утомились, и теперь что им не рассказывай, сколько не требуй, на пользу не пойдёт.

– Закончили? – спросил меня князь, который, как будто дежурил под дверьми.

Что-то мне подсказывает, что так оно и было. Я и сам понимаю, что вёл себя несколько не так, как от меня того ожидали. Да и говорил, строил предложения… Ну, и ладно, уроки, в этом я уверен, прошли замечательно и продуктивно. А вот от князя веяло лёгким амбре.

–Ваша Светлость, сегодня мои ученики меня порадовали, – отвечал я.

– Ну, ты, Миша, говори, если что не так. Пороть может и не стану, но внушение сделаю. Впрочем, – Куракин усмехнулся. – Нужно, и выпорю.

При этих словах Борис вжал голову в плечи, а вот Сергей напротив, поднял в горделивой позе подбородок. Вот они характеры, которые уже в столь юном возрасте проявляются. И откуда всё берётся, если воспитываются совместно. Гены?

– Нужно им выписать учителя фехтования, – сказал я, провожая взглядом детей, которых забрали двое «дядек».

У недорослей были своего рода няни, но мужчины. Ветераны, которые, как считалось, не только присмотрят за мальчиками, но помогут им пристраститься к военной службе.

– Ты, Миша, может и был прав. Я вызвал ещё раз управляющего и сказал, чтобы тот принёс все инвентарные и иные книги учёта к тебе. Заволновался, злодей, аж руки трястись начали. Я тебе ещё кого из охраны дам, а то управляющий мой боевой, инвалид, – сказал князь, естественно используя слово «инвалид» в понятии «ветеран». – И не падай более, а то вон щека раскраснелась, будто лошадь лягнула.

На самом деле щека даже чуть посинела, а один зуб стал пошатываться.

Глава 6

Белокуракино

22 февраля 1795 год

Ничто не ново под Луной. Меня хотели купить. Николай Игнатьевич Тарасов, управляющий поместьем Белокуракино, сразу же предложил деньги.

– Сколько? – спросил я тогда.

Просто интересно, насколько меня оценивают. Так-то я был в дорогом наряде от лучшего петербуржского портного, и если Тарасов в этом разбирается, то мелочь не предложит.

– Четыреста пятьдесят рублей дам, Михаил Михайлович. Более того, что вам положил на год его светлость, – прошептал управляющий.

Сперанский внутри забурлил, закипел. У него случилось то, что можно было бы назвать «острой аллергией на взятку и всяческую коррупцию». У Надеждина таких экзотических болезней не случалось. Однако, никакой частью своего сознания я не собирался брать взятку. Напротив, я стремился найти как можно больше нарушений. И тут, конечно, одними бумагами я не обойдусь. Да и так… некоторое хулиганство проявил, покуражился.

– Хм… – я сделал вид, что задумался. – Как же мало я был оценён.

– Ну, знаете ли! Пятьсот рублей – это очень большие деньги, – управляющий поднял цену моей честности ещё на пятьдесят рублей.

Почти уверен, что любой или почти любой, кто оказался бы на моём месте, не преминул поторговаться до шестисот рублей и непременно взять деньги. А мне было противно, аллергия прогрессировала. А ещё был один проект у меня в голове. О том, как можно не сразу, но со временем, иметь стабильный доход с земли, даже не имея в собственности оную. Но об этом чуть позже, когда проект вырастет в перспективный бизнес-план.

– Прекращаем торг, оставляйте книги, пока уходите, завтра пополудни жду вас, Николай Игнатьевич, у себя! Возьмите сани, вероятно, нам придётся осмотреть окрестности, – решительно, с металлом в голосе, как ранее Сперанский не умел, проговорил я.

Если бы Тарасов умел метать глазами молнии, то я был бы уже сражён. Но мне плевать на эти невысказанные угрозы. Нет, я не безрассудный, я уже послал за Северином и рассчитываю с его помощью составить картину происходящего здесь. Как я понял, охрана и управляющий – это две стороны, пусть, скорее всего, охрана поместья и куплена. Ну, не пойдут же они против князя!

Мой обидчик, после удара которого шатается зуб, уже был рядом с домом и не решался зайти, пока там был управляющий. Но не постеснялся это сделать, как только Тарасов вышел.

– Лучше, ваше благородие, я в ответ получил бы кулаком, – отвечал мне Северин, когда уже в потёмках прибыл ко мне. – Не стану я наговаривать на своих.