– Митрополит Гавриил не отпустит меня, – произнёс я.

– Пока я в некотором отпуске, работы много не будет. Только два-три письма в день и обучение детей. Так что справишься и успеешь преподавать в семинарии, – сказал Куракин.

Тупенький у меня покровитель, но это, скорее всего, для меня в плюс. Я ему намекаю, что нужно уговорить митрополита, а он только усложняет. Уже понимаю, что примерно может меня ждать, и нельзя, чтобы история пошла по другому сценарию, а я, Сперанский, в лучшем случае, остался бы при своём статусе никому неизвестным преподавателем. Что-то в будущем я не слышал об удивительных исследователях-преподавателях Александро-Невской семинарии.

– Как чуть потеплеет, мы отправимся в имение Белокуракино. Императрица… – Куракин вздрогнул, словно прозрел. – Я не должен тебе это рассказывать.

– Смиренно прошу прощения, Ваша Светлость, но был бы я более волен в своих решениях, то отправился бы с вами, если таковая вероятность присутствует, – сказал я.

– Я поговорю с митрополитом, – решил для себя что-то князь.

– Премного благодарен, Ваша Светлость, – не так чтобы искренне отвечал я, но титулярное обращение выделил.

Принимаем условия игры, если сам не модератор игрового процесса. Стрессоустойчивость во мне есть, это одна из главных характеристик разведчиков или других сотрудников, работающих под прикрытием. Поэтому я не стал исполнять истерику, кричать о невозможности реальности, щипать себя до синевы, чтобы проснуться. Отчего-то сразу пришло понимание, что нужно работать под прикрытием, осмотреться на местности, постараться не выдать себя ничем.

Здесь и приходят на ум слова, которыми только иногда заигрывал с женщинами. Это те, что: сударыня, а не совершить ли нам адюльтер? Позвольте заглянуть Вам в душе… в душу. Ну, и всяко-разно. Сложность была определиться: князь – это «светлость» или «сиятельство»? И тут приходит на помощь Михаил Михайлович, оставивший свой слепок в уже моей голове.

– Коли всё так, как тебя, Миша, отрекомендовал Владыко Гавриил, то мне нужен такой человек… МОЙ человек, – Куракин пристально посмотрел на меня.

Не тот это взгляд, от которого стоит содрогаться. Конъектурный он человек, этот князь, не сказать, чтобы с сильным характером. И это понимание пришло после быстрого сопряжения мнения бывшего хозяина тела и оценки меня, Михаила Андреевича Надеждина. Такими людьми можно пробовать манипулировать, хотя это и опасно. Если вдруг подобный типчик поймёт, что озвучивает не свои мысли или поступает не сообразно обыденному, то горе манипулятору.

– Прошу простить мою дерзость, Ваша Светлость, но что вы имели в виду под эпитетом «мой человек»? – спросил я не без участия слепка сознания другого человека.

Вот только вопрос дался мне сложно, были силы внутри меня, которые протестовали от подобного тона, как и вообще поднятия вопроса о личной свободе. Но лучше я окажусь вдалеке от царственных особ, чем стану, по сути, чиновником в крепости.

– Не во всём был прав Владыко, – после некоторой паузы сказал князь. – Ты, Миша, ещё ничего для меня полезного не сделал, чтобы являть строптивость. Да – мне нужен МОЙ человек.

– Прошу простить меня, Ваша Светлость ваша, – я даже не заметил, не успел среагировать, как стоял покорнейше склонившись в глубоком поклоне.

Это как? Я не хозяин тела? А мои мысли могут быть быстро скорректированы? Но, наверное, правильно было повиниться. Я, Сперанский, хотел сотрудничества с князем. Не для того, чтобы прорваться в российскую элиту, об этом я ранее и не думал, и не предполагал, что такое вообще возможно. Моё второе сознание, которое было грубо потеснено сознанием Надеждина, требовало чуть большего кругозора, вырваться из замкнутости кельи в семинарии.

А ещё… митрополит Гавриил. Это он окрутил меня и решает какие-то собственные задачи с Куракиным. Владыко манипулирует мной, как хочет. Накидывает должностей, а достойно не оплачивает мой каторжный труд, работающего на разрыв. Я же преподаю три предмета, фактически исполняю обязанности руководителя Александро-Невской семинарии, участвую в коррекции некоторых текстов от Гавриила. Пользуется он мной, сыном сельского священника. А что взять от поповича? Он должен быть благодарным, что сам митрополит одаривает своим вниманием. Оплата труда? Нет, не слышали.

Но это я так понял, а вот для Сперанского подобное стечение обстоятельств было более чем привычным, приемлемым и не встречало противление жизненной позиции.

– Через месяц мы уезжаем. Поговорю с Гавриилом, чтобы дал отпуск тебе, Михаил. Если покажешься полезным, и мои недоросли станут покорно учиться словесности и математике, поговорим о будущем. К середине лета я имею планы вернуться в столицу, но надеюсь, что сие случится ранее, – Алексей Борисович пристально посмотрел на меня. – И почему я тебе рассказываю о своих планах?

– Покорнейше благодарю, – отвечал я, заполняя начавшуюся паузу.

– Так-то лучше, – сказал Куракин, сделал шаг ко мне, согнувшемуся в поклоне, и потеребил волосы.

Сука! Пришло в голову воспоминание, как сложно и муторно я наводил марафет. Как выстраивал модный нынче хохолок – мини-ирокез на голове. Противным гусиным жиром поднимал волосы. И всё это…

– Одеть тебя нужно, – придирчиво-оценивающий взгляд князя признал мой «лук» не годным. – Поспи пока, умаялся, небось, а к вечеру прибудет мой портной, сам подберу тебе платье. Поживёшь у меня, на то есть договорённость с митрополитом [есть упоминания, что князь Куракин лично выбирал наряды Сперанскому, впрочем, с поступлением Михаила Михайловича на государственную службу, Сперанский стал одеваться сам и слыл очень аккуратным].

Вот, ей богу, крепостной и есть. Князь Куракин делит холопа с митрополитом Гавриилом. Но не устраивать же революцию? Покориться, затаиться, иначе провал и неотвратимость преподавать в семинарии до конца своих дней, а там этот… Серафим.

– Пришлю какого халдея к тебе, – Куракин рассмеялся.

Вот только ни я, человек из будущего, ни я, современник князя, не поняли юмора, совершенно. Недаром придёт время, и князь превратится в посмешище, когда его слова будут восприниматься, как глупость, даже если они не лишены глубокого смысла.

Придётся полгода побыть вне столицы. Зачем мне вообще переться на Слобожанщину, к Харькову? Всплыло в голове знание, что именно там расположено большое имение Куракиных Белокуракино. А для чего мне переться туда, отвечу.

В России, этой России, зарабатывать деньги можно не так чтобы и многими способами. Не развита промышленность, всё ещё мало финансово-обменных операций. Главным источником дохода является земля, в чуть меньшем объёме винокуренное производство, ну, и промышленность Урала. Земля – кормилица, и то, что вырастишь, то и продашь. Может, что-то предложу в реорганизации имении, посмотрю, что можно сделать. Это ещё один шажок, чтобы стать незаменимым для Алексея Борисовича и упрочить своё положение.

Между тем, Россия конца XVIII века, именно в этот период я попал, – поле непаханое для всякого рода ухищрений. Насколько я знаю период, тут многие хитрости пока не в ходу. А я всё же о времени имею представление – хорошо учился, с интересом, огоньком, да и сознание Сперанского мне в помощь, тут можно развернуться и заработать большие деньги. Отсутствие промышленности – это не только минус, но и жирнейший плюс для коммерсантов и всякого рода дельцов.

Напрашивается сравнение с 90-ми годами предпоследнего столетия в моей прошлой жизни. Простым людям жилось тогда сложно. Рухнул СССР с его коллективизмом и простой бывший советский гражданин оказался в замешательстве. Предпринимательскую жилку никто не развивал, если только она не дарована природой, ну, или не был функционер замешан в расхищении социалистической собственности.

Но для того малого процента людей, которые всё же были готовы к риску, имели мозги и стальные яйца, начало демократической России – кладезь возможностей. Одни стремительно нищали, другие же ещё более богатели. Любой открытый ларёк, глупая, непродуманная, но реклама, и всё – уже потекли рублики в карман. Поделился с крышей и спи спокойно в строящемся дворце-коттедже.

Но об этом я ещё подумаю. Одно дело знать об эпохе по учебникам, да хоть по документам, иное – полное погружение, понимание психологии людей. А ещё всегда есть такие моменты, о которых не напишут даже в мемуарах. На чём строятся отношения людей? Какие не прописанные правила имеются в разных средах общества? Ну, и всё такое…

Кроме того, я собирался системно и очень много работать. Имею совершенно невероятные возможности стать поэтом, математиком, философом. И пусть обкрадывать Пушкина я не хочу, но Есенина… Он же родится задолго после. Не хочу обкрадывать Александра Сергеевича, но не против своровать творчество Сергея Александровича? Цинично, но лишь потому, что Есенин далёк, а Пушкин может даже и родился. А есть ещё в памяти Афанасий Фет. Да, хватает в моей голове квартирантов.

Тут не в воровстве дело, а в выживании. Не смогу я без достаточных средств существования. Деньги – зло, но и его можно направлять на благие цели. А ещё будь Сперанский, кроме прочего, важным промышленником, Александр не прогнулся бы тогда под шепотком недоброжелателей Михаила Михайловича и не сослал бы выдающегося человека, то есть меня, в Пермь, лишая Россию, может, и единственного честного чиновника.

– Сударь, не соизволите ли проследовать за мной? – сказал лощённый слуга, выверено, я бы сказал «дрессированно», зашедший в комнату.

Всё здесь… напыщенно как-то. Слуга смотрел, словно в сторону, при этом повёрнут был ко мне. Такому учиться нужно, опять же, быть выдрессированным. Любит князь фасон держать. Или здесь во всех домах аристы так живут? Сознание Сперанского не подсказало ответа, он и сам в первый раз бывал в подобном доме. А вот мне, человеку, обладающему послезнанием, кажется, что Куракин не менее, может, и более остальных стремился к подобному уровню. Позёр.

– Могу ли я испросить завтраку? – спросил я.

Вдруг накатил волчий голод. Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовал такое непреодолимое желание поесть. Может быть, это последствие переноса, так как знал, что перед приездом к князю Куракину очень плотно ужинал в гостях у митрополита. Не могла прошедшая ночь спровоцировать такой голод.

– Его Светлость распорядился оказывать Вам всяческое внимание. Вам принести завтрак в Вашу комнату? – спросил слуга.

Альтернатив тому, чтобы есть в выделенной мне комнате, предоставлено не было. Видимо, слуга не был уверен, что мне можно питаться в столовой. Но и я больше предпочитал поесть в одиночестве. Прошлый Сперанский был знаком с этикетом, где и в чём держать какую вилку, но подобные знания были больше теоритическими из-за отсутствия практики присутствия на приёмах.

Да и не только отсутствие публичного приёма пищи смущало, но и то, что просто хотел есть в одиночестве, ибо я очень хотел есть, а не ковырять блюдо больше часа к ряду.

Комната была простой, но лишь в сравнении с теми помещениями, которые мне пришлось видеть. И тут была лепка, но чуть менее вычурная; двери, но менее массивные и с меньшим украшательством резьбой; кровать, можно сказать, «полуторка», да ещё без балдахина. И как я буду спать без этого самого балдахина? Если что, то это сарказм.

Не думаю, что такие же комнаты у прислуги. Получалось что-то среднее между господскими и халдейскими помещениями. Вот и я сейчас себя осознаю, как нечто среднее. Не барин, но уже и не сын сельского священника.

Из мебели порадовал основательный стол, выкрашенный почему-то в ярко-красный вызывающий цвет. Я бы предпочёл нейтральный, тёмный оттенок. С таким ярким рабочим местом быстрее будут уставать глаза. Стулья были красивые, но накатила тоска по своему рабочему креслу из будущего. Спина может болеть, если долго засиживаться на тех стульях, которые были мне предложены в этом доме. Но вариантов нет. Привык, понимаешь, окутывать себя ортопедическими прибамбасами.