Я пытаюсь сдержать улыбку. Надеюсь, он не понял, как сильно меня удивил. Знаю, я должна верить, что такой мужчина спит и видит, как бы угостить меня выпивкой, но я не верю, уже не верю. С горечью думаю о том, что эта кожаная куртка появилась у меня, когда он, наверное, еще в началке учился.

Да еще эта непроходящая тоска у меня в груди. Ощущение потери. Может, проблема не в том, что мне тридцать один год, а в том, что я чувствую себя лет на сто.

– Что ж, все меняется, – констатирую я. – Что тебе налить?

– Может, большой джин-тоник?

Я беру чистый стакан. Он наблюдает за мной, слегка сдвинув брови. Марисса права: он не такой, как все. Я бы сказала, что он свободный художник – слегка задумчивый, слегка потерянный. Горячий парень-эмо, родившийся не в то десятилетие. Но это никак не бьется с новенькой книгой по саморазвитию у него в руке.

Он перехватывает мой взгляд.

– Читала? – спрашивает.

– Не-а. Как тебе?

– Многие считают, что книга стоящая, – замечает он, глядя на заднюю обложку. – Тут написано: «Это ответ на наши молитвы: инструкция по поиску подлинной близости в душном притворстве современности».

Я вскидываю брови:

– А сам что думаешь?

Он размышляет над ответом, склонив голову на другой бок. Взгляд у него слегка мечтательный, почти сонный. Это на удивление сексуально, как будто он предстал передо мной сразу после пробуждения.

– По-моему, полная хрень, – беззаботно заявляет он.

Я поджимаю губы, чтобы не улыбнуться.

– Девять пятьдесят, – говорю я, ставя перед ним стакан джин-тоника с лаймом.

Если бы я не узнала в нем жителя юга по говору, то поняла бы это по лицу: он на секунду оторопел, получив двойную порцию меньше чем за десятку. Он прикладывает телефон к терминалу, а потом подталкивает стакан обратно ко мне.

– Это тебе, – говорит он. – Ну как, угадал?

Если подумать, я ведь и правда люблю джин-тоник.

– Вполне, – признаю я и беру стакан.

Его лицо расплывается в первой настоящей улыбке. Передние зубы немного кривоваты – касаются друг друга, как скрещенные пальцы. Он прикусывает губу, не позволяя улыбке озарить лицо.

– Можно узнать, как тебя зовут? – спрашивает он.

Я заставляю себя отвести взгляд и осматриваюсь, примечая постоянных посетителей: Барни, Хаззер, женщина, которая всегда заказывает двойной виски. Не могу решить, хочу ли я, чтобы они подошли и спасли меня от этого разговора или чтобы оставались на своих местах.

– Лекси, – наконец говорю я, потому что не могу придумать веской причины не отвечать.

– А я Зик. Иезекииль Рэвенхилл. Говорю полное имя – на случай, если ты захочешь поискать меня в инете. – Он хлопает «Гид по выживанию». – Здесь говорится, что «прежде чем сделать следующий шаг в отношениях», нужно просмотреть страницы друг друга во всех доступных социальных сетях. Это в разделе, посвященном преимуществам современности.

Я в ужасе пялюсь на книгу.

– Ты это серьезно? – Я поднимаю на него глаза. – Люди реально так делают? – Я едва успеваю проглотить «сейчас», чтобы не сойти за древнюю старуху.

– Ну, точно не я, – говорит он. – Меня нет в соцсетях.

– Правда? Вообще ни в одной?

Для меня это непостижимо. Я порой сама не замечаю, как открываю приложение и пролистываю картинки из чужой жизни, предсказуемо становясь все печальнее и печальнее.

– Просто это не для меня. – Он пожимает плечами, устраиваясь на стуле. – В этой книге говорится, что ты обязан все это освоить, чтобы выжить, так что… наверное, я вымирающий вид.

На лице его читается неподдельная грусть, и мне так странно это видеть: сложно поверить, что такому мужчине нужны советы из книги по саморазвитию. Вообще-то, он очень умело и со знанием дела наблюдает за мной. Даже не глядя на него, я ощущаю на себе его невесомый, теплый взгляд.

Обычно мне не нравится, когда на меня смотрят. Если со мной рядом Мэй, все просто – никто не взглянет на тебя дважды, когда у тебя ребенок, как будто ты переходишь в категорию людей, играющих исключительно вспомогательную роль. То же самое происходит, когда ты стоишь за барной стойкой, – ты сливаешься с фоном. Меня это полностью устраивает.

Потом Зик отводит взгляд и оглядывается по сторонам. И, к моему удивлению, мне хочется, чтобы он снова посмотрел на меня.

– Извини, – говорит он, – у меня странное ощущение дежавю. Здесь когда-то был синий ковер?

– Вообще-то да. – Ковер мы поменяли, когда умерла мама. Затеяли большой ремонт, еще не понимая, что не потянем его. – Ты здесь уже бывал?

– Когда-то давно. Мой отец жил в плавучем доме в гавани, так что в детстве я частенько приезжал в Гилмут. Но с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, я приезжал сюда лишь однажды – чтобы продать его лодку после его смерти.

– Ой, – вырывается у меня. – Как жаль.

– Да ничего. Вчера я снова ее купил.

– О, понятно… – говорю я, стараясь не потерять нить.

– За этим я сюда и приехал – чтобы купить старую лодку умершего отца, которую продал пять лет назад. Я взял на работе два выходных и разработал грандиозный план, как окончательно разобраться со своим прошлым и типа… с собственными мыслями. – Он трясет кудряшками, словно пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и одаривает меня печальной улыбкой. – Как говорит мой брат, я переживаю кризис первой четверти жизни.

Я размышляю о том, что только что втихаря переехала в плавучий дом моей лучшей подруги с одной дорожной сумкой и двумя пакетами готовой еды. Может, у нас с Зиком больше общего, чем я думала.

– Так ты бывал в «Якоре»? – спрашиваю я.

Его слегка затуманенный взгляд снова останавливается на моем лице. Глаза у него светло-карие, почти янтарные.

– Папа в детстве никогда не приводил меня сюда, – отвечает он. – Но, может, я был здесь, когда приезжал продавать лодку. Этот бар кажется мне знакомым. А вот ты – нет, хотя… Я бы тебя запомнил. Ты работала здесь… – он смотрит в сторону, словно пытаясь вспомнить дату, – летом две тысячи девятнадцатого?

Поразмыслив, вспоминаю, что нет, не работала. То лето я провела в трейлере в Девоне, с мужчиной по имени Тео. У него было детское личико, и я надеялась, что он станет любовью всей моей жизни. Он набил на своем бледном плече татуировку «Лекси навсегда» – неслыханное бунтарство, которое совершенно ему не шло. Мне кажется, он сделал это, потому что бывшая сказала ему, что ей нравятся мужики с татухами. Мне же как-то не хотелось набивать «Тео навсегда». Он обвинил меня в страхе привязанности, но в итоге я оказалась права. Когда я сообщила Тео, что планирую остаться дома и помогать лучшей подруге растить ребенка, он сбежал так быстро, что даже не забрал свою любимую игровую приставку.

– Не-а. Я была в одном из немногочисленных летних отпусков. В единственном отпуске, на самом деле.

– Я так и знал, – говорит Зик. – Ты слишком красивая, тебя не забудешь.

Услышав это, я фыркаю.

– Думаешь, я шучу?

– Думаю, ты уже не раз использовал эту пошлую фразочку.

– Я серьезно. Ты правда красивая.

– Нет, не правда. Но спасибо.

Он замолкает; у меня такое чувство, что я его слегка отпугнула.

– Прости, что ты имеешь в виду, когда говоришь: «Нет, не правда, но спасибо»?

У меня в голове немного шумит от вина, а тело хочет отстраниться от его комплиментов, чтобы не испытывать таких невыносимых ощущений. Я перемшиваю лед в ведерке, чтобы немного прийти в себя.

– Итак, Зик Рэвенхилл, сладкоречивый ты мой, – произношу я, остервенело тыча совком в слишком крупный кусок льда, – откуда мне знать, что ты не полный мудак, если за тобой нельзя подглядеть в соцсетях?

Он переводит взгляд на книгу – и, как мне кажется, раздумывает, стоит ли позволять сменить тему.

– Вряд ли я бы выставлял свои недостатки напоказ, если бы они у меня были, – в конце концов отвечает он. – Но вопрос хороший. Если хочешь, можем, например, позвонить моей маме…

Я швыряю совок в ведерко и пытаюсь стоять спокойно, сложив руки на груди. Меня немного потряхивает. Я так давно не испытывала ничего подобного рядом с мужчиной – не испытывала такого волнующего, сладкого возбуждения от простого флирта.

– И что бы она сказала? – спрашиваю я.

Он едва заметно улыбается:

– Возможно, заявила бы, что я человек-загадка. Так она обычно говорит. «Понимаете, Иезекииль у нас белая ворона. Но он хочет как лучше, и когда он осозна́ет свой потенциал, то сможет достичь чего-то стоящего», и все такое. Все то, что люди обычно говорят о своем наименее успешном ребенке.

Интересно, он осознает, насколько это было откровенно и насколько более привлекательно, чем стандартный подкат? Я всегда испытывала слабость к слегка надломленным людям. Я снова размышляю над предложением Мариссы – просто отвлечься – и слышу шепот женщины, которой когда-то была, женщины, которая никогда не смотрела на парня с мыслью, что недостойна его.

– Она права? Ты хочешь как лучше?

– Я много чего делаю хорошо, – говорит он с непроницаемым лицом, но дразнящей интонацией.

Обычно, когда парень ко мне подкатывает, в разговоре ощущается какое-то давление, будто каждая реплика повышает планку ожиданий. Но Зик ведет себя так, словно… для него это игра. Это сбивает с толку.

– Ты флиртуешь, потому что хочешь заняться со мной сексом? – спрашиваю я, глядя ему прямо в глаза.

И не могу считать реакцию. Я-то надеялась ошарашить его этим вопросом, но он лишь на мгновение опускает глаза, как будто собирается с мыслями или, может, прикидывает что-то в уме.

– Я флиртую с тобой, потому что ты мне кажешься интересной и красивой, – спокойно говорит он, снова глядя на меня. – И может, тебе немного…

Только не говори «грустно». Не говори «одиноко».

– …скучно?

Я моргаю.

– Разве ты сама этого не хочешь, Лекси? – спрашивает он, слегка понизив голос, и мой желудок совершает кульбит. – Не этого ты ищешь?

Я открываю рот, чтобы сказать «да», но в последний момент неожиданно выдаю:

– Мне тридцать один год.

– Ладно, – невозмутимо отзывается Зик. – А я – Рыбы. – И затем, когда я не реагирую, добавляет: – Разве мы тут не обмениваемся случайными фактами о себе? Я что, перепутал правила игры?

Я фыркаю:

– Тебе на вид лет двадцать. Это будет странно. Ты слишком молодой.

– Мне двадцать три. Не слишком молодой. В самый раз, – говорит он с какой-то новой, довольной улыбкой, от которой на левой щеке у него появляется ямочка.

Сама мысль о ночи с этим незнакомцем, который моложе меня на восемь лет, кажется порочной и запретной, но мне больше не нужно думать о раннем подъеме завтра утром. У меня нет маленького человека, ради которого надо спешить домой: Мэй сейчас с Пенни и Райаном. У нее все хорошо.

– Мне нужна одна ночь, – слышу я свой голос. – Одна ночь бездумного, безбашенного веселья. Я хочу напиться и получить удовольствие.

Он склоняет голову набок.

– И я могу тебе с этим помочь.

Тепло обволакивает мое нутро, словно змеящаяся веревка.

– Когда ты заканчиваешь? – спрашивает он, и в его голосе нет и намека на дрожь. – Я хочу с тобой выпить. Как следует, – говорит он, взглядом указывая на джин-тоник, к которому я едва притронулась, хлопоча за барной стойкой.

– Да я сегодня и не работаю. Официально. Так что… Освобожусь, как только в ту дверь войдет Марисса.

Я перевожу взгляд на вход в паб. Зик поворачивается, нарочито медленно, и тоже смотрит на дверь, время от времени бросая на меня через плечо страстные, восхищенные взгляды. Мы ждем. У меня все тело пульсирует. Не помню, когда я в последний раз вытворяла нечто подобное, вела себя так безответственно и импульсивно.

Дверь открывается. Моя рука уже на переднике, пальцы немного дрожат, пока я развязываю тесемки.

– Куда пойдем? – спрашивает Зик, когда я выхожу из-за стойки и оказываюсь перед ним.

– Никуда, – отвечаю я. – Это Гилмут. Если хочешь выпить, больше идти некуда.