Глава 12

Мне снились кошмары. Один хуже другого.

От их живой реалистичности становилось страшно.

Всё вокруг так привычно, обыденно и по-настоящему.

Очередной непримечательный день. Изнуряющие тренировки. Вечер, и я спешу в больницу навестить дедушку.

Вчера ему стало лучше.

Я принесла куриный суп, приготовленный по рецепту бабушки. Конечно, не такой вкусный, как у неё, но не сравнить с тем, что стряпали в больнице.

Он с аппетитом поел. Я помогала, его руки плохо слушались. Сидела у койки и смотрела на последнего человека в этом мире, на которого могу положиться. На взрослого. Аня не в счёт. Я не смогу прийти к ней и сказать, как мне херово и нужно плечо. Она ещё слишком мала. Это я пока её поддержка. А моя – дедушка.

– Совсем худой стала, дочка, – еле слышно ругается.

Ему не нравится мой вид. Он знает меня. Читает в моих глазах отчаяние загнанного в клетку зверя.

И всё же я щажу его. Не гружу проблемами. Просто знаю, как только он вернётся, ситуация наладится. А он мне так сейчас необходим.

– Всё тренировки, деда, – криво улыбаюсь и вру: – Тренер заставляет. Нужно быть в форме.

Потускневшие от возраста глаза дедушки смотрят внимательно. Считывают ложь.

Он видит внучку насквозь. И чтобы спрятать от него свою боль и безысходность, я, как котёнок, кладу голову на его подушку, примостившись рядом с плечом. Вдыхаю запах рубашки. Свежей, сегодня принесла и помогла надеть. Ещё от него пахнет лекарствами и домом. По щеке непроизвольно катится слеза.

– Ты сильная, Серафима, – произносит дедушка почему-то, в скупой ласке проводя рукой по моим волосам, – ты со всем справишься.

Слышу эти слова и не могу сдержать слёз. Они уже не украдкой, а ручьём текут из глаз.

Знаю, что за нами наблюдают соседи по палате. Прямо шоу для разбавления их серых будней. Но мне безразлично чужое внимание.

– Я устала, деда, – ною сквозь рыдания, – устала быть сильной.

Мне стыдно перед дедушкой. За слабость. За то, что не сумела скрыть от него, как мне худо. Как страшно. Как я боюсь его потерять, а вместе с ним надежду на то, что всё вернётся в прежнее русло.

Да, моя жизнь и до его инсульта не была похожа на сахар. Но я имела дом, хоть какой-то дом. И знала, что с Аней в порядке. Что её у меня не отнимут.

– Всё будет хорошо, дочка, – сказал он перед тем, как я ушла.

* * *

А сегодня, зайдя в палату, обнаружила пустую койку. Стояла с минуту и просто смотрела на неё. Его соседи отводили глаза.

Нет. Нет. Нет…

Губы скривились в гримасе боли.

Я обернулась и побежала в ординаторскую. Сердце стучало в груди, пульс бил по вискам, а мир вокруг поплыл.

– Где мой дедушка? Прокофьев Пётр Васильевич?

Его врач отвлекается от трапезы, полный раздражения.

– Мы пытались до вас дозвониться, но вы не брали трубку.

Я достаю сотовый. Да, есть пропущенные. Но я никогда не отвечала на неизвестные номера. Достали предложения от банков взять кредит.

– Где мой дедушка?! – повторяю снова, как заезженная пластинка.

– Он умер час назад. Во сне.

С губ сорвался сдавленный стон. Говорить не получалось. Скажу слово – и распадусь на атомы боли.

Я вышла с этажа и попала на лестничную клетку. Люди здесь почти не ходили. Присела на холодную ступеньку и заплакала. Навзрыд. Отчаянно.

Теперь мне совершенно не ясно, как жить дальше.

Отчим вот-вот вернётся. После больницы он зализывал раны у какой-то своей зазнобы. Очередной из многих. Даже на таких, как он, находились женщины с большим сердцем и ещё бо́льшим страхом одиночества. Стоило алкоголю ударить по организму, он принимал меры для восстановления здоровья. Но потом, видимо, ему у неё становилось скучно, и он возвращался.

Услышала разговоры спускающихся людей и поднялась.

Надо как-то выжить.

Среди пропущенных оказался и номер похоронного агентства. Дедушка, как и многие пожилые люди, откладывал деньги на свои похороны. А зная повадки отчима, хранил их у старого товарища.

Мне пришлось всё взять на себя. Организация похорон, выбор гроба. А его друзья пришли на выручку. Родственники не жаждали разделить мою ношу. Боялись, что попрошу помощи.

Я почему-то ждала маму. Хотя давно потеряла надежду её вновь увидеть. И уж тем более получить от неё поддержку в трудный момент. Но ведь это похороны её отца, а мне даже неизвестно, как ей о них сообщить. И всё же я ждала её.

Но вместо неё явился отчим. На поминки. Поесть.

Не имея возможности больше терпеть всё, что происходит вокруг, я взяла Аню за руку и вышла.

Я задыхалась там. Мне не хватало воздуха. Не было сил смотреть на гостей. Им есть о чём поговорить между собой. Вспомнить дедушку. Но я могла помянуть его только с Аней. Все прочие люди для меня чужие. Посторонние.

– Спичка, а куда мы идём? – раздаётся голосок сестры, пока я целенаправленно, против сильного ветра иду вперёд. Ощущаю, как холод студит пылающие щёки и глаза, что жгут слёзы.

– К речному вокзалу.

Там любил гулять дедушка.

– Холодно, Сер, – сводит бровки домиком, – может, не пойдём?

Попробовала заглянуть в внутрь себя. Понять, как вести себя дальше. Чего бы хотел дедушка? Явно не того, чтобы его младшая внучка простудилась.

Мы присели в кафе. Тёплом. Десерт один на двоих и чайник горячего чая.

– Как ты, Пирожок? – смахиваю пальцем мазок шоколада с нежной щёчки сестры.

Она пожимает плечами, елозя ложкой по «Праге».

– Я тебя больше всех люблю, Спичка, – поднимает вдруг на меня свои ясные глаза и неожиданно добавляет: – Даже больше мамы.

Моё сердце трещит по швам. Кровоточит.

– И я тебя больше всех на свете и в тысячу раз больше мамы.

Улыбается мне зубами, тёмными от десерта.

А на следующий день пришли органы опеки.

В доме, как назло, находился отчим.

Я попыталась представить, какой видят посторонние люди нашу квартиру. Обшарпанной. Грязной. Убогой.

Я убиралась в ней, но это мало помогало. Влажной тряпкой не приклеить обратно отодранные в пьяном угаре обои. Не вернуть на место ламинат. Не заткнуть капающую из крана воду.

Мы спали с Аней валетом на одном диване. Нас устраивало. А оказалось, так нельзя.

Но самое главное – смерть опекуна.

Меня будто пыльным мешком ударили, когда я поняла, что Аню сейчас заберут. Мной овладела чистая, не смешанная ни с каким иным чувством паника. И только осознание того, что я могу всё лишь усугубить, заставляло меня держать себя в руках.

– Пожалуйста, не забирайте её, я могу о ней позаботиться, – умоляла я строгую женщину в костюме.

Она смотрела на меня совершенно безэмоционально. Её не трогали мои слёзы и обезумившие глаза.

– Девушка, вы бы о себе позаботились. Вы себя в зеркало видели? Вам же самой лучше без ребёнка. Пока не найдутся новые опекуны, она будет находиться под защитой государства.

Сестра вырвалась из рук женщины, что удерживала её ладошку, и побежала ко мне. Обняла меня со всей силы, плача и прося не отдавать им.

Я отстранилась от неё, глядя на девочку сухими глазами. Такими сухими, что ощущала резь.

– Потерпи, Пирожок, я тебя верну. Ты мне веришь?

Аня смотрит сквозь слёзы. Хочет верить. Только вот я не знаю, что говорила ей мама перед тем, как бросить у нашего порога. Может быть, те же самые слова?