Алексей Небоходов: Возвратный рейс

Глава 1

Кабину ИЛ-86 освещал приглушённый янтарный свет приборных панелей. За толстым стеклом иллюминаторов простиралась бескрайняя чернота ночного неба 17 ноября 1985 года, прошитая редкими искрами далёких звёзд. Огромный лайнер нёс в своём чреве три сотни пассажиров по маршруту Владивосток – Москва. Монотонное гудение двигателей проникало в каждый уголок салона, сливаясь с приглушёнными разговорами. Большинство путешественников постепенно погружалось в дремоту под умиротворяющую вибрацию корпуса.

Бортпроводница Елизавета Минина двигалась по узкому проходу с той особой грацией, которую вырабатывают за годы службы в тесных пространствах воздушных судов. Тёмно-синяя униформа с ярко-красным шейным платком выглядела безупречно отутюженной даже после шести часов полёта. Тонкую талию подчёркивал строгий пояс, а юбка спускалась ровно до середины колена – ни миллиметром выше или ниже, как предписывал дресс-код Аэрофлота. Русые волосы были собраны в аккуратный пучок, не позволяющий ни одной пряди выбиться. Макияж оставался свежим, как в начале рейса – достаточно заметным, чтобы подчеркнуть естественную красоту, но достаточно сдержанным для советского делового облика.

В каждом движении стюардессы чувствовалась выверенная годами методичность. Минина подходила к пассажирам с левой стороны, наклонялась ровно на тридцать градусов, говорила тихо и чётко, с неизменной полуулыбкой. Эта полуулыбка не выдавала ни усталости, ни раздражения, ни личных переживаний. Была такой же частью униформы, как красный платок или значок Аэрофлота на лацкане пиджака.

– Что желаете? Чай, кофе, минеральную воду? – произносила Елизавета эту фразу в сотый раз за полёт, но каждый пассажир слышал её без малейшего оттенка механичности.

Пожилая женщина в кресле у прохода просительно посмотрела на стюардессу:

– Доченька, а можно мне чайку погорячее? Что-то холодно стало.

– Конечно, сейчас принесу, – кивнула Минина с прежней полуулыбкой. – И плед дополнительный, если хотите.

Выполнив просьбу, стюардесса продолжила движение по салону, подсознательно избегая смотреть в сторону кабины пилотов. Там, за массивной дверью с табличкой «Только для экипажа», находился командир корабля Павел Семёнович Любимов. Человек, чей взгляд Минина ощущала спиной каждый раз, когда он выходил из кабины якобы для проверки ситуации.

Елизавета знала расписание этих «проверок» наизусть. Каждые полтора часа дверь кабины открывалась, и в проёме появлялась крепкая фигура командира в тёмно-синей форме с четырьмя золотыми полосками на погонах. Любимов никогда не задерживался надолго, обводил взглядом салон, кивал бортпроводникам и неизменно находил глазами Минину – единственную, кто старательно смотрел в другую сторону.

После пятого часа полёта дверь кабины снова открылась. Елизавета как раз находилась в хвостовой части самолёта, готовя чай для пассажиров. Она услышала знакомые тяжёлые шаги и почувствовала, как напряглась спина. Неосознанно выпрямившись, девушка сосредоточилась на равномерном размешивании сахара в чашках, методично считая обороты ложечки.

Шаги приближались. Остановились.

– Как обстановка в салоне, Елизавета Андреевна? – голос Павла Семёновича звучал ровно и по-деловому, но Минина слышала в нём те нотки, которые предназначались только для неё – чуть более низкие, чуть более интимные.

– Всё в порядке, Павел Семёнович, – отвечала Елизавета, не поднимая глаз от подноса с чашками. – Пассажиры постепенно засыпают. Через полчаса будем гасить основное освещение.

– Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю, – в голосе Любимова появился металл, едва заметный для посторонних, но очевидный для Мининой.

Елизавета медленно подняла взгляд, встретившись с тёмными, почти чёрными глазами командира. Любимов смотрел, слегка наклонив голову, с выражением, которое можно было бы принять за профессиональный интерес, если бы не едва заметная складка в уголках губ, не напряжённые желваки на скулах, не чуть расширенные зрачки.

В этот момент между ними возникло напряжение. В памяти Елизаветы вспыхнули события недельной давности…

Это был вечер после рейса Москва – Владивосток. Экипаж размещался в гостинице «Амур» – стандартном советском отеле с унылыми коридорами, пахнущими хлоркой, и унифицированными номерами с видом на серые многоэтажки. Елизавета уже переоделась в гражданское – простое тёмно-синее платье с белым воротничком – и собиралась спуститься в гостиничное кафе, когда в дверь постучали.

На пороге стоял Павел Семёнович, всё ещё в форме, но без фуражки. В руке он держал бутылку армянского коньяка и два хрустальных бокала.

– Елизавета Андреевна, позволите войти? – Любимов улыбался так, как никогда не улыбался на борту – мягко, почти по-мальчишески, что странно контрастировало с сединой на висках и властным обликом.

Минина помедлила, инстинктивно ощутив опасность, но отказать прямо командиру экипажа показалось невозможным.

– Павел Семёнович, уже поздно…

– Всего лишь дружеский разговор, – Любимов сделал шаг вперёд, мягко вынуждая Минину отступить в глубь комнаты. – У нас напряжённая работа, иногда нужно расслабиться, поговорить по душам.

Дверь закрылась за спиной командира. Елизавета отступила к окну, создавая между ними безопасное расстояние.

– Я бы предпочла отдохнуть, у нас завтра ранний вылет.

Любимов, не слыша её слов, прошёл к столу и начал открывать бутылку.

– Знаете, Лиза – можно я буду называть вас Лизой? – я давно наблюдаю за вами. Вы выделяетесь среди остальных бортпроводниц. В вас есть… особая грация, интеллигентность. Вы не такая, как все.

Елизавета почувствовала, как неприятный холодок пробежал по спине. Эти слова она слышала уже не раз от разных мужчин, и всегда они предваряли одно и то же.

– Павел Семёнович, я ценю ваше… внимание, но боюсь, что не смогу ответить взаимностью. У меня есть жених.

Это не было ложью – жених Максим действительно ждал Елизавету в Москве. Она не носила кольцо во время полётов, но его фотография всегда лежала в сумке рядом с расчёской и помадой. Максим. Одно это имя давало силы.

Любимов усмехнулся, разливая коньяк по бокалам.

– Жених – это не муж, Лиза. Жизнь непредсказуема. Особенно наша, авиационная. Сегодня мы здесь, завтра – за тысячи километров, – командир протянул бокал. – Выпейте со мной. За нас.

– Нет никаких «нас», Павел Семёнович, – произнесла Елизавета это тихо, но твёрдо, не принимая бокал. – Я не люблю вас. И никогда не полюблю.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Любимов медленно опустил руку с бокалом. Лицо оставалось внешне спокойным, но челюсти сжались так, что на скулах проступили желваки, а свободная рука непроизвольно сжалась в кулак.

– Вы отказываете мне? – спросил он тихо, почти шёпотом.

– Да, – просто ответила Елизавета.

– Зря. Очень зря, Елизавета Андреевна, – Любимов поставил оба бокала на стол, улыбнулся вежливой, ничего не выражающей улыбкой, развернулся и вышел из номера, аккуратно закрыв за собой дверь.

Только тогда Елизавета позволила себе выдохнуть и опуститься на край кровати, чувствуя, как дрожат колени…

Вспышка воспоминания длилась всего мгновение, но она знала, что Любимов тоже помнит. Помнит каждое слово, каждый взгляд, каждый жест. Видела это в его глазах – смесь желания, унижения и затаённой ярости.

– Всё в полном порядке, командир, – произнесла Елизавета ровным голосом, встречая взгляд с профессиональной вежливостью, за которой скрывался страх.

Любимов еле заметно кивнул, глаза на секунду сузились.

– Хорошо. Продолжайте работу.

Он развернулся и направился обратно к кабине пилотов, а Елизавета позволила себе едва заметно выдохнуть. С того вечера в гостинице прошла неделя, но напряжение между ними только росло. Каждый рейс, каждая смена, каждая встреча в коридорах аэропорта превращались в молчаливое противостояние.

Она вернулась к прерванному занятию, разливая чай по чашкам и расставляя на их поднос. Руки слегка дрожали, и Елизавета сердилась на себя за эту слабость. «Ничего он мне не сделает, – убеждала себя, – не посмеет. Отработаю ещё пару месяцев и попрошу перевод на другое направление».

Мысль о переводе принесла некоторое облегчение. Действительно, стоит только пережить этот сложный период, и всё наладится. В конце концов, Аэрофлот – огромная организация, легко затеряться среди тысяч рейсов и сотен экипажей.

Она взяла поднос и вышла в салон, где большинство пассажиров уже дремало в своих креслах. Тихо и методично раздала чай тем, кто ещё бодрствовал, улыбаясь дежурной улыбкой и обмениваясь короткими фразами.

– Спасибо, милочка, – пробормотала пожилая женщина, принимая чашку.

– Можно мне ещё сахару? – попросил средних лет мужчина в очках.

– Долго нам ещё лететь? – поинтересовался подросток, листающий потрёпанный «Техника – молодёжи».

Елизавета отвечала на все вопросы спокойно и приветливо, выполняла просьбы, проходила дальше, чувствуя, как наваливается усталость. Ночные рейсы всегда были изматывающими – организм протестовал против нарушения естественных ритмов, а монотонное гудение двигателей действовало убаюкивающе даже на бортпроводников. Но годы работы научили справляться с этим состоянием, переходить на своеобразный «автопилот», когда тело продолжало выполнять необходимые действия, а разум отстранялся, погружаясь в полудрёму.

В такие моменты она часто смотрела на свои руки – тонкие пальцы, которые когда-то держали кисть, а теперь разносили подносы в металлической трубе, несущейся над ночной тайгой. Отец-учитель литературы из Рязани до сих пор не мог простить поступление в художественное училище. «Что за блажь, Лиза? Кому нужны твои картины?» Елизавета помнила запах скипидара, свет из высоких окон мастерской, радость от первых удачных пейзажей. И горечь, когда пришлось сдать дипломную работу и на следующий день пойти на курсы бортпроводников – единственное, что обещало стабильный заработок.

Тогда ей было двадцать, этюдник пылился в кладовке московской коммуналки, а альбом для набросков всегда был с ней в сумке, но открывался всё реже. Сотни рейсов, тысячи одинаковых улыбок. Иногда, в редкие выходные, она всё ещё рисовала – виды из окон отелей в разных городах, но чаще просто спала, восстанавливая силы перед следующим полётом.

В хвостовой части самолёта Елизавета начала готовиться к переходу на ночной режим полёта. Вместе с напарницей, молоденькой Ниной, только-только пришедшей в Аэрофлот, проверили, все ли пассажиры получили пледы, убрали подносы с остатками ужина, протёрли столики.

– Как думаешь, сегодня турбулентности не будет? – шёпотом спросила Нина, наклонившись к уху Елизаветы.

– Над Уралом может потрясти, – так же тихо ответила она. – Но несильно, не переживай.

Нина кивнула с видимым облегчением. Всё ещё боялась турбулентности, хотя и пыталась это скрывать от более опытных коллег.

– А командир у нас… строгий, да? – снова спросила Нина, косясь в сторону кабины пилотов.

Елизавета почувствовала, как напрягаются плечи.

– Нормальный командир. Профессионал. Главное – делай свою работу хорошо, и проблем не будет.

Нина, кажется, хотела спросить что-то ещё, но Елизавета мягко прервала разговор:

– Пора объявлять отбой. Проверь, пожалуйста, туалеты, а я пройдусь по салону в последний раз.

Пройдя между рядами кресел, она убедилась, что большинство пассажиров уже спит или готовится ко сну. Некоторые читали при тусклом свете индивидуальных ламп, кто-то тихо беседовал с соседом, но в целом салон погружался в ночную дремоту.