Татьяна Мастрюкова: Нежили-небыли

Под крышечкой две куколки играют.

(Глаза)

Русская загадка

© ИП Новожилов Н. В., текст, 2025

© ООО «РОСМЭН», 2025

Пролог

Мне всегда кажется, что я могу отличить реальность от вымысла. Это и вправду так, только происходит слишком поздно, когда шанс все исправить очень мал.

Но он есть.

Очень настойчивый тип, чьи намерения я сначала приняла на свой счет – вообразила, что поразила его своей неземной красотой, – на самом деле выпытывал у меня подробности моего прошлого вовсе не из-за моих красивых глаз, а потому что был повернут на коммунальных квартирах. Точнее сказать, на странностях коммунальных квартир. Потусторонних странностях.

Ну да, ну да:

– Видите ли вы то, что не видят другие?

– Частенько. Мои сны пока никто, кроме меня, не видел.

Откуда только узнал? Я ведь вроде так хорошо маскируюсь, так фильтрую при посторонних эмоции и переживания.

Я его отшила, когда узнала разочаровавшую правду. Сказала: «Теперь-то я в отдельной квартире живу, оставьте меня в покое».

Но знаете, все всегда сваливается одновременно, не случайно и будто бы преднамеренно.

На самом-то деле ни я, ни мои родители, ни бабушка в коммунальных квартирах никогда не жили. Разве что в квартире с соседями, но меньше всего мне хотелось бы, чтобы об этом знал кто-то, хоть чуть-чуть способный воспользоваться полученной информацией. Он может мне помешать.

Пока меня не было дома, мама, чтобы провести обряд очищения моей квартиры от злых духов, притащила якобы экстрасенса, какую-то знакомую, даже не свою, а своей сколькитоюродной сестры, – эти дальние родственники вечно появляются из ниоткуда со странными идеями. Эта знакомая, якобы экстрасенс, как переступила порог, так сразу и сказала: вижу, мол, вашу бабушку, она ходит за мной следом, корчит рожи, высовывает язык. Слышите, сказала, как трещит свечка? Это дух беснуется, никак не успокоится. С бабушкой надо что-то делать!

Хорошо, хоть квартиру не спалили со своим очищением. А я-то даже не заметила, что кто-то без меня приходил в мой дом, посягнул на мое личное пространство. Вот такая я внимательная, настолько стараюсь ни на что странное и неправильное не реагировать, что пропускаю реальное и важное. Мне кажется, залезь ко мне воры, и то не сразу позволила бы себе это осознать.

Когда оставляла ключи родителям на всякий случай, даже в голову не могло прийти, что этим воспользуются не из-за чрезвычайной ситуации (я представляла это в следующем порядке по степени ужасности: пожар, наводнение, меня парализовало). Вообще-то я в первую очередь рассчитывала на папу, как на самого, прямо скажем, адекватного и ответственного. Уверена, что мама утаила экстрасенсорный визит и от него тоже.

Она же ненароком проговорилась, скрывала от меня до последнего.

«Я так и знала, что ты так отреагируешь!» – драматично воскликнула мама, когда я сразу спросила, проверила ли она после посещения этой «целительницы» сохранность денег и драгоценностей.

На самом деле спрашивать об этом смешно. Мама тоже не знает, где у меня что лежит. Второй вопрос был даже не о вменяемости обеих моих родственниц, а упрек: неужели они обе вправду думали, что бабушка, наша бабушка, после смерти превратилась в нечистую силу? Почему именно наша бабушка? Других подходящих кандидатур не нашлось?

Мама отвела глаза и промолчала, даже оправдываться особо не пыталась, чем только вывела меня из себя.

Не обчистили, но ничего и не очистили.

И вроде бы ничего и никого лишнего у меня не появилось. Я знаю, о чем говорю.

Но почему бабушка?

Мне очень хотелось бы обозвать эту экстрасенсорную знакомую шарлатанкой, но именно из-за бабушки. Как можно было заявить, что это наша бабушка?

Я никогда не жаловалась, что в квартире есть злые духи. Не жаловалась, хотя могла бы.

Только это вовсе не бабушка. Надеюсь, после смерти она обрела покой, но уж точно не зависла между тем и этим светом, чтобы глумиться над родственниками и их гостями. Как все другие…

Я говорю себе: этого не было, потому что не могло быть.

Не могло, но смогло.

Бабушка жила в квартире с соседями, которых никогда в этой квартире не существовало.

Я теперь тоже живу в такой же квартире. Возможно, я сама и есть та самая потусторонняя странность.

Глава 1

Бабушке надо было звонить два раза. Так было написано на табличке рядом со звонком, слева от входной двери: «Назарова – 2 зв.». Эта табличка висела с незапамятных времен, во всяком случае, появилась задолго до моего рождения. Откуда она взялась и зачем – никто с уверенностью сказать не мог. Просто была и была. А привычка нажимать на кнопку звонка дважды сохранилась у всех нас даже после переезда бабушки в другую квартиру. Звонок был пронзительный, с первого раза мертвого поднимет, даже с других этажей, и какой смысл поднимать всех во второй раз – неведомо.

Бабушкина комната была довольно большой, с двумя окнами, что позволило разгородить ее платяным шкафом и сервантом на две половины. «Два в одном», как говорил мой папа про такие помещения. На задние стенки шкафа и серванта повесили гобелены. На одном – неизменные олени на водопое. На другом – непонятно почему популярный в народе сюжет, где стая тощих волков в зимнем лесу нападает на бешено несущуюся тройку. Лошади выпучили глаза от ужаса, ямщик в тулупе отчаянно хлещет их, а за его спиной вскинул ружье мужик: целится, но боится промазать и зря потратить драгоценный патрон.

Кто решил, что такая полная безысходности и смерти картина подходит для уютной квартиры обычного советского человека? Да любого обычного человека.

Чем дольше я ее в детстве рассматривала, тем жутче становилось, тем больше обнаруживалось ужасных деталей, которые, может, существовали только в моем воображении: лица людей искажены предчувствием скорой смерти и патронов уже почти не осталось. И лошади в пене, уже практически без сил, готовы смириться с неизбежным, но одновременно обезумели от невозможности скинуть проклятое ярмо в виде саней с ездоками, вырваться, спастись самим. И волки – злые, голодные, нечувствительные к выстрелам, чующие пир со сладкой кровью, жарким свежим мясом. Может, и не волки вовсе, а оборотни.

Зато на настоящих стенах висели всем привычные восточные шерстяные ковры с психоделическими узорами; в цветах и завитушках можно было увидеть что угодно, а над столом, за которым я обычно делала уроки, красовалась репродукция с загадочно улыбающейся Моной Лизой. Возможно, она смотрела на ковер с волками и радовалась, что не останутся зверушки голодными этой суровой зимой.

Но это я уже накручиваю. На самом деле бабушкина комната была уютной, теплой и безопасной, и сюда хотелось возвращаться.

В действительности комнат в квартире было две, просто одна проходная, и дверь между ними давным-давно отсутствовала.

Точно так же, вопреки реальности, я много лет считала бабушкину квартиру коммуналкой, хотя бабушка при мне никогда не называла ее так, только «квартира с соседями». Так странно, что квартира казалась мне огромной, и действительность отлично уживалась с моими (и бабушкиными) представлениями: соседи, правила…

Пространство раскладывается, вытягивается, удлиняется, как подзорная труба, и начинаешь видеть через эту трубу больше нужного, то, чего ты никак видеть не должен.

Некоторое время я предпочитала считать это ложными воспоминаниями: когда тебе только кажется, что так было, пусть даже во всех мельчайших подробностях, но факты говорят совсем о другом.

Дело в том, что в какой-то период меня долго не отправляли к бабушке и выходило, что не мы к ней, а она сама приезжала к нам на праздники, в выходные, как это всегда было до болезни моего младшего брата Илюшки.

И когда я снова приехала к бабушке, то вот тут-то и обнаружила, что квартира у нее совершенно другая, нежели была. Дом тот же, в том же дворе, подъезд и этаж вроде бы те же, даже табличка рядом с дверным звонком с теми же следами времени на ней.

Но внутри оказалась совершенно другая квартира, хотя обстановка осталась та же, что я помнила. У меня даже мелькнула совершенно глупая мысль: может, бабушка переехала, а мне просто не сообщили, не посчитали нужным рассказать? Ведь теперь у бабушки была отдельная квартира без каких бы то ни было соседей!

Это было настолько неожиданно, что я даже не уточнила ни у бабушки, ни у родителей. Наверное, испугалась услышать правду, ту самую, которую совсем не хочется знать. Хотя нет ничего ужаснее, чем потерять рассудок и внезапно это осознать, я понимала, что это не сумасшествие. Но поскольку, кроме бабушкиной квартиры, ничего больше в моей жизни не поменялось, я постаралась не задумываться об этом и уж тем более не выяснять, а что это со мной такое случилось.

Я надеялась, что все из-за того, что я выросла, а взрослые, как, например, папа, ничего не видели.

Потом из этой будто бы новой квартиры бабушка переехала в ту, которая позже досталась мне. Так странно…

Ведь в бабушкиной двухкомнатной квартире, по моим воспоминаниям, всегда было пять комнат (плюс маленькая комнатка, которую папа упорно называл чуланом). Иногда четыре, иногда три. Сейчас меня изумляет то, что никогда не удивляло тогда, то, что так поразило, когда все стало по-настоящему… Мне даже не становилось страшно, когда я понимала, что своя квартира не может быть с соседями. Страшно мне теперь, когда я с этим один на один, когда уже не могу, как в детстве, при первом же ощущении дискомфорта из-за нарушения логики попросту игнорировать реальное положение вещей: ведь пространство не может растягиваться, а живые не могут быть одновременно мертвыми, и наоборот.

Я где-то читала, что шизофреник способен настолько убедить в своих бредовых идеях близкое окружение, что ему начинают безоговорочно верить даже совершенно разумные, адекватные люди. Но то идеи, они не могут быть овеществлены. Одно дело верить в инопланетян и тайный заговор, и совсем другое – проживать в двухкомнатной квартире с несколькими соседями, каждый из которых обитал в своей собственной комнате. Если у бабушки была шизофрения, то почему же мы с ней видели и слышали одинаково?

Во время переезда бабушка сидела посреди проходной комнаты на табуретке и плакала: «Я еду помирать!»

А мы в это время собирали вещи и таскали мебель, чтобы не задерживать грузчиков и не платить лишнего.

Потом рядом с плачущей и причитающей бабушкой присела мама, стала ее утешать и уговаривать. Оставшийся без маминого контроля папа принялся безжалостно сортировать бабушкино имущество и всякий ненужный, по его мнению, хлам сразу таскал на помойку.

Я застукала его с подозрительно объемным пакетом и потребовала показать содержимое. Я сильно сомневалась, что у бабушки такое огромное количество лишнего барахла.

«Тебе ведь уже не нужны старые игрушки?» – сделал невинное лицо папа.

Я закричала, что нужны, вырвала пакет, заодно узнав из папиного бормотания, что какие-то тряпичные куклы он уже выкинул. У меня не было никаких тряпичных кукол, и я не имела ни малейшего понятия, откуда они появились у бабушки. На помойке, куда я из любопытства немедленно смоталась, пакетов с бабушкиным «мусором» уже, конечно, не оказалось, что только подтвердило мои подозрения насчет папиных способностей отделять нужные вещи от ненужных. В спасенном мною пакете, кстати, кроме моих игрушек нашлись виниловые пластинки и какие-то памятные безделушки, и все это до сих пор со мной.

Илюшкиных игрушек там не было. Ну просто с Илюшкой все сложно. Он, конечно, тоже приезжал к бабушке, но ему было скучно, некомфортно, и игрушки свои он никогда у нее не оставлял даже в самом детском детстве.