Был он от стола сытый, довольный, диадему давно снял, волосы растрепаны, и на лице румянец после выпитого. Однако голова работала ясно, потому сразу и задал правильный вопрос. Но только ответ на него…

– Да кто угодно, – развел руками Добрыня. – Такие из остатков болотной руды любой кузнец может выковать на продажу, чтобы добро не пропадало. А там и какой-нибудь покупатель сыщется – за такое не сильно дорого берут. Я уже послал людей и к кузнецу Вавиле, и к Гостеславу, и к хазарину Язиду. Мало, что ли, умельцев на Подоле! Делают порой такие цацки, чай, не кистень с шипами. Вещица вроде и не особо нужная, не всякий витязь позарится, а вот простой люд берет охотно. Все же какое-никакое оружие. И в умелой руке…

– Ну, подле Дольмы явно был умелец метать. И как думаешь, воткнули или метнули?

– Да разве поймешь? Там такая толпа была. Но кто на самого Дольму покусился, я постараюсь выяснить. Рядом с ним вроде только свои были. К тому же такой шип издали не бросишь, да еще в толпе мельтешащей. А вот то, что праздник нам едва не сорвали, плохо. Слышал, небось, что в толпе начали кричать? Дескать, сам Перун его поразил.

– Поймали тех крикунов?

Добрыня опустил голову. Под глазами усталые тени: это у князя пир горой на весь град, с кем только не чокался чашей и кого только не поздравлял, а Добрыня весь день улаживал все и выспрашивал.

– Любой ведь мог крикнуть со страху, – произнес он. – Людям втолковали, что теперь они под рукой Христа и старые боги им уже не в помощь. Однако привычное верование так просто не отпустит. И если бы не царица твоя, поразившая люд своей кручиной по убиенному, то еще неизвестно, что бы началось. Молодец она у тебя, княже.

Владимир откинул волосы с чела, взглянул на Добрыню как-то странно.

– Она-то молодец. Но и условие поставила. А желает царица, чтобы мы нашли того, кто убил христианина Дольму во время обряда.

Казалось, князь ожидал, что Добрыня удивится, начнет оправдываться да объяснять, что-де в таком столпотворении и неразберихе… Но тот молчал. Стоял, припав спиной к растянутой на стене волчьей шкуре, покусывал травинку и о чем-то размышлял. Владимир, глядя на него, добавил:

– Они все этого хотят – и Анна, и ее приспешники византийские. Говорят, что раз такое противостояние в Киеве творится, то им опасно оставлять тут порфирогениту. Она же… слова за целый день не молвила. С пира рано ушла, все молится перед образами.

– Она напугана, княже, – вынув изо рта изжеванную травинку, молвил Добрыня. – Она же сделала все, что могла, для этого крещения – сюда из самого Царьграда прибыла, с тобой обвенчалась, иконы привезла, мастеров, чтобы храмы строить, книги ученые для будущих христиан. А все, выходит, зря. Так что права твоя суложь^[39] христианская: надо будет разобраться да выяснить, кто задумал такое злодеяние совершить в сей великий день, кто христианина Дольму жертвой избрал, едва не сорвав обряд. И как найдем такого – казним прилюдно. Чтобы наука была, чтобы никто более не посмел.

– Ты думаешь, что Дольму порешили для того, чтобы сорвать крещение?

– Ну, мало ли… Может, и так. А может, иначе все.

Добрыня вздохнул глубоко, потянулся всем телом. Потом шагнул к Владимиру, посмотрел в глаза.

– Все что угодно может быть, княже. Дольма ведь удачлив был, у такого враги всегда найдутся. Но нам обязательно надо найти злоумышленника, чтобы народ успокоить. Явного убийцу или того, кто скорее всего таким может выглядеть. И доказать его вину надо основательно, чтобы все о том узнали. А потом этого головника^[40] надо выставить перед всем народом, разъяснить, что и как, да казнить прилюдно. Чтобы знали – всякий крещеный под особой защитой князя и мстить за убийство чада Христова он будет строго.

Они оба какое-то время молчали. Из-за дверей донеслись веселые голоса, смех, потом в створку постучали. Раздался зычный голос боярина Блуда:

– Княже, иди к нам! Там скоморохи такое вытворяют! Ты должен на это поглядеть.

Владимир резко открыл дверь, что-то негромко сказал Блуду, но, видимо, столь значимое, что тот перестал улыбаться, ушел.

– Блуд сегодня герой, – молвил, повернувшись, князь. – Там, куда он людей увлек, все гладко прошло, вот и гордится собой, веселится. Может, это его люди порешили Дольму? Ну, чтобы Блуд нынче гоголем расхаживал.

– Навряд ли, – покачал головой Добрыня. – Блуд рисковать зря не стал бы. Да и далеко он был, его люди при нем и все в стороне. А вокруг Дольмы кого только не было. Но чтобы такое убийство совершить, – Добрыня опять взял в руки тяжелый металлический шип – всю ладонь воеводы он занимал, – надо рядом находиться. Вот и следует начать расспросы, может, кто и видел что-либо.

– Это в такой-то толпе? Думаешь, до того людям было?

Но сам призадумался. А затем стал говорить о том, что со своего помоста успел углядеть. Владимир хорошо видел, как Дольма зашел в реку, а с ним братья его. Сбоку от купца его жена Мирина была. Кто-то толкал кресло с Вышебором… Там еще челядинцы были, много, человек восемь-десять. А следом и другие люди подтянулись. Дольма же, когда зашел, повернулся лицом к берегу, стал махать, подзывая остальных… Все вокруг плескались теплой речной водой, лес рук, как водоросли. Потом Дольму загородили от князя, он уже и не смотрел.

– Так, говоришь, вокруг в основном родичи и челядинцы купца соляного были? – уточнил Добрыня. – Это уже что-то. Ведь чтобы шип метнуть, да так метко угодить в самое горло, надо стоять где-то поблизости. Думаю, что и впрямь кто-то из своих метал, не из толпы. Ладно, разберемся, – сказал Добрыня и шагнул к выходу.

Но князь удержал его:

– Ты, что ли, со всем этим разбираться будешь, вуй^[41]?

Добрыня медленно повернулся. Рот его кривился в усмешке.

– У меня что, дел больше нет? Найду, кто лучше моего все вызнает. Дело ведь непростое.

– Вот-вот, непростое, – даже притопнул ногой Владимир. – Анна, она ведь не дурочка из чащобы. Ей, знаешь ли, нужно, чтобы все разумно и доказательно было. Она в любую жертву, нами указанную, не поверит. А еще хуже будет, если евнух этот заартачится и начнет придираться, требовать разъяснений. Так что головник наш должен быть представлен как сама истина непреложная.

– Значит, так и сделаем, – уже взявшись за дверное кольцо, произнес Добрыня.

Но, видимо почувствовав на себе взгляд сестрича, не ушел, вернулся.

– Ты помнишь волхва Озара, княже? Того разумника, что уже не единожды нам в непростых делах помогал. Помнишь, как у твоего воеводы Волчьего Хвоста коня увели, да так, что никто в городе этого не заметил? Знатный был конь, целое стадо коров пегих стоил, вот Волчий Хвост и лютовал тогда сильно. А волхв Озар, помнится, порасспросил люд да сам присмотрелся, что к чему, и указал, кто мог коня так ловко вывести под носом у всех. Люди говорили, что Озар – великий ведун, а он, как выяснилось, просто сметливым да наблюдательным оказался.

Владимир чуть усмехнулся:

– Я помню то дело. Озар по остаткам на земле определил, что в усадьбу Волчьего Хвоста немало дегтя принесли, а на момент поисков его почти не осталось. Вот и вышло, что светло-рыжего скакуна боярского перекрасили и как вороного вывели за город. Купцы булгарские тогда на такое решились. Насилу их догнали уже за Вышгородом да отобрали скакуна.

– А помнишь, когда требы с капища всех богов стали исчезать, то именно он, порасспросив служителей и охранников капища, по их оговоркам и недомолвкам все же выяснил, кто из своих же волхвов воровать решил, – поддержал разговор Добрыня. – Или когда еще при Ярополке Блуд к нам хаживал утайкой, именно Озар по следам глины на его плаще проведал, что мы с воеводой этим столковались и вели дела против твоего брата.

– Помню, – помрачнев, кивнул Владимир.

Блуд действительно помог ему, а Озар чуть не сорвал все дело. Хорошо, что у волхва хватило ума самому прийти к Владимиру и сообщить, что он вызнал, а также посоветовать, как вести сговор с Блудом, чтобы до Ярополка дело не дошло. Но тогда, подозревая, что Ярополк склоняется к христианству, Озар хотел помочь именно Владимиру, его сторону принял. Однако теперь, когда Владимир не только сам крестился, но и намерен христианскую веру по всей Руси расширить, волхв Озар вряд ли захочет помогать ему. Волхв – мужик разумный, к нему не единожды обращались, если дело путаное было, но он предан старым богам, его не заставишь…

Когда князь сказал об этом Добрыне, тот лишь задумчиво пожевал травинку. Молчал какое-то время, прежде чем начал говорить:

– Озар, как и иные волхвы, сейчас у меня под присмотром. Говорил уже, в Варяжских пещерах их содержат под надзором. И еще поразмыслить надо, как с ними поступить. Я даже подумывал порешить их всех, чтобы не мутили народ да не мешали нам. Но потом… Волхвы многим не милы из-за своей заносчивости и жадности. И теперь, когда новые ростки веры начали прорастать, много ли найдется таких, кто их слушать и защищать станет? Так, может, сказать Озару, что, если подсобит… отпустим их ко всем лешим? Пусть таятся себе да волхвуют в чащобах, куда наши руки пока не доходят.

– Он согласится?

– Ну, за своих он горой. Да и вольного воздуха глотнуть захочет после прозябания под землею. Еще замечу, что ему самому будет интересно это дело распутать. Видел я его при деле. Какое там волховство или чародейство! Кикиморам на смех! Он думает, разбирается и сопоставляет. Умный мужик Озар. Этот справится. И все по полочкам разложит.

– Хорошо бы. Нам ведь самой Анне и ромеям ее про это дознание пояснять придется. Так что давай, Добрынюшка, тащи своего служителя.

Но когда дядька князя уже взялся за кольцо на двери, Владимир его остановил:

– Только сдается мне, Добрыня, что ты не прав, рассчитывая, что отпущенные волхвы нам вреда не наделают. Непросто будет, если они уйдут в народ и начнут внушать простым людям неприязнь к христианству.

Добрыня зло выплюнул травинку, посмотрел на князя своими темными жгучими глазами.

– А какое дело дается просто, княже? Просто только советы раздаются. Но мы-то с тобой знаем – удачу в жизни можно получить только через великие трудности. Не иначе. И выигрывает в конечном счете лишь тот, кто не отказывается от намеченной цели. Так что, если мы с тобой не откажемся от задуманного, все получится, как бы нам ни мешали. Клянусь в том своей христианской верой!

Казалось, в тот день город будет гудеть до полуночи. Но стемнело – и люди, впечатленные произошедшим, потрясенные и утомленные, довольно тихо и мирно разошлись по домам. Была пора месяца серповика – его еще серпнем^[42] называли, – и ночи уже стали ранними и темными; в народе говорили: и конь успеет наесться, и всадник – отоспаться.

Когда Добрыня шагнул в лодку и его повезли вдоль киевских берегов по течению в южную сторону, град Киев на возвышенностях лишь кое-где высвечивал редкими огнями. Тихо было, только река плескалась да совы тонко кричали в прибрежных зарослях.

Варяжские пещеры находились в стороне от поселений града. Вроде и не так далеко, однако Добрыня, подуставший за день, успел даже подремать в пути. Впрочем, он вмиг очнулся, когда его ялик заскреб днищем по песку у побережья, и осмотрелся. Вверх уходили крутые склоны, поросшие лесом, во мраке терялись глубокие лощины между ними. Именно здесь был проход в подземные углубления, где содержали пленных волхвов.

Добрыня выпрыгнул из ялика, свистнул негромко. И тут же навстречу вышло несколько стражников – трое или четверо. Вообще-то, тут их было нынче немало, дабы охранять плененных служителей старых богов и следить, чтобы никто не посмел помочь им выбраться на свободу. Причем все сторожа были из христиан – другим бы охранять волхвов не поручили.