– Душа есть, и память есть, – говорит Инесса. – Даже древние люди верили в душу. Все верят, только не хотят признаться.

– Не столько верят, сколько надеются, – говорит Доктор. – Человеку трудно примириться с уходом, вот он и надеется, что это не конец. Что душа полетела дальше, она вечная.

– Иногда люди вспоминают прежнюю жизнь, – говорит Любаша. – Ученые даже разработали специальные таблицы, если все заполнить, то узнаешь, кем ты был раньше. И сны видят из той жизни, поэтому ничего не понятно.

– Читал! – говорит Полковник. – Одна моя знакомая была царицей, говорит, ясно вижу, как сижу на троне, а свита на коленях.

– Одна царицей, другая принцессой, третья жрицей, как же, – хмыкает Доктор. – А землю кто копал да детишек рожал в грязи да в нищете? А ведь не напишут такого в ваших таблицах, всем цариц подавай.

– Когда пахал Адам и пряла Ева, где родословное тогда стояло древо?^[1] – продекламировал Адвокат.

– Вот именно! – воскликнул Доктор.

– Вы такой пессимист, Доктор, – вздохнула Инесса. – Я, например, знаю, что всегда пела, иногда представляю себя на громадной арене вроде Колизея, в белом, люди сидят на трибунах, и мой голос, такой мощный, сильный, взлетает к небу! В Колизее потрясающая акустика.

– Я реалист, а не пессимист.

– Я тоже, – говорит Полковник. – Насчет души сомневаюсь, не видел, но согласен с классиками, что душа – это способность организованной материи мыслить. Распадается материя – исчезает способность мыслить. Только всего.

– Говорят, после смерти вес тела уменьшается на два или три грамма, ученые считают, это вес души, которая улетает, – говорит Любаша.

– Конечно, три грамма, как же – говорит Доктор. – Какие ученые?

– А всякие явления? – вступает моя Лариса.

– Какие явления?

– Ну… потусторонний мир или параллельный. Иногда человек, который умер, является тебе во сне, в непонятной одежде, говорит странные вещи. Откуда он явился? Или ты вдруг чувствуешь, что знаешь какого-то человека или место, хотя никогда раньше там не был и никогда его не встречал, это как?

Я хотел было сказать, что случается такое все больше с женским полом, но промолчал. Меньше надо присматриваться к незнакомым людям и читать женские журналы. И смотреть всякие страшилки и экстрасенсов по телевизору.

– А я вот читала в одной книжке, – говорит Любаша, – что днем мозг контролирует и фильтрует информацию, а ночью отдыхает, и вся информация из космоса поступает прямо в мозг, отсюда и непонятные сны. Наш мозг не может расшифровать эту информацию.

– Игра функций, предоставленных самим себе, – замечает Доктор.

– А еще люди иногда видят тех, кто умер, – громким шепотом говорит Любаша. – Не во сне, а наяву! Говорят с ними, то да се, прощаются, расходятся, а потом вдруг вспоминают: а ведь человек-то умер! Или еще не знают, что умер, а потом только узнают. Оглядываются, а того и след простыл! Вот только что был здесь – и вдруг нету. Я читала!

– Да что мы все о покойниках! – с досадой говорит Лариса. – Аж мороз по коже!

– Но ведь есть же что-то, – замечает Инесса. – Не может не быть! И ясновидящие есть, и пришельцы, и всякие явления… А взять предчувствия?

– Пришельцы из космоса? – уточняет Полковник.

– Нет, из другого мира! Потустороннего или параллельного. Доктор, неужели вы за всю вашу жизнь… Клиническая смерть, например? Что-нибудь необъяснимое и паранормальное? А?

Доктор отвечает не сразу. Думает.

– Как соотносятся пришельцы из другого мира и клиническая смерть? – говорит наконец.

– Я имела в виду, когда люди возвращаются после клинической смерти. Кто пережил, говорят, что видели ослепительный свет и туннель, как будто вход куда-то. В смысле, все видят одно и то же, это как?

– Не хочу вас разочаровывать, – говорит Доктор, – но это говорит лишь о том, что умирание отдельных участков мозга вызывает определенные видения. Физиология – и ничего более.

– Как прозаично, – отвечает Инесса. – И все-таки должно быть что-то, не может не быть! Так просто взять и исчезнуть… Не верю! Есть другой мир, есть лазейки, есть способы общения…

– Верю, не верю, – говорит Доктор. – Вера помогает жить, всем известно. Выжить. Завидую.

– Вы, мужчины, все циники, – говорит Инесса печально.

– Не все, – говорит Полковник. – Я, например, материалист.

Она глянула на него, но промолчала. Протянула руку, щелкнула кнопкой. Свет ударил по глазам. Лариса даже ойкнула. Певица снова щелкнула кнопкой, и свет погас. Молчание. Доктор вдруг сказал:

– Был, впрочем, один случай… – и замолчал.

Я почему-то подумал, что в темноте всегда легче вести разговор – мысль, что ли, лучше организуется и высказывается. Может, потому, что не видишь лиц, и люди тебя тоже не видят… Или темнота выталкивает из тебя даже то, о чем говорить не собирался, как будто за язык тянет. Не знаю, так мне вдруг показалось.

– Я знала! – воскликнула Инесса.

– Я был тогда молодым человеком, – начал Доктор неторопливо, – только со студенческой скамьи, самоуверенным, циничным, нахальным…

Глава 3
Рассказ Доктора

…Он замолчал. Мы тоже молчали, ждали рассказа Доктора. Он замечательный рассказчик. И тут вдруг стало светло как днем! Луна взошла.

– Мистика, – уронила негромко Инесса. – Включили специально для вас, Доктор. Итак, вы, – молодой, нахальный и циничный…

– Все верно. Нахальный и циничный, как и полагается молодому доктору. Распределили меня в районную больничку в некий старинный патриархальный и сонный городок, где время остановилось где-то в начале века и прогресс не слишком прижился. И нравы были под стать: слухи, сплетни, сование носа в дела ближнего. Но ко мне с уважением, здоровались издали и непременно спрашивали совета, прямо на улице, норовя показать, где болит, печет или колет. Через пару дней уже знали про меня все: холост, из города, невесты нет, женат не был, накинул взглядом на лаборантку Леночку. Какое там накинул! Проводил раз домой, и все дела. Хватило ума понять, что здесь нравы жесткие: проводил – женись! Леночка была милая девочка, но… – Доктор развел руками. – Милая, добрая, прекрасная хозяйка… а поговорить? После наших горячих студенческих диспутов обо всем на свете, после шумных застолий и буйного бытия в общаге, романов, драк и скандалов местная жизнь казалась мне пресной. А уж Леночка не шла ни в какое сравнение с бойкими городскими барышнями. Я демократ, есть и всегда был, чужд всякого снобизма, жалею людей и сочувствую им, но нос, конечно, драл: провинциалы, простота, известная наивность, даже, если угодно, известная тупость – куда им до нас, продвинутого молодого поколения! Тем более я был уверен, что пробуду здесь недолго. Молодость самонадеянна, чем и хороша. Все ясно, все понятно, а что непонятно, то вскрытие покажет. Это потом, с возрастом оказывается, что есть вещи, которые объяснить не получается. Хотя мне пришлось столкнуться с этими вещами гораздо раньше.

– Виноват, не понял, как это, не получается объяснить? – встрял Полковник. – Что значит, не получается? Мистика? Лично я в мистику не верю.

– А я верю, – сказала Инесса. – В жизни должна быть тайна, иначе скучно.

– Вам, женщинам, только тайны и подавай, – заметил налоговик Степан Ильич. – Жизнь простая и ясная, живи по чести и никаких тайн не надо.

– И плати налоги, – подсказала Инесса. – Доктор!

– Одним словом, я думал, годик-другой – и только меня тут и видели, – возобновил свой рассказ Доктор. – Так думал я, а у местных женщин были на меня свои планы. Помню, как я удивился, когда старшая сестра, здоровенная громогласная тетка, Зоя по имени, привела ко мне востроносенькую бойкую старушенцию в цыганском платке и сказала, что это Платоновна, сваха, дай бог всякому. Сваха Платоновна окинула меня с ног до головы цепким взглядом, только зубы не попросила показать, и важно кивнула: годится, мол. Мои попытки убедить эту парочку, что я не собираюсь жениться, не готов, имею собственные планы на будущее, ни к чему не привели. У них в голове не укладывалось, что крепкий здоровый мужчина при деньгах, и вдруг холостой! Негоже это, не по-людски. И понял я, что обженят, глазом моргнуть не успею! Как пить дать обженят!

Одним словом, отбрыкивался как мог. Платоновна чуть не каждый день приходила в гости, подмигивала, распивала чаи с овсяным печеньем – специально для нее покупал – и нахваливала свой товар. И собой хороша, и домовита, и усадьба, и дом богатый, и должность хлебная – заваптекой, а я чувствовал себя уездным доктором из девятнадцатого века, даже оторопь брала и хотелось встряхнуться… знаете, так собаки встряхиваются после купания. Встряхнуться и вернуться в наше время.

Работа спасала, конечно. Денно и нощно. Жил я в пристройке при больнице, быт самый невзыскательный, утром кофе с бутербродом, днем супец от нашей поварихи и тушеная картошка с мясом, кормили неплохо, свое хозяйство. Хотя, допускаю, подкладывала она мне кусок пожирнее и послаще. В те времена чуть не главной добродетелью женщины было стремление накормить мужчину, процветал буйным цветом домойстрой, особенно в провинции. Про обеды в ресторане и не слыхивали, а само заведение считалось чуть не вертепом, куда приличная женщина ни за какие коврижки не пойдет. Кстати, единственный ресторан у них носил гордое название «Космос».

– Чисто люди жили, не то что теперь, – сказал, ни к кому не относясь, Степан Ильич.

Инесса фыркнула.

– Работа, как я сказал, очень способствовала быстрому течению времени, недели так и мелькали. Лечил я все, и травмы, и гинекологических, и за окулиста приходилось. Натаскался как ни в какой приличной городской больнице не натаскают. Опыт приобрел колоссальный. Иногда звонил своему профессору, консультировался. Народ хороший, послушный, но суеверный и слегка дикий, масса предрассудков насчет луны, пустых ведер, воющих собак и черных кошек. Особая статья: вещие сны. И как водится, конкурирующая фирма – местная знахарка Оля, крепкая краснощекая чернобровая женщина. Она пришла познакомиться – навещала больную бабушку, принесла той снадобья и черный грубого помола хлеб, который сама же испекла и заговорила, и зашла ко мне в кабинет. Принесла гостинцы: коричные пряники в виде человечка с большой головой и двумя изюминами вместо глаз. Сказала, от дурного глаза и подмигнула. Я хотел было отчитаться про бабушку, как и что – той было хорошо за девяносто, но Оля махнула рукой: знаю, мол. И говорит, как Ма́ра скажет. Похоже, это было местное присловье. Кто такая Мара, разумеется, спросил я. Мара, ответила она. Пожала плечами и перевела разговор на меня: как, мол, мне тут? Не обижают? Прижился ли?

Напоил я ее чаем, и она отбыла. После нее остался в комнате сильный дух сухих трав и грибов. «Колоритная женщина, – подумал я. – Сочная». «Чего ведьма хотела?» – спросила старшая Зоя, заглянув через пару минут в кабинет. «Ведьма? Бабушку проведала. Почему же она ведьма?» – спрашиваю. «Потому что ведьма, – ответила Зоя. – Ведьма и есть. Вы с ней поосторожнее, а то…» – Она дернула плечом. «Кто такая Мара, – спросил я. – Тоже ведьма?» Зоя уставилась на меня, даже рот приоткрыла, но промолчала. Сослалась на неотложные дела и тотчас ушла.

Я постепенно втягивался в их жизнь и нехитрый быт. На рыбалку ездил со сторожем Иваном Илларионовичем, с ночевкой, а наша повариха жарила улов, причем хватало и больным. Лежишь, бывало, без сна, река чувствуется рядом – рыба плещет, ветлы пошумливают, звезды – рукой дотянуться, и такое чувствуешь слияние с природой, какого ни до того, ни после у меня уже не было.

А церковные праздники! Колокольный звон, народ с узелками куличи святить, солнце, благость, батюшка старый, всех по имени знает… Пасха. Потом день усопших – Радоница, потом Троица…