Выбранные драматические произведения различаются не только тематикой и содержанием, но и художественной ценностью: если пьеса Жана Ануя «Оркестр» – добротная трагикомедия, то комедии Ги Абекассиса «Приезжий из Рангуна» и Пьера Барийе и Жан-Пьера Греди «Счастливого Рождества» достаточно посредственные. На этом не самом выигрышном материале Раскин впервые решил применить идею игрового театра, которую перенял от московского режиссера Анатолия Васильева в его Школе драматического искусства. В интервью для газеты «Молодая гвардия» Раскин говорит: «Сегодня нужна новая театральная система, и мы пытаемся создать ее. Идут поиски форм театра XXI века, в основе которых, по нашему мнению, лежит формула «жизнь игры».^[5]

В первой части спектакля («Приезжий из Рангуна») Раскин реализовал игровой прием «присутствие на сцене актера и персонажа». Несмотря на то что в основе пьесы лежит детективная история, главная загадка постановки не в том, кто здесь убийца, а в том, кем в данный момент является человек на сцене – актером или персонажем. Например, Анна Михайлова, выполнявшая в труппе функцию завлита, появляется на сцене и как завлит (актер), и как секретарша (персонаж), причем зрители зачастую не могут понять, в какой именно роли она сейчас перед ними. На этом приеме держится вся интрига первой части.

Размышляя об этой части спектакля, А. Карась пишет: «Как подлинно свободный человек, Раскин позволяет себе трагическую роскошь жить в мире сомнений и вопросов, но никогда – готовых ответов. Актеры А. Трумба и Р. Шимановский опрокидывают эту трагическую ситуацию в комедийную, бесконечно выясняя границы возможного лицедейства, реальности и игры, границы персонажа и актера, и, наконец, доводя зрителя до комического отчаяния по поводу потери всяческих границ».^[6]

Во второй части («Счастливого Рождества») спектакль становится более традиционным, хотя и сохраняет черты игрового театра. Здесь акцент больше делается на персонажах и, по мнению критиков, держится на личностном обаянии актеров. В статье, посвященной постановке Раскина, А. Измайлов отмечает, например, что Олег Дымнов «играет роль Марселя грубо, как бы кусками. Это условный, как на карикатуре, персонаж». Про Дмитрия Олейника, исполняющего роль рассыльного Жана Лу, автор статьи говорит, что это характерный актер и для своего персонажа он нашел интересные и очень индивидуальные детали: походку, грацию, пластику.^[7]

Третья часть («Оркестр») – характерная трагикомедия. Здесь почти все персонажи женские, и их образы удивительным образом зависят от инструментов, на которых они играют: Патриция (в исполнении Ольги Кузьминой) – первая скрипка, Памела (Юлия Можейко) – вторая скрипка, Мадам Ортанс (Ирина Законова) – контрабас, Сюзанна Делисиас (Людмила Селезнева) – виолончель, Эрмелина (Екатерина Кузминская) – альт, Леона (Светлана Осина) – флейта.

А. Измайлов утверждает, что персонажи в «Оркестре» – «не совсем люди. Это дрессированные люди. Как и цирковые звери, они забыли о прекрасной подлинности воли, о полноте настоящей жизни, к которой они были рождены и вместо которой их принудили к копеечному номеру в цирковой программе. Эти женщины живут на самом низком уровне достоинства. Бессмысленно долго они ссорятся друг с другом, унижаются и тупеют, пока тупая скука не займет все пространство их жизни, и выход останется только в смерти».^[8]

В этой части Раскин исследует проблему неудавшихся судеб и высвечивает трагедию маленького человека, не сумевшего найти себя в жизни. По задумке режиссера, «актрисы должны были играть с отчаяньем надорванного, превышенного стыда, словно вышли на сцену голыми».^[9] Журналист А. Викторов считает, что в «Оркестре» через игровой конфликт женских персонажей Раскин пытается также ответить на вопрос, почему «музыка, самая блистательная представительница в иерархии искусств, приходит к нам светлой и волнующей, утаивая от нас же, в какой грязи она иногда рождается».^[10]

Создание «Дамского оркестра» обошлось труппе недешево. Хабаровский композитор Александр Новиков специально для него сочинил музыку, а записал ее симфонический оркестр – в лучшей на тот момент студии города. Кроме того, для каждого персонажа приобрели в филармонии фраки и манишки, а также купили все необходимые музыкальные инструменты – списанные, но в хорошем рабочем состоянии.

В Хабаровске спектакль играли на сцене филармонии – зритель принимал постановку довольно хорошо. Чтобы как-то обозначить в афишах безымянную труппу актеров, ее называли Хабаровским молодежным экспериментальным театром. Под этой же «вывеской» поехали на гастроли в Южно-Сахалинск.

«Дамский оркестр» на Сахалине проходил на ура, и у самих актеров было чувство, что спектакль «летит сам по себе». Критики отмечали, что «спектакль очень живой, быстрый, легкий, поставленный в неизученной еще, но беспроигрышной эстетике КВН, в эстетике студенческого капустника. […] От спектакля веет экспериментаторством 20-х годов, и за эту свежесть даже строгий консервативный зритель простит новому театру творческие сумасбродства».^[11]

Эти «сумасбродства» зритель усматривал прежде всего в манере игры – актерам не раз говорили после выступления: «Как-то странно вы играете – нетрадиционно». И Раскин снова и снова терпеливо объяснял, что их театр – не психологический, что «эстетика его берет начало в молодежной ироничности, в веселом озорстве. Игра для актеров имеет не только театральный, но и буквальный смысл. Они иронично относятся к своей высокой трибуне общественных проповедников и играют в театр, как в игру».^[12]

В 1988 году помещение Дома актеров закрыли на бессрочный капитальный ремонт, и отделившиеся актеры остались без крыши над головой. Несмотря на это, они (благодаря хлопотам Раскина) официально зарегистрировались как Творческая мастерская. Между прочим, это был первый за Уралом коллектив, которому Союз театральных деятелей РСФСР присвоил такое название – было чем гордиться. А с практической точки зрения такой статус позволял труппе получать небольшую финансовую поддержку из федерального бюджета.

Для того чтобы начать зарабатывать самостоятельно, стали репетировать две выездные сказки – «Анчутка» и «Дядя Федор»: планировали показывать их в школах и пионерских лагерях. Репетиции проводили в главном корпусе мединститута: актриса Ирина Законова в то время была режиссером народного студенческого театра и тайком обеспечивала труппе рабочее помещение.

Театр музыкальной комедии любезно предоставил бездомным коллегам небольшую комнату для реквизита и прочего театрального скарба, но все равно существовать без собственного дома было невозможно. И вот тогда летом 1989 года все участники Творческой мастерской вышли на площадь Ленина, чтобы на открытом воздухе, прямо перед Белым домом^[13], сыграть «Сказ о царе Максе-Емельяне» и потребовать у администрации помещение под театр.

Две ночи актеры просидели перед правительственным зданием, а днем помогали озеленителям пропалывать цветы на клумбах главной площади города. Все это время артистов охраняла доблестная советская милиция. В ту эпоху подобные акции протеста еще не проводились, и власти попросту не знали, как себя вести в таких ситуациях.

Наконец Аркадия Раскина вызвали в здание администрации, и «охальный» режиссер долго обрисовывал ситуацию самому В.С. Пастернаку, который тогда был первым секретарем крайкома КПСС. Когда же Раскин вновь появился перед актерами, он сказал, что произошло настоящее чудо: бездомной труппе подарили небольшое здание по улице Шеронова, 67, где размещался закрытый для широкой публики выставочный зал ЦУМа – там демонстрировали выпускавшиеся в крае товары народного потребления.

Позже Раскин напишет, что Пастернак – «редкий интеллигент, человек неординарный и, увы, недооцененный»: режиссер высказал мнение, что на отставке бывшего первого секретаря «отразился и этот благороднейший шаг: в борьбе за помещение между бездомным театром и всесильной торговлей Виктор Степанович безоговорочно принял сторону Искусства».^[14]

Итак, у труппы теперь было свое помещение, но для начала его нужно было привести в божеский вид: работники универмага, покидавшие здание в сильнейшей злобе на новых хозяев, перед уходом сняли все внутренние двери, вынесли сантехнику, уничтожили электропроводку и не оставили в стенах ни единой розетки. Театр начинался в буквальном смысле с нуля.

Центром жизни стал дальний закуток, где впоследствии сделают гримерку – там руководитель труппы обосновал себе кабинет. Из Дома актера привезли библиотеку, рояль и кое-какую мебель – диван, стулья, кресла.

Поскольку в помещении оставалась единственная дверь – входная, нужно было как-то прикрыть вход в фойе, в зрительный зал, в кабинет, в мастерскую театрального художника Петра Сапегина. Это сделали, просто завесив дверные проемы тяжелым черным полотном. Позже, когда посреди фойе поставили большой овальный стол, на него тоже положили черную ткань – потом на этом столе появится и массивный канделябр с подсвечниками.

В зрительном зале сразу же пришлось настелить деревянный пол, потому что играть на цементном полу полуподвального помещения было невозможно. Нанимать строителей было не на что, и актеры отважно взялись за дело сами.

К сожалению, специалистов по укладке пола среди них не оказалось, и в результате между досками остались щели. Махнув на них рукой, стали зачищать доски наждачной бумагой, а потом долго обрабатывали пол циклевочной машиной: шлифовали перед тем как покрыть его лаком.

Лак нашли максимально дешевый и, радуясь экономному приобретению, добросовестно нанесли его на поверхность. Радовались рано: запах лака оказался настолько убийственный, что у всей труппы тут же началась ужасная аллергия. Пока эта пахучая дрянь не высохла, находиться в помещении было совершенно невозможно – пришлось пару дней слоняться без дела.

Стены в зрительном зале выкрасили в белый цвет. Эту идею Раскин позаимствовал у своего учителя – Анатолия Васильева: в театре Васильева пространство с белыми стенами было как чистый лист бумаги, где актер мог свободно рисовать некую картину, играя и импровизируя. То была альтернатива традиционному театру, с его черной коробкой сценического пространства и «застроенной» режиссурой, где совсем не оставалось места для импровизации.

Если зрительный зал с белыми стенами означал лист бумаги, то, по задумке Петра Сапегина, фойе должно было символизировать улицу. Бетонный серый пол с мраморной крошкой в здании театра вполне напоминал тротуар, оставалось сделать серые стены, имитируя атмосферу туманного дня.

Сегодня можно создать краску любого цвета, просто добавив туда нужный колер – он продается в каждом строительном магазине. Но тогда, в конце восьмидесятых, о подобной роскоши даже не мечтали. Только что присоединившийся к театру молодой художник Андрей Тен предложил хитрую идею – вылить в белую краску несколько флаконов с черными чернилами и таким способом добиться серого цвета.

Так и сделали. Маляры покрыли стены изобретенным составом – казалось, можно было праздновать победу над обстоятельствами. Только не тут-то было. Андрей, не сильно искушенный в ремонтных тонкостях, не учел, что не всякие материалы могут идеально смешиваться – вскоре на стенах проступили неровные пятна, и покраска выглядела очень небрежно.

Стены несколько раз перекрашивали, а пятна все проступали и проступали. Маляры ругались и отпускали в адрес Тена недобрые замечания. Впрочем, в один прекрасный день стены все-таки приобрели ровный цвет, и инцидент был исчерпан – к радости незадачливого советчика.

Наконец ремонт был окончен, и в газету тут же дали объявление: «Покупаем в театр старую мебель, вещи и костюмы». Посыпались десятки звонков с предложениями, и обновленное пространство постепенно начало заполняться удивительными предметами – некоторые из них пробудут в этом помещении до последнего дня существования театра.