Помимо собственно овцебыка, эта неприятность стоила им полдня ходьбы. Караванщик во что бы то ни стало желал забрать упавшие в овраг товары или хотя бы их часть. Эта опасная операция стала серьезным испытанием для терпения мага. Затем пришлось распределять спасенные вещи на оставшихся животных, которые и без того сгибались под нагруженной на них поклажей. Потом наступил вечер, и нужно было скорее разбивать лагерь в небольшом ущелье, недалеко от осыпи. Они даже не смогли разжечь костер и легли спать во влажном, холодном ледяном укрытии, поужинав твердыми как камень галетами.

Полночи Ластианакс ворочался, размышляя о ситуации, в которой оказался, о судьбе Гипербореи, об Арке, и на следующее утро проснулся очень рано. Удивительное дело: Сопот все еще спал – обычно караванщик поднимался первым и не упускал случая указать нанимателю на его лень. Стремясь хоть на несколько минут избавиться от присутствия неприятного проводника, Ластианакс тихо покинул убежище, облегчился и отправился на поиски дров. Пес последовал за ним.

Это была крупная пастушья собака с густым мехом, похожая на волка, откликавшаяся на имя Хатам. Пес потерял ухо и несколько кусков кожи, защищая своего хозяина от пещерных медведей. Казалось, он тоже рад возможности ненадолго улизнуть от Сопота.

Вместе они направились к небольшому перевалу, за которым Ластианакс надеялся найти защищенный от ветра косогор и несколько елей. Хатам легко трусил по снегу на своих широких лапах, почти не оставляя следов. Он добрался до перевала раньше Ластианакса и замер. Вздернул одно ухо, вытянул хвост, весь напружинился, вглядываясь вдаль. Потом пес залаял.

– Тише, Хатам!

Лучше не злить горы, а тем более Сопота, а то еще проснется. Хатам скулил и топал передними лапами по снегу, словно звал своего спутника, требуя как можно скорее подойти. Ластианакс кое-как преодолел разделявшее их расстояние, неловко переставляя ноги с закрепленными на них снегоступами, и наконец увидел, что находится за перевалом.

На треугольном плато прямо в снегу лежало несколько сотен гигантских птиц. Ластианакс немедленно распластался на камнях и заставил Хатама сделать то же самое. Пес тихо рычал, пока они наблюдали, как люди, одетые в военную форму, снуют между пятью огромными ледяными шатрами и прохаживаются между рядами птиц.

Ластианакс понял, что видит птиц рух, крылатых хищников, которые, как полагали, почти полностью вымерли во время войны четырех городов двумя веками ранее. Как и другие министры, маг рвал на себе волосы, когда василевс подарил Ликургу полуостров Огиги в обмен на очень старую и дряхлую представительницу этого вида, предназначенную для украшения его зверинца. Ластианакс вспомнил, что сказала ему Арка, когда они увидели во дворце ту облезлую птицу: «У Ликурга их полно, да не таких заморенных, как эта». Девочка была права.

Правитель Темискиры собрал армию солдат-птицеловов, и, по всей вероятности, эта армия собирается напасть на Гиперборею.

Эта новость привела Ластианакса в уныние, но в то же время принесла странное облегчение. Наконец-то он может принять решение. Больше нельзя гнаться за призрачной мечтой.

– Мы возвращаемся в Гиперборею, – сообщил он псу.

Хатам вздыбил шерсть на загривке: очевидно, присутствие неподалеку хищных птиц привело его в неистовство.

Разгребая руками и ногами снег, юноша отполз от края перевала, чтобы его не заметили часовые вражеского лагеря. Оказавшись, как ему казалось, вне зоны видимости, он поднялся и поспешил вернуться в ущелье. Хатам прыгал вокруг него и тявкал.

В их временном лагере Сопот как раз надел вьючные седла на спины овцебыков. На небольшом участке почвы, где животные утрамбовали снег, караванщик развел костер, использовав в качестве топлива сушеный навоз. Над огнем дымился котелок с чаем.

– Всегда только один человек трудится, – проворчал караванщик, едва Ластианакс подошел достаточно близко, чтобы это услышать.

Молодой человек проигнорировал шпильку и заявил:

– Поворачиваем обратно и возвращаемся в Гиперборею.

Сопот сделал вид, что ничего не услышал, и продолжил нагружать овцебыков, что-то бормоча себе под нос по-рифейски (Ластианакс подозревал, что проводник ругает своего нанимателя на чем свет стоит).

– Поворачиваем обратно и возвращаемся в Гиперборею, – повторил юноша, повышая голос. – Иначе человек не получит вторую половину оговоренной платы, – добавил он, подражая ломаному гиперборейскому языку караванщика.

Избирательная глухота у Сопота мгновенно прошла. Яростно выпучив глаза, он указал на мешки, которые собирался грузить на спины своих животных.

– Нет, не поворачивать, товар, – воскликнул он со своим гортанным рифейским акцентом. – Продать в Кембале, потом вернуться в Гиперборею.

Ластианакс понял, что хотел сделать проводник: еще две недели идти по склонам и ущельям, чтобы добраться до Кембалы, защищенной долины в самом сердце гор, где зимовал его народ, и продать там свои товары.

Маг уже какое-то время подозревал, что Сопот намеренно затягивает их путешествие, чтобы попасть туда, куда нужно ему, и совершенно не собирается помогать в поисках Арки. Реакция караванщика подтвердила его подозрения. Юноша вдруг почувствовал себя так, словно ему под нос сунули открытый мешок с перцем. Вокруг него начал таять снег. Сопот с тревогой посмотрел на свои сапоги: вокруг них собиралась лужа талой воды.

– Я заплатил вам за то, чтобы вы проводили меня через горы, а не за то, чтобы я сопровождал вас в Кембалу, – прорычал Ластианакс. – Я отдам вам вторую половину ваших денег, только если вы сейчас же отвезете меня в Гиперборею.

Арка

Голову Арки стиснула сильная боль. Виски сдавило так, что девочка не решалась открыть глаза. Перед ее опущенными веками горел красный свет – лучи палящего солнца. В голове эхом отдавалось непрерывное гудение. Толстые меха, в которые она была одета, казались невероятно тяжелыми, но, по крайней мере, сглаживали неровности почвы, на которой лежала девочка. В какой-то момент из всех этих ощущений выделился запах перегноя и золы и защекотал ноздри.

Арка никак не могла вспомнить, что делала минуту назад: мысли путались, ее словно оглушило. Наконец она решила встать, не открывая глаз. От этого движения тело будто распалось на тысячи частиц, а потом снова обрело прежнюю форму. Арка открыла глаза.

На ее меховой куртке расплылось алое пятно. Арка с трудом сняла одну из рукавиц, поднесла руку к носу и поняла, что нижняя часть ее лица покрыта толстой коркой засохшей крови.

Ее ноги лежали на земле, покрытой папоротниками и сильфионами. В подлеске густо рос кустарник. Арка огляделась. Вокруг поднимались обугленные останки деревьев, черные голые пики среди буйной зелени. Головная боль постепенно проходила, и к девочке начали возвращаться воспоминания. Гиперборея. Рифейские горы. Пентесилея. Лавина.

Что она делает в этом месте, хотя должна быть погребена под слоем снега толщиной в три фута? Где она? Неужели лавина ей просто приснилась? Может, она до сих пор спит и видит сон?

Обожженные деревья походили на мрачных призраков, блуждающих среди невысоких кустов. Взгляд Арки остановился на самом толстом обугленном стволе, молчаливом свидетеле пожара, память о котором природа пыталась стереть. У его подножия росли папоротники, но между их листьями проглядывали почерневшие от огня доски. Еще ни разу в жизни Арка не приходила в такое замешательство.

Она находилась в лесу амазонок, рядом с останками своего дерева-хижины.

Девочка прижала пальцы к вискам. Она никак не могла попасть в лес амазонок, потому что он расположен в тысячах лиг от Рифейских гор. Возможно, она сейчас лежит под лавиной и бредит?

Впрочем, все ощущения казались вполне настоящими, начиная с ползающих по ее коже насекомых и заканчивая солнцем, припекающим ее макушку. И потом эти симптомы… Беспамятство, головная боль, кровотечение из носа – все это побочные эффекты сильного выброса магической энергии. Словно за секунду до того, как ее накрыла лавина, девочка сумела телепортироваться из Рифейских гор в лес амазонок. Вообще-то ни один человек на такое не способен.

Арка поняла, что от отца-лемура ей достались кое-какие способности.

Петрокл

Чем дольше длилось его заточение, тем пессимистичнее Петрокл оценивал свои шансы когда-либо выбраться из Экстрактриса живым. С тех пор как месяцем ранее гиперборейских магов взяли в заложники, тюрьма постоянно давала молодому человеку поводы думать о своей возможной скорой смерти.

После захвата магов в амфитеатре амазонки согнали их группами по тридцать человек в общие камеры тюрьмы, предварительно выпроводив оттуда бывших заключенных. Условия содержания в тюрьме были чудовищными. Помимо тесноты (ночью пленники лежали прямо на полу, прижавшись друг к другу) быстро выяснилось, что амазонки не собираются их кормить. Поскольку они не могли наладить снабжение тюрьмы, осажденной гиперборейской полицией, воительницы решили оставить большую часть еды для себя. Раз в три дня каждому заложнику выдавали по куску черствого хлеба – вот и все. В первые дни заключения Петрокл так мучился из-за чувства голода, что боялся сойти с ума. Спустя декаду болезненные спазмы в желудке утихли. Теперь молодой человек жил с ощущением постоянного головокружения, ноги у него дрожали, болела голова. Прежде ему и в голову не могло прийти, что можно так долго продержаться без привычного перекуса в виде булки с соусом.

Преимущество этого вынужденного поста заключалось в том, что нужда в некоторых потребностях отпала: в течение последней декады никто из сокамерников Петрокла ни разу не присел на корточки в углу камеры. Настоящее облегчение, учитывая, что амазонки заставляли пленников убирать свои нечистоты вручную.

Зато, коль скоро маги по-прежнему имели право на несвежую воду, питье и последующий вывод жидкостей оставались насущной проблемой, с которой Петрокл столкнулся лично. Из-за его юного возраста и апатичного поведения амазонки посчитали, что он идеально подходит на роль уборщика четвертого уровня тюрьмы.

Каждый день Петроклу приходилось разбивать лед на канале, соединявшем тюрьму с седьмым городским уровнем, наполнять водой деревянные ведра, а затем, неся по ведру в каждой руке, доставлять их на свой этаж. Потом он ставил ведра на старую скрипучую тележку и двигался с ней мимо разных камер четвертого уровня. Несколько раз останавливался, чтобы забрать ведра с мочой, которую в конце маршрута выливал в тюремную шахту для отходов.

В каждой камере всегда стояло лишь два ведра: из одного – пили, в другое – мочились. Амазонки часто заставляли Петрокла менять эти сосуды местами, они никогда не жалели усилий, чтобы лишний раз унизить магов.

Таким образом, Петрокл ежедневно проводил несколько часов, толкая свою тележку с ведрами, в которых весело плескались жидкости. Стоило колесу наехать на чуть выступающий камешек в полу, содержимое ведер расплескивалось, раз за разом пропитывая тогу молодого человека очередной порцией мочи. Петрокл чувствовал себя бродягой с первого уровня. Когда он возвращался в камеру, даже его товарищи по несчастью, лишенные возможности помыться с тех пор, как стали заложниками, замечали, что от молодого человека неприятно пахнет.

Шли дни, силы Петрокла истощались, и заниматься этим неблагодарным делом становилось все труднее и труднее. Тем не менее юноша с удивлением обнаружил, что даже из самой черной работы, которую ему прежде никогда не доводилось выполнять, можно извлечь кое-какую пользу.

Во-первых, благодаря обязанностям тюремного водовоза он мог на два часа в день выходить из переполненной камеры. Далее он имел привилегию пить воду, не смешанную с мочой. Прибегнув к своей едкой самоиронии, он даже сумел задобрить надзиравшую за ним амазонку: однажды она незаметно дала ему перчатки, и теперь его потрескавшиеся от колки льда пальцы не так сильно страдали. Наконец, когда Петрокл таскал ведра и толкал тележку, он не чувствовал холода.