-Тебе хотелось свежести и в ту темную, теплую ночь, когда ты потихоньку вышла из дома, оставив нас с дочкой. Ты думала, что я спала, но нет – рядом с тобой я всегда сторож и тогда, вместе с лязгом замка, стало мне ясно, что простить тебя шансов в этой жизни больше нет, -мамочка перебила мой упоительный рассказ так, что я чуть не захлебнулась.

– Тогда зачем ты пошла за мной?

– Я ведь была в теле мужчины

– А.

Человек, слушающий мой рассказ, расслышит интонацию горлового пения в слове «ручей». Человек, читающий мой сюжетец, прошмыгнул сквозь мысль, опрокинув ряд букв, буквам нет цены нынче. Это слово хочу пояснить. Я хочу перейти с вами на один язык, в одну систему координат ценностей и ключей. То, о чем мечтает девица, застрявшая промеж себя и тем, что она имеет, пусть это будет утюг или гитара. То, о чем она мечтает в укромном уголке сначала, а потом нагло и бесстыдно как кошка в марте. То, о чем она боится сказать себе вслух, потому что бабушка учила не говорить таких слов в доме, иначе не прогонишь. Она молит о разрушении. Чтобы кто-то мощный и сильный, а главное храбрый и безрассудный, без преувеличения жадный и одновременно леденящий душу , невоспитанный ни одной известной культурой выбрал внезапно и конкретно принципиально и безоговорочно- её , и не спрашивая захлестнул в свой собственный мир. Чтоб та очнулась и понимала, что бабка знала, о чем говорит.

И ты ведь знаешь, мой читатель, так не говори мне, что я пишу красиво, но ничего не понятно. Вот теперь представь, что это и есть мой ручей. Узнавание обоюдных радостей человеку доступно с первого взгляда. Я плюхнулась в него. Это ничего не стоит в начале, но чтобы вылезти, не поранившись надо заплатить, это как влюбиться. Не делай так, живи аккуратней, коли рассчитываешь на скромный паёк от внешнего мира, из тёмного её кармана. Я плюхнулась в прохладный ручей, разбираться с течением пришлось сразу, меня тащило вглубь и вдаль единовременно, вот это решение, последствия меня поджидали за извилистым поворотом.

Вы делали аляпистые фотографии у водоёма? Там где бедро игриво приветствует смотрящего, наблюдающего, взгляд томно припущен тщеславными ресницами, комками слепленными водостойкой тушью? Там еще всегда платье и волосы разметены и от фотографа вы ожидаете понимания и чтоб он зачикал вашу страсть и нежность? Делали, факт. Мы все такие, потому что когда-то в своём самом первом рождении водоём манил нас и мы оступались, а сейчас живём безопасно, живём живьём в жилете, создаём кто иллюзию, кто настроение, но когда стану бабкой, буду клясться, что в ручей плюхнуться стоит.

Впереди был водопад, я что-то сделала со своим телом, все остальные мои детишки вылились из меня в обиде. И больше не хотели возвращаться, я так и валялась в траве, на берегу, пока голос и шершавые руки не растеребили мои раны. Открыла глаза и не испугалась, рядом была женщина, настолько фактурная, настолько спокойная, что и разум и эмоции вернулись ко мне и я доверившись отрубилась восстанавливаться после падения дальше.

Её глаза цвета холодного неба и руки теплоты уровня земля дали обогрев всех частей, будто я к ней и шла, будто она – то мне и нужна, будто она даст дом. В правом верхнем углу висит коса кореньев, вздутых и битых плодов. Солнечный свет просачивается сквозь крышу из ветвей, мерцает. Здесь воздух обогретый – плотный плед тканый . Передо мной сидела та женщина, ноги её запечатались в сосуд, знаком бесконечность, перекатываясь с боку на бок, она не разливая жидкость в чаше, подносит её к моим губам, я хапаю жадно. Напиваюсь, и отвалившись на лежанку из сухих прутьев, исследую женщину нюхом, взглядом, лбом. Она не смотря мне в глаза, глубоко заглядывала внутрь, нагло и заботливо шарилась по внутренним органам, лимфатической и кровеносной , нервной системам. Я почувствовала эту инспекцию сильнее, когда она начала увеличивать темп раскачки бедер и открыла рот, чтобы начать свои песни. Её голос – это как раз самый острый инструмент, который женщина запустила ко мне в душу. Он лился и наполнял меня золотым светом, пробуждал клетки эпидермиса к восстановлению, сухожилия наполнялись кровью, её голос создавал вибрацию в колене и кулаках, что их разжало. Я вдруг обнаружила, что сражение с ручьём окончено, я расслабилась. Это хорошая женщина. Я хочу соединиться с ней и благодарить, однако есть странность – она голограмма. При каждом движении одна целая и приятная делилась на разные. Правая сторона её лица не совпадала с левой, будто принуждала меня выбрать определенную точку зрения на нее, левая нога её при повороте вправо меняла очертания заставляя выбирать фокус восприятия её реальности. Когда я обозначила её голограммой – она проявилась.

Я выбрала. Мне пришлось, и как подобает жулику,выбрала то, что лежало ближе, чтобы поскорей унести, присвоить. Страха не было, однако возможность взять, сформировать, в формочку закатать подключила незнакомые вибрации. В теле – разлилась теплота внизу живота, будто в своём творчестве, каждый раз делая выбор пусть и поспешный, но крепкий, окаянный, свой – я корнями присосалась к источнику тепла. В остальном – это жадность и очумелое ненасытное счастье – грабастать из изобильной и содержащей все направления сторон света, все оттенки чувств и все рельефы губ, из тысяч волосин плотных и седых, из нескончаемых формул состава её тела, её слюны, из всего богатства голограммы в тот момент я взахлёб выбрала себе маму. Страшно признать, взяла то, что с краю. Ну взяла и взяла. Она красивая.

Она как-то звякнула голосом обрывисто и решительно; и остановилась в своём танце. Вот мы и встретились глазами, у неё глаза синие, неспокойные, взбалмошные, такие от которых хочется плясать. Мама тихонечко подползла ближе и дерзко цапнула меня почти зубами в лоб, потом взяла мою руку и аккуратно, поставив на ноги, вывела из хижины к солнечному свету. Передо мной желанная долина, мама тянет в сторону.

– Сначала мы идём купаться, – сказала она, заговорчески и с таинством растягивая крайние гласные. Голос звонкий, пронзительный.

– Я уже побывала в воде и искупалась, больше не стану, не тяни, – я старалась остановить её мягкую , но тяжелую фактуру

– Стой же, остановись. Все женщины делают это, я покажу тебе как, ступай за мной сама, – пришлось идти, ведь любопытство.

Я шла за ржаным подолом её юбок и гордилась, что топаю за ней, ловила её мелкие сужения глаз, копировала и так я и знакомилась с ней и с её миром. Женщины способны создавать миры. Всё живоё вокруг влюбляется не в её генетический анализ, а в то, какое царство или бедлам создает в себе и распространит на окружение эта женщина. Женщина-колдунья, её уныние порождает больных детей, её тотальное счастье дарит благосостояние и благоразумие. Вы любите возвращаться снова и снова к какой-нибудь женщине? Если такая есть у вас, однажды вы невольно назовёте её мамой, даже если это генетический чужак.

Мы шли , и босые ноги мяли траву, мама аккуратно загибала цветы, я восхищалась её мягкой поступью и бережливостью ко всему живому, однако резкостью и дикостью и чистотой её чувствоизлияния. Вы пили минеральную воду в бутылке? Пишут, что она настоящая, но это чепуха. Правда, вы об этом узнаете только испив из родника. Вода настоящая и живая не церемонится с вашими вынеженными внутренностями – студит и освежает. Мама словно прочитав мои мысли улыбнулась и сказала тихо «береги то, куда планируешь вернуться сама или направить своих детей». Вот уж царица, я интересно хоть немного похожа на неё? Загну-ка цветы неуклюже, мама одобрительно вскинула брови и звонко рассмеялась, аж страшно стало, всё-таки ведьма.

Неторопливо вела нас тропа, обнявшая гору. Разнотравье, многоцветье вглубь и вдаль царствовало. В плотности пространства не оставалось единицы времени для тишины.

– Послушай как дышит природа, – произнесла мама и если бы не она, мне бы показалось, что Золотые горы сдвинутся и я провалюсь и тоже превращусь в часть этой породы.

– Так и будет, – спокойно сказала она

Как только тропа вывела на новый уровень обзора, я замерла, увидев свои кедры- исполины, там, по ту сторону ручья. То, что обещал мне ручей – я взяла и мой мальчишка-разум раздулся как бочонок, до краев налитый отвагой и знанием силы движения. Ну хватит размышлять, теперь я хочу взять и пробовать всё, что даёт мне мама, какие пространства она открывает собой. Мы начали круто взбираться в гору по красной скалистой породе и колыхания маминых юбок делали такт, делали песню, превращаясь в рисунок. Она ловко одной рукой завернула подол, открыв свои ноги, обернутые блестящими браслетами и не дёргаясь второй рукой закидывала в этот карман травы, одни срывая полностью, с других обдирая сочные крохи соцветий. Её походка стала плавной , перетекающей, ритм её возвышения был вязким и обволакивающим, я наблюдала за ней почти задыхаясь. Приметив меня в этом она ответила мне на мой немой вопрос:

– В здешних горах живут мудрые змеи, они обладают мудростью дыхания и силой для возвышения, используй эту мудрость и твоё дыхание поможет подняться легко и бестревожно, ведь сейчас ум твой служит крепким якорем той поляны, на которую ты любовалась, той поляны где ты появилась, она хранит твои следы и вмятины на траве, они вскоре зарастут, ведь сейчас ты здесь.

– я не могу, у меня закончились силы

–Ум забрал их. Свернись клубком, закрой глаза, чувствуй тепло исходящее от горы своей задней поверхностью, чувствуй тепло, исходящее от лунного света передней поверхностью, чувствуй тепло, исходящее из меня, я передаю тебе его голосом, эта алхимия успокоит мальчишку-разум и твоё дыхание узнает правильный ритм здешних мест, – мама сделала паузу, я бодро открыла глаза.

– Ты готова идти дальше, -продолжила она.

Мама по- прежнему шла впереди, плавными, соблазнительными движениями змеи, не шла, а точно текла. Я стала вторить ей, а затем вышла на свою волну, и мой подъем в гору превратился в наслаждение чистое, физическое растворение, временнУю независимость. Я собрала всю теплоту и умножила её внутри, моё сердце разрывалась от энергии, мои сосуды качали кровь мощно, но снаружи я оставалась иссиня обледенелой. В этом танце я перестала концентрироваться на маме и меня выбросило из него, тогда я заметила, что она вновь голограмма: она отражается во всем, что есть вокруг, и это тревога заполонила мой разум вновь. Я начала отсекать от мамы все остальные её неизведанные мне отражения, я намеренно отсекала от её физического тела искривления, и дело дошло до того, что я подошла близко и начала отсекать прямо по ней, словно отгоняла мух вначале, а потом начала ранить её острыми движениями. Мама долго изучала меня в этом. А потом глазами остановила меня, и она снова собралась в привычный образ.

– Это страх, – сказала мама и дернула меня резко, я почти сразу плюхнулась в воду.

Упала послушно в водоём и сразу заморочил меня разум, я почти выдохлась, захмелил суетой вопросов, этот мальчик словно тина тянул меня на покой, запутывал. «Какой страх? Я бесстрашный. Я зрелый. Почему она голограмма? Почему она имеет стороны мне неприятные и отталкивающие? Почему она толкает меня? Она спасёт меня? Злая или добрая?»

Надо было спасаться, разум тратил последние силы на бессмысленный залп. Смысл не приходит от разума, смысл даёт время. Времени на спасение моего тела оставалось четыре секунды и из быть или не быть, я буквально заставила разум согласиться с вариантом «мне быть».

В каждой следующей жизни, тревожащие на ночь раздумья я гнала как бессмысленное, отравляющее болото. Иметь красоту, спать сладко и раздавать волнами радость можно только победив бессмыслие игр разума. Но оборотная сторона меня влекла. Мыслить творчески, бережно брать каждую секунду времени и творить блаженство. Лёжа на камушках пришло знание, что разум и мысль – это перевёртыш, я сама его кручу. От этого говорят – зациклилась. Это когда лень творить, тяжело творить, но легко говорить, обсуждать, и совсем пропасть, когда оценивать.