Приведя дыхание в норму, я оглянулась. Передо мной озеро, сияющее изнутри, желание приблизиться подняло меня. Ровная водная гладь скрывала не тину, тина – разум мой, но цветы, камни переливающиеся, цвет воды плотный и меняющийся. Чистота, притяжение.

– Ты всё поняла? – голос мамы был за моей спиной, я боялась повернуться к ней, боялась увидеть не ту.

– Я не ведаю всё ли, – шепотом ответила я.

– Будешь грязной, вымаранной в страхе увидеть что-то не то, буду отправлять тебя в водоём снова и снова, пока не промоешься. Если не станешь творить и созидать – оборотная сторона мысли вдохновляющей сплетёт петлю тебе на шею и утянет, -без эмоций, с сухим треском в голосе сказала мама, лицо её и руки начали отсвечивать, я ясно увидела двух женщин в ней, от одной из них у меня невольно подкашивались ноги.

– Я боюсь тебя, – слёзки нарисовались на моем лице.

– Не играй в игры разума, это тебе не по чину. Это дело времени, признай это, не суйся и перестанешь бояться. Тогда я научу тебя играть со смыслами – девочкам нравится это.

– Здесь есть и другие девочки? – с изумлением и надеждой спрашиваю я

– Нет, они такие же как и ты, – она испытывающе заглянула мне в глаза, я удержала язык за зубами.

– Посмотри еще раз на водоём, каков он?

– Ты толкнешь меня опять? Не толкай, – я с мольбой посмотрела на маму.

– Я вправе поступать как хочу. Теперь закрой глаза, – её голос стал мягче,– найди луч дыхания в своём теле,– она мягко трогала моё туловище, словно в поисках сердца, её исследования были легкими, но она как сканер чувствовала меня изнутри, я понимала это по приливу теплоты в ту часть, на которую она накладывала ладонь и запястье,– сейчас твой страх блокирует дыхание, луч не преломляется, твой живот болит, ты не пускаешь теплоту вниз. Ты не дышишь, ты воруешь жизнь в страхе.

Она перевела дыхание, словно проглотив невидимые слёзы за моё бедственное положение.

– Поймай этот слабый ветерок дыхания и увеличь, пусть он распирает низ живота и грудь, и даже щёки. Делай как я сказала, – она с силой мягко надавила в район пупка, я испугалась еще больше, но она наградила меня улыбкой и я впустила туда воздух.

Что ушло первым – страх или боль неопознано мной, я сияла в улыбке и радовалась доброму лику. Живот приятно заурчал, словно кислоту, разъедавшую живот изнутри разбавили кислородом и теплом и она потекла, освобождая живот от оков тяжелых и шипованных.

– Открой глаза и посмотри на водоём, каков он? – повторила мама.

– Не толкай, пойду сама, – и я отправилась бегом , замедлилась у кромки, на секунду я обвинила себя в ограниченности, но уже понимая, что вина-это послевкусие страха, я гордо зашла в чистейшую и дарящую прохладу воду, пряча под ресницами взгляд, ищущий восхищения у моего нежного и строгого наблюдателя. Она смотрела.

В ладу с собой я ушла в водоём. Любо нежиться в плотной воде, прозрачной и искрящейся на солнце, мягко укутываться в волосы тины, восхищаться художественной картинностью подводного мира, уняв полипноэ сменить мелодику своей жизни. Время перестаёт отзываться, время меняет такт, взгляд превращается в зырк, и я приметила в глубине россыпь камней самых удивительных оттенков, серые пучеглазые рыбы ласкали мне живот и ноги. Поворот головы в сторону солнца подарил мне объятия собственных волос, я здешняя, упоительная мягкость и торжество водоёма облили меня радостью, я стала кружиться, сворачиваться калачиком и летать на водных дюнах, то уходя глубже любоваться сокровищами, цветами и рыбами, то подниматься к зеркалу воды, там где солнце.

Прямо надо мной стояла матушка, её спокойствие не искажала толща воды, лазурь в её глазах отныне обязательная составляющая одновременно всего : неба, воды и воздуха. Наводнённая любовью я нырнула глубже, чтобы достать для нее что-то, что олицетворяло бы это чувство. Вцепившись в глубину за корни водорослей, я внимательно оглядела дно. Солнечные лучи, проходящие сюда, озаряли панораму. Тело исправно начало подсказывать, что воздуха в лёгких и животе осталось вкоротке, в мелодии моего времени появились барабаны, что щелкали в висках, зарождался страх. Я не могла позволить себе вернуться без благодарности. В момент эмоции начали поднывать, затем висеть на руке, я скинула их любящим резким движением «осадила»-снова пронеслось холодком мимо меня и я выбрала дар. Усилием желания я оттолкнулась от донца, оставив за собой недолговечный след. Глотнув воздуха я не отрывая глаз от мамы не спеша подошла к ней близко, так близко и сама, что захотелось спать от излучаемого ею тепла, как от печи в январе. Глаза обмякли, передо мной растянулась голограмма. Мама и та женщина, она точно её отражение надломленное или тень или животное, которое я позже встречу на поводке, она и её и она и с ней и похоже чаще и ближе, чем я.

У второй кривой рот, узкие глаза и вздёрнутый нос, ничего мягкого, даже волосы жесткие. Я стояла как столб, а все на меня смотрели и ели и кедры, и птицы и рыбы, все были свидетелем развертывания мамы в своём разнообразии и индивидуальности. Я стояла как столб и свидетели каркали мне в спину, они знали, что я несу дар, волны накатили и брызги обливали мне спину осуждающе и вопиюще.

– Мама, кто это? Та, что всегда в тебе, в твоей тени?– уставшим голосом спросила я.

– Тебе доступен весь спектр моей личности, я открыта перед тобой. Стою вся как есть – ответила голограмма.

– Мне не нравится она, – я кивнула в сторону холодной тени, откровенно избегая соприкосновения наших глаз

–А мне не нравится она, – она указала на пухлую от слёз луноликую девчонку.

– Это мои эмоции, а не я, и я учусь ей управлять, – девочка послушно встала за моей спиной и выпрямила спину. Я своим голосом подняла градус разговора. Пронзительные немые упрёки, кратко выраженные в вопросах с точками в конце, непринятие ответов, искажение истины.

– Учись старательней, у тебя плохо получается. Эта женщина, с которой ты боишься встретиться взглядом – я, тебе угоден мой архетип, ты принимаешь все блага Служителя, но за моей спиной женский род, в нём есть всё, тебе еще неведомое, уважай это. Настанет время, – она улыбнулась так ехидно, с мудрой оскоминой в звучании слогов, что я готова была ринуться с кулаками на ту, что прямо и несгибаемо стоит рядом с моей мамой , но в кулаках был зажат дар, камушек со дна,– я вижу, тебе не терпится разжать кулаки, ослабь их.

Напряжение только нарастало. Я с трудом контролировала все свои грани. Кипела чайником. Это не ресурсное состояние, не ввергаться бы в него отроду. И когда я была на волоске от преступления, тень вышла вперед и перехватила мой взгляд. Эмоции готовы были напасть. Ловко тень настигла взглядом и их. Сверлила мою девочку взором, пока каждая мышца на её подвижном личике не была расслаблена, одновременно с этим мои кулаки разжались и камушек ударился о земь.

Этот камень..все посмотрели на него. Весь спектр наших двух личностей со всем приданым за спинами. Каждый понял символ выпавшего из рук лазурита по- своему. Время будет расставлять эти смыслы.

-Ты вымокла, пойдем за мной, – она собралась в кучу и ровно ничего не случилось указующим движением направила меня.

Я с сожалением посмотрела на камушек в последний раз, он проводил меня сиянием золотых и пиритовых вкраплений. Мы спускались стремительно. Смирение приходило, я не гнала его. В размышлениях путь близкий, солнце окончательно скрылось, мы подошли к поляне, припрятанной в гуще извилистых поворотов кустарника, сброшенной ноши горной породы и родных кедров-исполинов.

Посреди стоял костер, кругом костра сидели старые женщины: полы их платьев расшиты узорами, цвета цветов, волосы заплетены туго в многочисленные косы, поднятые высоко на лоб, толстые и извилистые, словно змеи скрутились на их голове и пускают в их тело целительную дозу яда. Сидели они на узких пнях, мягких от мха, их лица ждали и дождавшись нас, женщины начали свою мистерию.

Головы стучали такт и прокручивались одновременно, демонстрируя расслабленность позвоночника от самого его основания до головы змеи из кос, ритмичное жамканье звуков вскоре прояснили текст, они пели.

Их мелодичный язык был другим, но вместе с тем понятен всем и мне. Это как мать понимает первую болтушку своего дитя. Бабы воспевали ветер, землю, траву, росу, листву, словом любили всё в круге своего украшенного простотой и дикостью природы пространства.

Плавно к ним подходили статными и плотными шагами девицы, их косы толстым кнутом били по ягодицам, они несли себя аккуратно, их голоса вплетались в песнь, они новой волной усилили старую и теперь звук наполнил больше, чем удавалось видеть глазами, когда голоса поднялись высоко, так что макушка звенела, то колокол остановился, продолжившись в вибрации. Девицы залепетали радостно приветствуя себя и подруг улыбками, их веселье распылялось, они расплели косы, подняли юбки и с песнями неровными, с выкриками стали прыгать через костер, визг стоял, а я присела, мама потерялась в сумерках и я была довольна уединением-единством стихий беснующихся женщин и очарования природы.

Я любовалась лицами женщин, скоростью их реакции, блеском волос. В одной из жизней я появлюсь на свет фотографом, и всю её потрачу на поиск этих фрагментов, на сборку их в коллаж воспоминаний о том, что изначально, нерождено, истинно.

От искр костра и икр задорных женщин во мне пробудилось что-то особенное: теплота и взвинченность в паху. Так стыдно, ведь я раздета. Сделала несколько шагов назад и скрылась в темноте дикого шиповника. Укрылась, скрестив плотно ноги и подглядывала за танцами. Мои волосы то ли запутались, то ли мама меня отыскала.

– Ты теперь чистая, свежая, пора согреть платье, – она протянула мне тряпочку.

– Цвет водопада, в котором я тебя нашла, он проявляется в твоих ультрамариновых глазах, когда внутри у тебя тишина,– она уверенным движением вздёрнула тряпице и то развернулась в полотно.

– Платье из виссона, силуэта Ферт,– мама по-хозяйски распорядилась моим телом, завернув его в этот тончайший лён.

– Лён со временем залечит твои увечья, там где плоть слабая – он стянет нитью. Купайся в нем, спи в нем, танцуй и горюй в нем,– она расправила на мне пышные рукава, придавая им форму шара с обеих сторон, лентой обвязала меня узором так, что всё туловище моё стало стиснуто в вертикаль, я ощутила единственную опору в ступнях, глубоко вздохнула и почувствовала как по трубе моей юбки поднимается тепло земли, а концентрируется по обеим окружностям рукавов. Я стояла плотно, мама снизу глянула на меня удостоверившись, что стою и затянула ленту сильнее, закончив мой образ увесистым узлом, что немного оттягивал спину назад, раскрывая плечи.

– Сегодня твоё имя Фифа,– она подняла бровь и улыбнулась кончиками губ.

– Что это значит? Будет другое?– пыталась я остановить этими вопросами её устранение к свету костра, но я не успела.

Мама вышла к свету искр и я увидела её впервые такой. У неё было совсем другое платье, силуэт Аз, её волосы были уложены волнами на один бок, полностью открывая изящность подбородка и шеи. Причёска была выбрана природой неспроста, её ковал ветер, мама изогнула шею влево, а взгляд направила ввысь, под мягким светом костра мне казалось, что с темно-лазуритового неба её кудрями прямо в землю входил и свет и влага.

Платье силуэта Аз отзывалось на её движения клёшем, а руки она сложила горизонтальной линией, обняв локти. Этот царственный танец был только её, вся сложность её личности была гармонична в этом наряде, на своём месте. Мама светилась. Дав энергии сойти с небес и впитаться в землю, насытить её, удобрить. К её танцу начали подключаться в строгой очередности другие женщины. Каждая из них двигалась в своём собственном ключе, была неповторимой и разнообразие их силуэтов и энергий были похожи на сложный механизм, вращающий это место в своём собственном времени. Синергия женщин мне казалась чудом и не только мне, даже старые бабки приподнялись, в их улыбках искрилось желание жить.