«Каждый вопрос свидетельствует об отчаянном усилии постичь мир»^[23], – сказал ученый-астрофизик Карл Саган. Сократ бы согласился – но не вполне. Любой вопрос свидетельствует об отчаянном усилии постичь самого себя. Сократа интересовали «как»-вопросы. Как сделать свою жизнь счастливее и осмысленнее? Как жить по справедливости? Как познать самого себя?

Сократ не мог постичь, почему афиняне с их жаждой перемен к лучшему (будь то в скульптуре или демократическом правлении) не слишком интересуются этими вопросами. Ему казалось, что они готовы усердно трудиться, совершенствуя что угодно, но только не самих себя. По мнению Сократа, нужно это изменить, что и стало целью его жизни.

Этим ознаменовался важнейший сдвиг в развитии философии – она перестала быть лишь туманными рассуждениями о космосе. Теперь это стало учением о жизни, вашей жизни, и о том, как ее стоит прожить. Учение практическое и абсолютно необходимое. Говоря словами римского политика и философа Цицерона, «Сократ первый спустил философию с небес, поселил в городах, впустил в дома»^[24].

Он вел себя не так, как мы привыкли думать о философах. Последователи были ему безразличны. (Но если его спрашивали о других философах, Сократ с удовольствием их рекомендовал.) Он не оставил потомкам свода знаний, теорий или учений, не написал увесистых томов. И вообще ни единого слова не написал. Сегодня мы знаем о Сократе из нескольких античных источников, в основном от его ученика Платона.

Нет «сократовских идей», лишь сократовская мысль. Ему были важны средства, а не цели. Сегодня мы помним «афинского овода» не за то, что он знал, но за то, как он работал с этим знанием. Его интересовали скорее методы, чем знания. Знание – скоропортящийся продукт, методы же могут долго не устаревать.

Ученые придумали много красивых названий для метода Сократа: диалектика, эленхия, индуктивное умозаключение. Я предпочитаю более простой вариант: разговор. Понимаю, это звучит неинтересно и вряд ли такое утверждение принесет мне Нобелевскую премию, но это правда. Сократ разговаривал с людьми. Современный философ Роберт Соломон назвал это «просветленным битьем баклуш»^[25]. Замечательно, не правда ли? Вот он, очень реалистичный, но при этом возвышенный взгляд на философию.

Изучать жизнь лучше на расстоянии: нужно как бы отступить на шаг от самих себя, чтобы четче увидеть. Лучший способ добиться нужной перспективы – разговор. Для Сократа философия и беседа были в сущности одним и тем же.

Он разговаривал с людьми очень непохожими: политиками, военачальниками, ремесленниками, а также женщинами, рабами и детьми. Беседовал на самые разные темы – но только важные. Пустой болтовней Сократ не интересовался. Жизнь коротка, знал он, и не стоит тратить ни секунды на чепуху. «Мои слова, пожалуйста, не принимай в шутку! – страстно увещал он софиста Калликла. – Ведь ты видишь, беседа у нас идет о том, над чем и недалекий человек серьезно бы призадумался: как надо жить?»

При всей любви к разговорам Сократ, мне кажется, считал их лишь одним из своих инструментов. Цель у этого «просветленного бродяги» была одна: познать себя. Разговаривая с другими, он учился беседовать с самим собой.

* * *

Можно сказать, что философия – это искусство задавать вопросы. Однако что такое вопрос? (Этот вопрос Сократу бы точно понравился!) Берем всем известное слово – то есть якобы всем известное – и изучаем его, прощупываем, рассматриваем под разными углами. Проливаем на него яркий, беспощадный свет.

С тех пор как по извилистым грязным улочкам Афин бродил босоногий философ и задавал вопросы, прошло около 24 веков. Прогресс все это время не стоял на месте: появились современная сантехника, миндальное молоко, мобильная связь и интернет. Чтобы отточить определения, у нас было почти две с половиной тысячи лет. И мы неплохо справляемся, судя по тому, что в третьем издании словаря Уэбстера почти полмиллиона статей. И нам даже не нужно листать страницы, печатные или цифровые, чтобы найти нужное слово. К нашим услугам всегда верная помощница – Сири.

– Привет, Сири.

– Привет, Эрик.

– У меня есть вопрос.

– Спрашивайте – и получите ответ.

– Что такое вопрос?

– Интересный вопрос, Эрик.

И тишина. Молчит. Я встряхиваю телефон. Ничего. Сири явно думает, что я пытаюсь сбить с толку ее алгоритмы, и не в восторге от этой идеи. Попробую сказать точнее.

– Сири, каково определение вопроса?

– Предложение, сформулированное или выраженное как запрос на информацию.

В принципе, вполне точно, но удручающе неполно. Сократ остался бы недоволен. Он обожал определения. Ответ Сири показался бы ему одновременно слишком размытым и слишком узким. С точки зрения Сири, «Не видел мои ключи?» и «В чем смысл жизни?» – вопросы одного плана. Цель обоих – получить информацию; на оба бывает трудно ответить, по крайней мере у меня дома; но информация, запрашиваемая ими, совершенно разного рода. Чем масштабнее вопрос, тем менее интересен нам чисто информативный ответ. Что такое любовь? Почему существует зло? Задавая такие вопросы, мы претендуем не на информацию, но на нечто большее: на смысл.

Вопросы не носят односторонний характер: они движутся (как минимум) в двух направлениях, взыскуя смысл и одновременно его сообщая. Задать другу правильный вопрос в правильное время – это проявление сочувствия, любви. Но чаще, чем хотелось бы, наши вопросы ранят другого («Кто ты вообще такой?») или самого себя («Почему я вечно все делаю не так?»). Мы находим в вопросах отговорки («Да кому какая разница?»), а потом и оправдания («Что я еще мог сделать?»). Настоящее зеркало души – это не глаза, это вопросы. Как сказал Вольтер, судить о человеке лучше не по его ответам, а по вопросам, которые он задает.

Ответ Сири не отражает и капли волшебства, содержащегося в любом хорошем вопросе, вроде того, который имел в виду Сократ, говоря: «Любая философия начинается с изумления»^[26]. По Сократу, способность изумляться, испытывать интерес не врожденная, подобно светлым волосам или веснушкам. Это навык, и любой из нас может его освоить. Сократ хотел нас этому научить.

Слово «интерес» происходит от латинского inter esse – «быть между, внутри». На первом уровне «интересоваться» значит искать информацию, как делает Сири: «Интересно, где бы купить темный шоколад?» На втором – это значит не гнаться за быстрым ответом, замереть хотя бы на мгновение и просто поразмышлять: «Интересно, что такого в хорошем бельгийском шоколаде с морской солью и миндалем, что от него мой мозг словно начинает танцевать, а сердце – петь?»

Ставя вопрос, мы ограничиваем себя рамками определенной темы. Все выходящее за эти рамки считается незначительным и поэтому отвергается. Представьте себе адвоката, которого судья упрекает в «не относящихся к делу» вопросах к свидетелю, или студента, по мнению преподавателя «ушедшего от темы».

Интерес же открыт, готов к новому. Именно умение интересоваться делает нас людьми. И это верно с тех самых пор, когда первый пещерный человек поинтересовался, что будет, если две палки потереть друг о друга. Или уронить себе на голову большой камень. Не узнаешь, пока не попробуешь; не попробуешь, пока не заинтересуешься.

Часто мы путаем интерес с любопытством. В принципе, и то и другое – ценное средство от апатии, но действуют они по-разному. Интерес в определенном смысле коренится в личности, а любопытство – нет. Можно любопытствовать без страсти. Можно без страсти задавать вопросы. Но интересоваться без страсти не получится. Любопытство пассивно: оно всегда готово погнаться за следующей блестящей штуковиной, которая попадется на глаза. Но интерес не спешит. Интерес – это любопытство, которое устроилось поудобнее, с бокалом в руке. Интерес не гонится за блестящим. Интересующимся не отрывали нос на базаре.

Интерес требует времени. С ним, как с хорошей едой или любовью, спешить не следует. Вот поэтому Сократ в своих беседах тоже никуда не спешил. Собеседник уже уставал и выдыхался, а Сократ невозмутимо продолжал.

Сократ был эдакий первый психотерапевт. На вопрос он стремился ответить другим вопросом. Но в отличие от психотерапевта Сократ не брал оплату по часам (и вообще за все свои беседы ни разу не взял ни драхмы), от него никто не слышал фразы вроде «Боюсь, на сегодня наше время подошло к концу». Время у него было всегда.

Даже в одиночестве Сократ всегда медлил – так рассказывал о нем друг в «Пире»: «Такая уж у него привычка – отойдет куда-нибудь в сторонку и станет там». Другой знакомый вспоминает еще более странный эпизод, произошедший, когда они с Сократом были солдатами в битве при Потидее.

Как-то утром он о чем-то задумался и, погрузившись в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и все стоял и стоял. Наступил уже полдень, и люди, которым это бросалось в глаза, удивленно говорили друг другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о чем-то раздумывает. Наконец вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы – дело было летом – вынесли свои подстилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и ночью. И оказалось, что он простоял там до рассвета и до восхода солнца, а потом, помолившись солнцу, ушел^[27].

Хорошая философия никуда не спешит. Людвиг Витгенштейн называл свою профессию «медленным лечением» и предлагал философам приветствовать друг друга словами «Не торопись!». Мне это кажется прекрасной идеей не только для философов, но и для всех нас. Вместо «Хорошего дня!» и прочих пустых фраз – почему бы не говорить при встрече «Не торопись!» или «Куда ты спешишь?». Если говорить такое достаточно часто, в конце концов мы, вероятно, и в самом деле сбавим темп.

В глубине души, думаю, мы уже понимаем, насколько для разума ценно не спешить. Если что-то вынуждает нас остановиться и подумать, мы говорим: «Дай мне минутку». Пауза – не ошибка и не признак того, что что-то идет не так, не заминка и не сбой в работе. В ней нет пустоты – есть своего рода скрытая материя. Зародыш мысли. Любая остановка содержит в себе возможность интереса – и изумления.

* * *

Очевидное мы редко подвергаем сомнению. По мнению Сократа, это ошибка. Чем более очевидным нам что-либо кажется, тем скорее следует поставить это под вопрос.

Скажем, я принимаю как данность вот что: я хочу быть хорошим отцом. Это настолько самоочевидно, что и упоминания лишний раз не стоит.

– Подожди-ка, – сказал бы Сократ. – Что ты понимаешь под словом «отец»? Понимаешь ли ты это слово в строго биологическом смысле?

– Хм. Нет. Вообще-то моя дочь приемная.

– Стало быть, отец – это больше чем биология?

– Да, безусловно.

– Что же тогда определяет отца?

– Отец – это человек, мужчина, который заботится о маленьком ребенке.

– Тогда я отправлюсь с твоей дочерью, скажем, в Дельфы на несколько часов: стану ли я ее отцом?

– Конечно, нет, Сократ. Отцовство – это гораздо больше.

– Что же тогда отличает взрослого мужчину, заботящегося о ребенке, от взрослого мужчины, достойного называться отцом?

– Любовь. Вот что делает отца отцом.

– Прекрасно. Этот ответ мне нравится. Конечно, придется дать определение еще и «любви», но это в следующий раз. Дальше: ты говоришь, что хочешь быть «хорошим» отцом, так?

– Да, да, безусловно да.

– А что, по-твоему, значит «хороший»?

Вот тут у меня ответа нет. На ум приходят лишь самые туманные формулировки – наброски, словно для мультфильмов: мороженое, походы на концерты, футбол, совместная работа по дому, школьные экскурсии. Надо подбодрить ее шутками, когда она печалится и даже если нет, подвести домой после ночевки у подружек. В общем, я инь (моя жена ян), эдакий хороший полицейский.