Абсолют в моём сердце (страница 15)
Сегодня моя мама жива только благодаря Алексу, он буквально вытащил её «с того света», и это одна из тех тысяч причин по которым я так безумно люблю его и уважаю. Но тогда… Тогда все думали, что он сошёл с ума – его действия и слова не вписывались в рамки нормальных людей. Алёша говорит, что Алекс выглядел жутко… Настолько жутко, что нас с сёстрами даже не возили в ту больницу. Очень долго не возили. И когда я впервые его увидела – он приезжал навестить нас к тёте Мэри пару недель спустя, когда мама потихоньку оживала – я с трудом узнала его: он стал седой, худой, бледный и … безжизненный. Как будто тело осталось, а души нет. Он улыбнулся тогда, обнимая меня, и я поняла, что душа на месте, просто очень измучена, словно тяжело переболела. И так страшно было видеть его таким внезапно состарившимся!
И в этот момент, глядя на то, как мама приводит его в чувство, напоминая, что она рядом, я понимаю: есть внутренние, душевные раны, которые не заживают и не заживут никогда.
Беру за руку Эштона и увожу его. Он молчит, не спрашивает ни о чём, и я ему благодарна – у самой ком в горле от нахлынувших воспоминаний. В таком состоянии я всё равно ничего толком ему не смогу объяснить.
Когда мы, уже переодетые, возвращаемся в гостиную, стол накрыт к чаю, Эстела хлопочет над вазочками со своим печеньем, а мама гладит волосы Алекса, положившего голову ей на колени и вцепившегося одной рукой в её щиколотку. Я знаю этот его неуловимый для других жест – часто замечала, что отец всегда старается сохранять физический контакт с матерью. Как-то мама шутила, рассказывая, что он даже во сне всегда держит её за ногу, чтобы не сбежала. Мне тогда было лет десять, и я решила проверить, не врёт ли мама, разве можно всю ночь держать человека за ногу? Оказалось, можно. Правда держит – за щиколотку. И держит до сих пор.
– У вас всё в порядке? – спрашиваю.
– Всё хорошо, Соняш! Развлекайтесь! – отвечает Алекс, поднимаясь с материнских колен, и я снова замечаю тот самый, невидимый для всех остальных, жест: он отпускает её щиколотку, но тут же его пальцы оплетают мамино запястье.
Безумная история любви родителей Алекса и Леры в книгах: Моногамия и Моногамист
Глава 11. Снежки и поцелуи
Tom Cochrane & Red Rider – Boy Inside The Man
А во дворе настоящее сражение! Вся родня без исключения в возрасте до двадцати пяти лет с мокрыми штанами и красными физиономиями пытается подбить глаз моему брату Лёшке, который пребывает в настоящем эмоциональном угаре, давая имена всем своим бомбам, минам и ракетам, которые, чего не отнять, все до единой попадают в цель. И ведь не скажешь, что этому парню двадцать пять лет! И для меня загадка: где он натаскался такой меткости, если снег в наших краях – это настоящее чудо? Вспоминаю, что братец половину своей жизни играет в водное поло, и почти отчаиваюсь добиться справедливости в этом бое.
– А твой брат – молоток! – подмигивает мне Эштон. – Но мы его всё равно подобьём!
– И не надейся, он годами нападающим играл в водное поло – каждый день тренировки! Это бесполезно!
– На войне решающую роль играет не меткость!
– А что?! – интересуюсь с недоверием.
– Стратегия!
Не успеваем мы занять оборонительную позицию, как в мою руку попадает снаряд.
– Эй, полегче! Я ещё не окопалась! – кричу брату.
– На войне, как на войне, сестрёнка! Победители не щадят презренных! – с этими словами брат залепляет своим снежным снарядом Лурдес прямо в шею.
– Ну, ты и козел! – вопит сестричка по-русски. – Он же холодный!
– Долой всякую шелупонь с поля боя! А ну, кто на «Я» осмелится боем пойти?
Я вопросительно смотрю на Эштона, ожидая героических мужских движений, однако мой однополчанин и не думает шевелиться. «Вот же трус!», – думаю про себя. А вслух со всей доступной мягкостью сообщаю:
– Я же говорила, он непобедим в этом состязании!
Эштон только усмехается, продолжая наблюдать за происходящим.
Пока я леплю снаряды, стоны и крепкие словечки подбитых не перестают скрашивать наш Рождественский вечер. А Эштон всё наблюдает… Но на этот раз я замечаю едва различимую улыбку на его красивых губах и хитрый карий взгляд – в его голове явно зреет какой-то план.
Алёша попадает Настиному бойфренду прямо в голову, тот орёт:
– Fuck, fuck you fucking ass! I gonna kill you Russian bastard! (Чёрт тебя побери! Я убью тебя русский засранец!)
– И не мечтай, подлый янки! Мы французов под Москвой били! Мы Гитлера замочили, и вас, слабаков, замочим! – с этими словами мой брательник залепляет белую мину прямо в глаз Эндрю. В этот момент Эштон в какую-то долю секунды выскакивает из-за своего сугроба, и его снежок со снайперской меткостью летит моему брату в череп. Но Лёха, конечно же, отбивает снаряд открытой ладонью, иначе не бывать ему лучшим нападающим среди юниоров в сборной Сиэтла столько лет подряд! Я сияю от гордости за брата, пока тот во всю глотку орёт:
– Ах ты подлый французишка! И ты на русского богатыря войною идёшь! Эх, и не учит вас, недоумков, история!
И брат мой единокровный запускает два снаряда подряд, Эштон, само собой, уворачивается от своего, а вот я… А я так и стою с лицом, всем залепленным противным холодным снегом.
Мне так обидно, что не передать словами: это, конечно, игра и притом честная, но как же, блин, больно и неприятно! Снежная каша, обжигающая мою кожу, проникла, кажется, даже за пазуху! Я стряхиваю снег, всхлипывая, а Эштон помогает мне, приговаривая:
– Ну, ты чего так расстроилась? Это же просто игра!
– Больно! – честно признаюсь ему.
Эштон выламывает из стоящего рядом куста длинную палку, привязывает к ней свой белый шарф и поднимает над нашими головами:
– Эй ты, русский типа ниндзя! Как насчёт того, чтобы ввести правила?
Думаю, Армани понятия не имел, что его шарф будет голубем мира. Пусть и временного.
– Никогда ещё русскому богатырю «Хранцузия» правил не диктовала! Запомни это, мальчик! И книжку себе по истории купи!
– Окей, книжку куплю, но в современном цивилизованном мире мы иногда садимся за стол переговоров! Может, ваш непобедимый и грозный «Я» хотя бы попробует выслушать?
– Слабаки! – орёт Настя из Лёхиного окопа, – никаких переговоров, все вы будете нашими рабами!
– Я предпочитаю вассалов! – возражает ей мой брат.
Эштон, смеясь, продвигает дипломатическую линию:
– Я вот что предлагаю: уже почти стемнело, девочки замёрзли, и нам нужно определить победителя.
– Мы с Алексом победители, ты что, не понял ещё что ли? – опять орёт Настя, привыкшая величать моего брата Лёху Алексом, что совсем не правильно. – Нас ни разу не подбили!
– Так и меня ни разу даже не задело! – тут же парирует ей Эштон.
– Это потому что ты трус и в окопе сидишь! Позорище! В нашем роду таких ещё не было!
Последние слова Насти неприятно задели Эштона, я это сразу увидела по перемене в его взгляде и исчезнувшей улыбке.
– Хорошо, пусть так. Алексей, я предлагаю вот что: играем на выбывание, считаем только попадания в голову парням. Девочек выбиваем только целясь в корпус, за попадание в лицо стрелок считается убитым. Что скажешь?
– Идёт, – тут же отзывается мой брат.
– Согласен на поблажки женщинам, они, правда, хорошо уже подмокли, – подаёт голос Эндрю из-за своей ёлки.
– Но у меня условие! – у моего брата всегда нескончаемый поток идей. – Победитель раздаёт пинки под зад всем побеждённым, кроме девочек! Будем считать это данью!
– Окей! – соглашается Эштон, снова улыбаясь.
Подзывает меня знаком:
– Какое минимальное расстояние тебе необходимо, чтобы сделать меткий бросок?
– Метров 5-7 – не больше. Я не очень меткая.
Эштон вздыхает, думает какое-то время, затем посвящает меня в свой план:
– Пробирайся как можно более незаметно вон к той ёлке, видишь её?
– Да.
– Спрячься за ней и жди, пока я не подам знак.
– Какой?
– Эммм, я просто громко крикну: «Алексей – трепач!».
– Тебе это дорого будет стоить!
– Посмотрим ещё! Как только услышишь это, выбегай из-за своей ёлки и двигайся в сторону бассейна. Как почувствуешь, что точно можешь попасть – запускай снаряд, поняла?
– Поняла. Только ты ори вот что: «Лёха – косой, набитый колбасой!» Запомнил?
Эштон повторяет раз десять русскую фразу, пока она буквально не отлетает от его зубов.
– Слушай, а что это значит? – внезапно интересуется.
– Не бойся, ничего ужасного, но Лёха бесится жутко! – сообщаю с невероятным удовольствием.
– Ладно, сейчас я попробую выбить Эндрю, а ты не высовывайся, поняла? На тебе вся миссия завязана!
– Поняла.
– Отлично.
Спустя двадцать минут на поле боя из выживших остаёмся только мы с Эштоном и Лёха с Настей. На счету обоих снайперов примерно равное количество жертв, и Лёха уже не так весело вопит свои кричалки.
– Давай, пробирайся к месту диверсии, – получаю команду.
Как только я выдвигаюсь ползком из нашего сугроба, Эштон пулей вылетает из-за него же, метая снежки в Лёху, и несётся в сторону, противоположную от моей ели. Офигевший брат начинает обстрел, но поздно: Эштон уже в другом окопе, в опасной близости к нашему Наполеону.
– Лёха!
– Чего тебе?
– А ты не трепач? – интересуется, смеясь, Эштон.
– А ты не офигел ли, шпана мелкая?!– вижу, что брат мой начинает злиться.
– Может, и шпана! – отзывается Эштон с подозрительной иронией. – Главное, чтобы наш герой трепачом не оказался и не получил бы пинок под зад!
Народ на поле битвы начинает ржать, и я чётко вижу, что Эштон моего брата УЖЕ вывел из равновесия.
– Это от тебя, что ли, детсад? Молоко вытри с подбородка, Бэмби!
– А если и от меня? – с этими словами Эштон бросается на открытое, ничем не защищённое пространство.
– Вот ты дурак, Эштон! Тебе конец! – пророчит во всю глотку Эндрю, давясь от смеха.
– Он не дурак! Он гордый камикадзе! – возражает ему Дерек, Настин бойфренд.
– Эштон! Завали его! – пищат хором Кейси, Аннабель и Лурдес, и в этот момент я люблю сестёр самой нежной любовью.
Внезапно слышу наш позывной: «Лёха – косой, набитый колбасой!» Просто кошмарный акцент Эштона вызывает непередаваемую бурю эмоций: народ ржёт так, что никаких комиков не надо! А брат мой слегка так багровеет…
Покидаю свою ёлку, бегу что есть мочи куда условлено, и каково же моё удивление обнаружить, что брат понятия обо мне не имеет, да ему, кажется, вообще нет никакого до меня дела! Вся его багровая злость и внимание сосредоточены на выскочке Эштоне! А меня, похоже, никто даже и соперником не считает! На расстоянии «прямо перед носом» Лёха, наконец, замечает меня, но поздно: моя рука уже совершила свой судьбоносный бросок! Вымученный долгим ожиданием, а оттого намертво слепленный снежный не то что ком, а вообще сугроб, благополучно прилуняется на ясный лик моего единокровного брата, залепив ему всю физиономию, подло проникнув за шиворот и, кажется, даже за пазуху…
На какое-то мгновение на поле сражения воцаряется смертельная тишина, брательник одним медленным движением снимает с лица свой позор, смотрит в мои глаза своими ангельски синими и дьявольски злющими:
– Ну всё, Сонька! Прощайся с жизнью! – с этими словами он срывается с места, а я не жду – спасаюсь, потому что знаю, чем чревата угроза – он точно закопает меня в сугроб, а я это жесть как не люблю!
Лечу с нечеловеческим визгом от рассерженного поражением Бонапарта, слышу свист, смех, чей-то крик:
– Лёха, так не честно! Подставляй Софье зад!
Внезапно обнаруживаю себя в тупике – на площадке за бассейном, огороженной от следующего далее обрыва к морю толстым стальным поручнем. Тут же торможу, но манёвр нарушает мою устойчивость, в одно мгновение мой чемпионский зад шлепается на невероятно скользкий под снегом мрамор, и прежде чем мой мозг успевает что-либо сообразить, я вылетаю с террасы, снайперски проскочив между поручнем и подлым гранитом…
Haux – the river song