Раздался громкий кашель, усилились содрогания, а после прозвучали невнятные слова и мальчик, пройдя еще пару шагов, упал в сугроб. Мари слезла со спины друга и в панике принялась его тормошить. Девочка стала звать рабочих, силуэты которых видела сквозь снежную пелену, но те не откликались. Обезумев от страха, она не придумала ничего лучше, как взять Иссура за руки и потащить в сторону лагеря. Как назло, поднялся ветер, свирепствовала метель, и далекие огоньки окончательно затерялись в белом тумане. Мари шла вперед, не разбирая дороги. Ей казалось, что она слышит чьи-то голоса. Спустя время девочка поняла, что скорее всего идет вдоль ограды. Она повернулась и пошла направо. Но и там не оказалось ничего, кроме бесконечного поля и вездесущей метели. Наконец Мари обессилела. Она легла рядом с другом, вложила свою ладонь в его и прошептала:

– Прости. Я не справилась.

Мари приоткрыла глаза. Белый потолок. Когда взгляд девочки смог немного сфокусироваться, она заметила на нем длинные трещины. Ухо ее уловило хриплый кашель, чье-то бормотание и жалобный стон. Мари с трудом подняла голову и осмотрелась. Она лежала на носилках в большом помещении, а вокруг нее – десятки, а может, и сотни таких же людей. Ее, как и остальных, любезно укрыли пледом.

– Извините, вы не подскажете, где мы находимся? – спросила девочка у своего соседа, худого мужчины с вытянутым морщинистым лицом, вцепившегося в свое покрывало до белых костяшек. Тот что-то неслышно пролепетал тончайшими губами.

– Что-что, простите? – переспросила Мари.

– В лазарете мы, девочка, в лазарете, – из угла отозвался другой мужчина со сросшимися бровями и темным синяком под глазом. Он полулежал на боку и с любопытством на нее поглядывал.

– А, то есть здесь лечат? Тогда где лекарства? Или мне уже сделали укол?

Мужчина горько усмехнулся.

– Нет, милое создание. Здесь просто отдыхают.

– Тогда какой же это лазарет без лечения? – недоуменно воскликнула Мари.

Новый знакомый открыл было рот, чтобы ответить, но запнулся и опустил глаза.

– Сам не знаю, детка. Я тут уже третий день лежу, еще ни разу даже сиропа какого-нибудь или трав целительных не принесли.

– А откуда вы знаете, что это лазарет? – недоверчиво прищурилась Мари. – Вдруг вы меня обманываете?

Мужчина сипло рассмеялся:

– Смешная ты. Кто здесь станет врать? Посмотри по сторонам. Эти бедняги обречены. Я тоже обречен. Зачем тратить последние мгновения и без того безнадежной жизни на ложь?

– Вы так спокойно говорите о смерти, – упавшим голосом произнесла Мари.

– Ко всему привыкаешь.

В лазарет вошли санитарки. Они разносили воду и протирали лбы бредивших тряпками. Когда одна из них подошла к Мари, девочка спросила:

– Вы не видели здесь одного мальчика?

Та вопросительно сложила тонкие брови домиком, на высоком лбу прорезались морщины.

– Ну, мальчика. Пятнадцати лет. Ростом чуть выше меня. Зовут Исраэль Эртман.

Морщины разгладились.

– А, того мальчика! Которого еще принесли с тобой? Вставай, я проведу тебя к нему. Только тихо.

В другом конце помещения, где ютились в одной кучке исхудавшие и простуженные больные, лежал Иссур. Санитарка прикоснулась к мальчику, и он открыл глаза.

– Иссур, милый! Как же я испугалась! – Мари, едва сдерживая рыдания, положила голову другу на грудь. Тот поворошил своей рукой отросший ежик жестких волос.

– Эй, тсс… Мы же договаривались – не плакать.

– Я чуть тебя не погубила… Вот зачем ты меня на спину посадил, ясно же было – перенапряжешься…

Санитарка поджимала губы и сочувственно качала головой. А больные, лежащие рядом, дружески улыбались и похлопывали Иссура по плечам.

– Какая верная девчушка тебе досталась, парень! Береги ее.

Проходили дни. В лазарет прибывали все новые и новые люди. Добродушные санитарки, как могли, ухаживали за болеющими, сидели у носилок с бредящими, вытирали потные лбы тряпками всем желающим. Но никому не приносили лекарств. Когда Мари поинтересовалась об этом у одной из женщин, та в ужасе приложила палец к губам.

– Никогда об этом не спрашивай.

– Но почему?

– Строгая тайна. Наш главврач запретил разглашать… – не успев договорить, она понеслась к больному, в беспамятстве разразившемуся страшными ругательствами.

– Я уже скучаю по бараку, – однажды сказал Иссур. – Как они там, наши «потомки», без ежедневных игр и танцев…

– На то они и «потомки», – улыбнулась Мари. – Наверняка среди них нашлись те, кто продолжил эту традицию. Может, мы им теперь не так уж и нужны.

Вскоре барак заполнился почти доверху, воздух был спертый, затхлый, схожий с тем, что был в вагоне грузового поезда. Теперь каждый третий больной бредил, санитарки не успевали ходить между рядами носилок к каждому просящему помощи. Иссур и Мари держались. Даже здесь, в этом глухом и забытым Богом уголке мира, они умудрялись веселить других. Мальчик рассказывал соседям анекдоты, а его подруга пела песни своим слегка осипшим, но по прежнему мягким и приятным голоском. Санитарки, в отличие от военных сторожей, относились к таким выступлениям благосклонно, а некоторые самые смелые иногда даже подпевали и пританцовывали, бесшумно хлопая в ладоши.

Однажды утром санитарки зашли в лазарет с таким обреченным видом, что Мари сразу поняла —случилось что-то очень страшное. Даже, когда не справившись с горячкой, на их руках умирал человек, они не выглядели настолько сокрушенно. Мари спросила у трех женщин, что произошло, и получила в ответ молчание. На лицах всех больных, которые еще находились в сознании, блуждала тревога.

Где-то в полдень в помещение вошел военный. Он отдал приказ всем проследовать за ним. Мари, поднимаясь с носилок, перехватила одну молоденькую санитарку с огромными то ли от изумления, то ли от страха глазами.

– Куда нас поведут?

– В душ, – выпалила она, судорожно сглотнув.

– В душ? – удивился стоящий рядом мужчина. – Сроду в душ не водили, и тут – на тебе!

– Экая забота! – поддакнул другой.

– Пусть признаются, куда ведут!

– Имеем ведь право знать!

– Молча-ать! – прокатился по лазарету звучный голос военного. – Следовать за командиром без пререканий!

Толпа понемногу утихомирилась и, выстроившись в длинную колонну, вышла на улицу. Сугробы снега выросли еще больше, ветра не было, но стоял жуткий мороз, пробирающий до костей. По пути Мари заметила нескольких знакомых детей, возвращавшихся с работы на обед, и помахала им рукой. Те улыбнулись доброй знакомой, но, увидев военных, в ужасе отпрянули от толпы. Больных завели в кирпичное здание без окон и в маленькой комнатке при входе заставили раздеться. Мари с Иссуром, в знак уважения, отвернулись друг от друга на время снятия одежды. Всюду стоял неодобрительный гул. Заключенные бросали одежду кто куда – в комнатке не было вешалок. Наконец вышел военный и открыл тяжелую дверь, ведущую в другое, более широкое помещение. Эта дверь наверняка была пуленепробиваемой. Толпу загнали внутрь и за последним человеком закрыли дверь на засов. Мари огляделась и поняла, что душей здесь нигде нет. Ни душей, ни ванн, ни даже умывальников. Девочка отыскала друга и прильнула к нему, крепко сжав родную руку.

– Неужели это… конец?

Иссур не ответил на ее вопрос. Помедлив несколько секунд, он сказал:

– Помни: мы достигли нашей цели. Мы вырастили новое поколение, которое выживет, которое победит. Мы сделали все правильно.

– Да. Но кое-что пока еще мы не выполнили.

Мари схватила друга за щеки и впилась отчаянным, безумным, горьким поцелуем в его губы. Оторвавшись спустя несколько мгновений и упершись носом в мальчишечье плечо, она пробормотала:

– Как жаль, что это произошло так поздно.

Иссур нежно приподнял подругу за подбородок и с теплотой оглядел лицо, ничего милее которого для него не существовало теперь на свете. Сверху раздался скрежет. Кто-то отодвинул крышку и засыпал внутрь темного порошка. Неодобрительный гул начал перерастать в испуганные вопли. Стали безуспешно ломиться в дверь. Дети еще сильнее прильнули друг к другу.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею? – вдруг спросила Мари.

– О чем?

– Я так толком и не поносила туфли. А ведь они красивые, элегантные такие, с тонкими ножками каблуков. Глупая я была, что в школе всегда башмаки им предпочитала.

Комнату, наполненную страшными криками, вопреки всему огласил звонкий детский смех, показавшийся запертым в ней смехом лучезарных ангелов. А далее крышка в кирпичном потолке задвинулась и все поглотила кромешная темнота.

Эпилог

Спустя несколько часов из высоких труб длинного здания повалил черный дым. Некоторые рабочие, находящиеся в это время на улице, дети, идущие в колоннах, вопреки строжайшим запретам остановились и сняли шапочки. Самый старший подросток из детского барака вышел вперед и воздел руки к небу, заволоченному темными клоками со словами: «Спасибо Иссуру и Мари, самым человечным из нас!». Ему вторили другие ребята. Военные накинулись на нарушителей, колотя их палками, разражаясь всевозможными ругательствами и стараясь возвратить детей обратно в строй. Но бесполезно. Никто не сдвинулся с места и не надел шапки. А дым все валил и валил из почерневшей трубы, улетая вверх и унося с собой крохотные частицы маленьких узников, почти ничего не значивших в истории своей страны и мира, но внушивших каждому, кто был с ними знаком, капельку веры в желанное освобождение.

Послесловие

Незадачливый автор на первой же странице своей повести упомянул, что он отнюдь не романтик. Так вот: он ошибся. В каждом писателе есть доля романтики. Конечно, он может и даже скорее всего будет это отрицать. Даже этот писатель ошибся, ошибся так глупо. А эта доля, пусть маленькая и почти незаметная, есть в каждом творце.