– Мы собрались, сударь, дабы решить, что нам грозит и чего нам бояться, – сказал Хвощинский. – И Соколов вышел на священника Кирилова. А Кирилов всегда был слабым звеном!

– Но с ним все хорошо разрешилось. Все документы, что в доме были у священника Кирилова, уничтожены.

– Все ли? – спросил Хвощинский. – Отчего такой важный документ как проект конституции оказался у Кирилова?

– Он сделал для себя список, хотя права не имел на это. И клятву давал, что сего делать не станет. Но Список его ныне в камине сгорел. Один пепел остался. Теперь никто про тайный проект наш не узнает.

– Но он нам может понадобиться самим, – сказал Хвощинский. – Стоит действовать нашим из Петербурга. Пока ситуация сие позволяет.

– То не нам решать, – произнес Молчанов. – Есть люди и повыше нас. И главное манифест. Манифест, а не проект конституции. Манифест ведь подлинный и сами знаете какую опасность он таит. Там подпись самого свергнутого императора.

– Про него знают токмо верные люди. Дарья Николаевна ничего и никому не скажет даже под пыткой. Редкая она женщина с истинно мужской хваткой и мужеством. Не зря тайный секретарь императора Волков ей все сие доверил.

– Но вот надворный советник Михайловский весьма меня тревожит, господа, – произнес Вельяминов-Зернов.

– А что с ним? – спросил Хвощинский. – Я видел его вчера, и все было в порядке.

– Давеча я пил с ним у него в доме водку и под хмельком, он заявил мне, что дескать руку мы на святое подняли. Чуете чем сие пахнет, господа?

– Руку подняли на святое? – Молчанов посмотрел на Вельяминова-Зернова. – Это он тебе сказал? Ты лично сие слышал?

– А то как же. Стал бы я иначе про то говорить? Напившись, он весьма слезлив. И то весьма опасно. Много он думает о самодержавии и святости сего строя для России. Дурак.

– Пусть бы себе думал. С мыслей пошлин не берут, – проговорил Хвощинский. – Плохо, что у него язык во хмелю плохо за зубами держится. Михайловский много знает. Очень много.

– Ты предлагаешь убрать его? Нашего товарища? Он с нами уже давно, Федор. Ну, сболтнул человек лишнее. Так не в присутствии же постороннего, а при своем друге. А ежели и я завтра сболтну что-либо? И меня убрать? Так недолго…

– Не нужно болтать, Андрей, попусту! Мы святое дело затеяли! И достойных людей поддержали! И ради того дела мне и своей головы не жаль! Ты, Лев, следи за Михайловским. Следи пока, но ежели, что увидишь, то сразу же мне про то скажи!

– Все понял и все исполню…

2

Помещения, где содержат арестованную помещицу Салтыкову: душеспасительная беседа.

Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Власьев был по приказу своего начальства приставлен к арестованной помещице Салтыковой в качестве духовника. Велено ему было оную помещицу разговорить, и заставить её показаться в грехах и вины свои признать. И отец Дмитрий для такого дела и капли вина в рот не брал.

Он входил в комнату помещицы уже в третий. Пришло время для настоящего разговора.

– Здравствуй, дочь моя.

– Добро пожаловать, батюшка, в комнату узницы.

– На все воля, господа, дочь моя. Христос терпел и нам велел терпеть все в несправедливой юдоли земной.

–Вы пришли попотчевать меня очередной сказкой, отец Дмитрий? Так мне хорошо известно священное писание. Я не полуграмотная купчиха и не неграмотная крестьянка. Я много читала в жизни книг, хоть про меня и иное болтают.

–То что ты читала писание, мне известно. Но вдумывалась ли ты в то, что там писано? О пользе покаяния думала ли ты?

–Покаяния? Но покаяние есть признание греховности своей. Покаяние нужно тогда, когда есть в чем каяться и за что отвечать пред господом. Так?

–Истинно так. И одно дело, когда сам грешник кается в грехах, а совершенно иное когда его обвиняют власти и заставляют признаться по принуждению.

–Я поняла о чем вы говорите, отец Дмитрий. Вы намекаете на то, что мне стоит покаяться?

–Если есть в чём, то стоит, дочь моя. Но я не следователь и не палач. Я токмо скромный священник и мое дело спасение души каждого раба божия.

–Тогда идите и спасайте рабов божих, батюшка. Мне ваше спасение не понадобится. Если нужно, то я попрошу его у бога, без вашего участия в том. Или вы обязательно желаете спасти именно мою душу? Кто поручил вам сие? Неужели бог?

–Не кощунствуй, дочь моя. Не возводи хулу на всевышнего.

–А разве я возвожу на него хулу? Я только спросила, кто вас послал? Неужто сенатский чиновник князь Цицианов у нас теперь и бога замещает?

–Заблудшая душа. Ты виновна в страшном преступлении, ибо забыла, что и крепостные твои суть чада божьи. И кто тебе власть дал человеков жизни лишать, токмо по прихоти твоей? Кто ты есть? – священник стал говорить громко и властно.

–Я раба божья и совершила не более того, что совершают сотни иных помещиков. Не более того!

–Не более?

–Не более, батюшка. Но судят меня одну. Екатерина желает на моем примере показать какая она радетельница о простом народе?

– Ты отводишь разговор в сторону от своей вины. Ты говори про себя. Не стоит сейчас судить иных. Они такоже за свои прегрешения ответят рано или поздно. А христианину следует думать о своих грехах и бога просить отпустить ему их.

– Бога, но не вас, священников. Ибо сами вы грешите и не вам чужие грехи разбирать.

– Ты говоришь против церкви. И сие есть еще больший грех!

Дмитрий Власьев после сих слов покинул комнату Салтыковой. В течение месяца он еще пять раз пробовал беседовать с ней, но также безуспешно.

Затем он подал в Юстиц-коллегию рапорт, в коем уведомил следователей, что его миссия успехом не увенчалась и арестованная помещица каяться не желала упорно, настаивая на своей невиновности. Более к ней ходить он считал напрасной тратой времени. После этого отец Дмитрий снова напился и ушел в запой не две недели…

3

Дом Салтыковой в Москве: повальный обыск.

Коллежский секретарь Степан Соколов.

Июнь 1764 года.

Соколов отбыл на Сретенку в дом Салтыковой с большим отрядом полицейских чинов. Пришло время повального обыска. Разрешение на его проведение было, наконец, получено.

Князь Цицианов отправился с той же миссией в имение Салтыковой Троицкое.

Рядом с Соколовым в экипаже сидел Иван Иванович Иванец-Московский. Степан посмотрел на его задумчивое лицо и решил вернуть его с «небес на грешную землю», заставив вспомнить про дело:

– Сейчас у нас появиться шанс добыть все необходимые сведения. Ежели дело проведем как надобно. Слышишь, Иван Иванович?

– Слышу, Степан Елисеевич.

– Снова нынешней ночью не спал? Говорил я тебе, что сегодня у нас начинаются трудные дни.

– С чего ты взял, Степан Елисеевич, что не спал я ночью? – молодой человек с удивлением посмотрел на своего начальника.

– Дак донесли добрые люди, что Иван Иванович уже три ночи подряд не ночевал дома, а провел время у госпожи Сабуровой, что третьего дня прибыла в Москву из Петербурга.

–Тебе и сие известно? Откуда, Степан Елисеевич?

–У нас в Юстиц-коллегии много соглядатаев. Такой уж у нас порядок доносить на всех и про все. Вот и тебя увидели у дома Сабуровой. Но сие не так страшно, Иван Иванович. Грех прелюбодеяния обычен в наше время. Но ежели муж её про то узнает? Он ведь с тобой рядом работает. Да и связи имеются у старика большие.

–Сенатор Сабуров? Ему сие безразлично. Да и он, скорее всего, про нашу связь уже знает. Старик не ревнив и Вера как женщина ему не нужна. Про года то его вспомни, Степан Елисеевич.

–Хорошо ежели так. А то высокопоставленные господа весьма мстительны. Ладно с этим потом разберемся. Сейчас у нас много работы и есть об чем подумать. Ты, Иван Иванович, станешь вести допросные листы. Писарю того доверить не могу. Еще переврут чего. Лучше тебя никто не справится.

–Как скажешь, Степан Елисеевич. А бывало такое что писари все не точно писали?

–И много раз. Так иногда шельмецы опрос запишут, что ярого преступника хоть в рай отпускай и крылышки ему навешивай.

Они подъехали к воротам, и полицейский урядник велел отворить их, сообщив, что господа коллежский секретарь Сколов и сенатский секретарь Иванец-Московский едут по казенной надобности.

Полицейские заняли дом Салтыковой быстро. Там уже все знали о повальном обыске и к нему давно были готовы. Временный управитель имуществом сенатор Сабуров препятствий следствию не чинил.

–Где изволите допросы свои проводить, ваше благородие? – спросил Степана полицейский пристав.

–Я кабинет хозяйки дома займу. Все документы мне туда доставишь.

–Будет исполнено, – чиновник удалился, дабы выполнять приказ.

Уже в кабинете Соколов просмотрел списки дворни и определил кого вызывать по очереди.

–Вот здесь я пометки сделал красными чернилами напротив каждой фамилии. Этих слуг в приемную привести в первую очередь.

–Понял, – ответил пристав. – Те людишки крепостные будут у вас вскорости.

Через полчаса Соколов стал по очереди допрашивать слуг. Иван Иванович вел записи допросов.

Первым ввели в кабинет лакея Тимофея Савина, что состоял при барыне уже больше 15 лет и потому мог знать многое. Степан Елисеевич решил начать с него.

Савину уже было лез под 50. Он ловко поклонился Соколову и стал посреди комнаты. На нем была шитая серебром ливрея и аккуратный белый парик.

– Ты есть Тимофей Савин? – строго спросил Соколов.

– Так точно, ваше благородие. Я Тимофей Савин. При доме барыни моей служу лакеем.

– Служишь давно?

– Так точно. Давно. Уже почитай 15 лет.

– Значит в что в доме барыни твоей происходит и происходило знаешь?

– А как же! Знаю. Кому знать как не мне. Все на моих глаза было.

– Вот и хорошо, Тимофей. И я хочу знать, что в сем доме происходило. Я стану тебе вопросы задавать, а ты станешь отвечать мне правдиво и без лукавства. Понял ли?

– Понял, ваше благородие. Чего знать изволите?

– Скажи мне, Тимофей. Знал ли ты крепостного твоей барыни по имени Ермолай Ильин?

– Ермолайку? А то как же! Знал. Он при барыне в прежние годы состоял кучером.

– А женок его знал ли?

– И женок его знал. Они ведь при барыне состояли в услужении, – ответил лакей.

– Тогда скажи мне, правда ли здесь написана. Я стану тебе читать с листа, а ты станешь слушать. Пишет сие знакомый тебе Ермолайка. Готов ли слушать?

– Готов, – кивнул лакей.

– Тогда слушай со вниманием. «Моя женка Катерина Семенова, крепостная крестьянка, вышеозначенной помещицы зимой была загнана в пруд и простояла там под надзором дворни несколько часов и померзла». Было ли сие?

– Померзла? – переспросил лакей. – Про то мне ничего не известно. Что померла она, я знаю, но от чего уж не упомню, барин. Давно сие было.

– Хорошо. Слушай далее. «Затем после горького моего вдовства я оженился во второй раз и женка моя Федосья Артамонова, также крепостная помещицы Д.Н. Салтыковой провинилась перед барыней за плохое мытье полов в господских горницах. И сама помещицы била Федосью за то поленом до крови, а затем приказала поливать её крутым кипятком отчего кожа её вспузырилась и Федосья от того померла в лютых муках на второй день». Правда ли сие?

– Того такоже не могу знать, ваше благородие, – простодушно ответил Савин.

– Вот как? – удивился Соколов. – Но ежели ты лакеем состоишь при барыне, то стало быть всегда сопровождал её? И на Москву, и в имения? Так?

–Так, барин. То истина. Барыня меня всегда выделяла за расторопность и исполнительность. И завсегда с собой брала. Оно ведь как сейчас молодые то лакеи служат? Все сикось-накось у них. А я завсегда в аккуратности.

–Это понятно, что ты службу свою знаешь. Но почему тогда ты не знаешь, как умерли сии крестьянки? Ежели, ты постоянно в доме, то тебе такое должно быть известно. Скажи мне, как умерла крестьянка Федосья Артамонова?

–Того не могу знать.

– Ты не дурак ли, братец, часом?