–Никак нет, ваше благородие. Но того про что спрашиваете не упомню.

– Хорошо. Слушай далее. «Третья моя женка Аксинья Яковлева, такоже крепостная помещицы Д.Н. Салтыковой, была за такой же проступок (плохое мытье полов) зверски пытана кузнечными щипцами от чего померла. И довожу до сведения матушки государыни, что Аксинья в момент пыток была беременна. От боли она младенчика скинула и приказала помещица того младенца выкинуть на задний двор собакам». Что про сии слова скажешь?

– Про то такоже ничего не упомню, ваше благородие.

– Ах, вот оно что! Ничего стало быть не знаешь про то как померли жонки крепостного Ильина?

– Не помню, барин. Истин крест не помню.

–Добро. Но кто Ермолая Ильина в подвал посадил за бранные слова противу барыни? Не ты ли, лакей Савин? Было сие? Отвечай!

–То было, барин. Но за что его посадили, то мне не ведомо. Барыня приказали. А мое дело хопопье – исполнять.

– Хорошо. А как думаешь, почему Еромолай такую жалобу на барыню подал? Был ли он, по-твоему, честен и боялся ли бога? Мог ли навести напраслину на барыню? Ведь ты сказал, что знал Ермолая Ильина.

– Еромолайка был скандалист. Часто руки распускал и с другими слугами дрался. За то барыней был часто наказан. Секли его на конюшне. Мог и озлобиться на барыню.

– А с кем Еромолайка водил дружбу? Среди холопов в сем доме дружки у него были?

– Ни с кем он дружбы не водил, барин, окромя Савоськи Мартынова. Они опосля вместях с ним и сбегли от барыни. И до сих пор ни слуху ни духу. В том побожиться могу. Чего знаю, то и сказать вам могу, барин. А чего не знаю, в том прости, милостивец.

– Хорошо. Но слушай далее, Тимофей Савин. Про холопа Хрисанфа Андреева слышал ли чего?

– Про Хрисанфа? – переспросил лакей. – Слыхал. Я ведь его того, знал. Хрисанфку-то.

– Значит, лично знал крестьянина Хрисанфа Андреева? Так?

– Так, ваше благородие. Хрисанфа я знал, но он уже помер.

– Вот я и желаю знать, от чего помер твой знакомец, Хрисанф Андреев. Говори.

– Дак прибил его Пашка Шавкунов поленом. А Пашка такоже при барыне состоял в прежние-то годы. Его барыня изволили тогда за убийство в Сибирь сослать.

Соколов повернулся к Тарле.

–Чуешь, Иван Иванович? Все записал ли?

–Все в точности, Степан Елисеевич.

–Это совпадает с показаниями эконома помещицы, что были взяты нами еще в 1762 году. Но совершенно не совпадает со словами из доноса, что Ермолай Ильин к своему присовокупил. Там иное сказано. Совершенно иное. А, следовательно, кто-то лжет и дает показания неправильные. А знаешь ли ты, Тимофей, старосту села Троицкое Роман Воекова?

–Как не знать. У нас его все знают. Человек барыне преданный и Дарья Николаевна ценит его.

– Ценит?

– Точно так, ваше благородие.

– А за что его барыня ценит?

– Верный он человек.

– И все приказы барыни твоей Воеков исполняет. Так?

– Стало быть так. И как не исполнить ежели она барыня наша.

– И стало быть Воеков самолично людей сек до смерти?

– Того не ведаю, ваше благородие…

***

Следующим Соколов вызвал дворовую девку Матрену Бабыкову, что состояла в горничных при барыне в течение трех последних лет. После старого лакея коллежский секретарь захотел допросить молодую горничную. Может она чего такого скажет, про что лакей умолчал.

Девка была молодая и статная. Она потупила взор и засмущалась перед взглядами Соколова и Иванцова.

– Ты есть Матрена Бабыкова? – спросил Соколов.

– Я, барин. Дворовая девка барыни Дарьи Николаевны Салтыковой, Матрена. Дочь отца Семена Быкова, крепостного барыни нашей из села Троицкое.

– Я коллежский секретарь Соколов из Юстиц-коллегии и я провожу следствие по делу помещицы Салтыковой. Мне надобно знать истину – убивала ли помещица Салтыкова своих крепостных или же то навет лживый? Понимаешь о чем я, Матрена?

– То мне не ведомо, барин.

– Как неведомо? Ты при барыне три года состоишь. Разве барыня ваша не приказывала сечь никого из дворни за сие время?

– Такое бывало, барин. Дарья Николаевна во всем любит порядок и ленивых учит примерно. Но про убивства я не слыхивала.

– А тебе, Матрена, доставалось ли от барыни?

– Я николи приказа не нарушала и всю работу делала исправно. Барыня мною были весьма довольны. И даже батюшке мому за мою службу барыня жаловала три рубли серебром. И батюшка на те деньги корову купил, двадцать овечек и сапоги себе справил. А матке плат подарил да кафтан дяде Хрисанфу.

– Значит, добра была с тобой барыня Дарья Николаевна? Сие сказать желаешь?

– Да, барин. Барыней своей мы весьма довольны. И я, и батюшка с матушкой.

– Все записал, Иван Иванович? – Соколов обернулся к Иванцову.

– Да, Степан Елисеевич. Все в точности.

– А скажи мне, Матрена, ты про Хрисанфа Андреева, молодого холопа барыни твоей, знаешь ли что-нибудь?

– Нет, барин. Такого не знаю. Хотя может и был такой при барыне. Кто его знает.

– Тогда иди, Матрена. Более я тебя не задерживаю.

Девка полонилась господам и вышла.

***

Когда Матрена вышла, Соколов поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.

– Вишь, что говорят? Святая прямо у них Салтыкова.

– Но сие всего два крепостных, Степан Елисеевич. А у нас их больше сотни. Посмотрим, что иные скажут. А сии могут и солгать.

– Но не похожи они на лгунов, Иван Иванович. И среди любимчиков Салтыковой сии холопы не ходили. С чего им её выгораживать, когда она уже под караулом сидит? Получается, они правду говорят?

– Стоит послушать иных, – гнул свою линию Иванцов. – На основании показаний двух холопов мнение строить рано.

– Хорошо. Эй! Лакея Михейку сюда!

***

Далее пришел черед молодого лакея Михея Матвишина.

– Ты есть Михей Матвишин? Лакей при госпоже Салтыковой? – спросил Соколов.

– Так, ваше благородие. Четыре года состою при барыне лакеем и ничего плохого сказать про неё не могу.

– А с чего ты взял, Михей, что я плохое тебя спрашивать стану?

– Дак барыня то наша под караулом сидит. То всем ведомо. И жалоба на неё подана самой матушке царице. Про то вся дворня знает, барин. То не тайна. Ермолайка Ильин подал ту жалобу.

– А ты знал Ермолая?

– Не сильно знал, барин. Но видал его не раз.

– Что можешь сказать про сего крестьянина?

– Дак драться любил он. Хотя многие мужики в Троицком дерутся, но Ермолайка силен был дюже. Нрава был буйного особливо во хмелю. И за то барыня его приказывали сечь на конюшне часто. Но он к порке был привычный и даже стона бывало не проронит.

– А про его жен знаешь ли?

– Так точно, барин. Знаю. Он был весьма до баб охоч. И без бабы не мог. Тяжко ему было без бабы-то, – молодой лакей покраснел.

– Добро. А вот послушай меня, Михей. Стану я честь тебе строки из доноса Ермолайки, что он матушке царице подал. «Моя женка Катерина Семенова, крепостная крестьянка, вышеозначенной помещицы зимой была загнана в пруд и простояла там под надзором дворни несколько часов и померзла». Было ли сие?

– Про Катеринку, барин, мне ничего не известно. Знаю токмо, что померла она. Но от чего мне то не известно. Я в те поры еще при барыне не состоял.

– А про вторую его женку Федосью Артамонову знаешь ли что? Как она померла?

– Про то знаю. Сам не видал, но дворня баила про то много раз. Я в людской то слыхал.

– И от чего померла крепостная девка Федосья Артамонова жена жалобщика Ермолая Ильина?

– Она кадушку с кипятком на себя опрокинула по нечайности. И обварилась сильно и от того померла, – ответил молодой лакей. – То мне девка крепостная именем Марфа сказывала. Она тогда сие видала своими глазами. Она и сейчас при доме служит и может сама все обсказать.

– Значит, Федосья обварилась сама? А не говорил ли тебе кто, что она была ошпарена кипятком самой барыней Дарьей Николаевной? Вот послушай, что пишет жалобщик Ермолай Ильин. «Затем после горького моего вдовства я оженился во второй раз и женка моя Федосья Артамонова, также крепостная помещицы Д.Н. Салтыковой провинилась перед барыней за плохое мытье полов в господских горницах. И сама помещица била Федосью за то поленом до крови, а затем приказала поливать её крутым кипятком отчего кожа её вспузырилась и Федосья от того померла в лютых муках на второй день».

– Про такое я никогда не слыхал, барин. Но слыхал, что Ермолай после смерти второй женки своей сильно буйствовал. И даже блуд вел в доме барыни с поварихой Дарьей. После того ему третью женку подыскали по приказу самой барыни. Она сказала, что негоже мужику в блуде жить.

– А про третью его женку что знаешь?

– То была Аксинья. Крепостная барыни нашей.

– А от чего померла Аксинья в столь молодом возрасте знаешь ли, Михей?

– Дак говорили, что удавилась она. Но точно мне того не известно.

– Удавилась? – удивился Соколов. Подобного он еще ни от кого не слышал.

– Говорили так. И девка Марфа, знает про то, ибо дружбу водила с покойницей.

– А вот сейчас послушай, что в доносе Ильина написано. «Третья моя женка Аксинья Яковлева, такоже крепостная помещицы Д.Н. Салтыковой, была за такой же проступок (плохое мытье полов) зверски пытана кузнечными щипцами от чего померла. И довожу до сведения матушки государыни, что Аксинья в момент пыток была беременна. От боли она младенчика скинула и приказала помещица того младенца выкинуть на задний двор собакам». Правда ли сие?

– Слыхал я токмо, что барыня велела выдрать девку Аксинью на конюшне. И Ермолайска Ильин говорил после того, что женка евоная от того удавилась. Она была на сносях и от порки той младенчика скинула.

– Записал, Иван Иванович? Сие первое за сей день свидетельство противу Салтыковой. Иди покудова Михей. А мне девку Марфу покличь немедленно. Та, про кого ты мне говорил.

– Позову, барин, – молодой человек поясно поклонился и вышел из кабинета.

***

Далее последовал допрос Марфы Савельевой, крепостной девки, что состояла при Салтыковой уже больше 5 лет.

Марфа была высокой и статной девицей. Ей уже было около 25 лет.

– Ты крепостная девка Марфа Савельева? Так?

– Так, барин, – подтвердила та.

– Ведомо мне, что ты, Марфа, знаешь, как умерла крепостная девка помещицы твоей Дарьи Николаевны Федосья Артамонова?

– Федосьюшка большой чан с кипятком на себя опрокинула. И от того померла, барин, – сразу ответила давка.

– Опрокинула сама? – спросил Соколов.

– По нечаянности, барин.

– Так. А била ли её перед этим помещица ваша госпожа Салтыкова?

– Наказывала лозиной за плохое мытье полов. То было.

– Значит, перед тем как опрокинуть на себя бадью с кипятком, Федосья была избита?

– Избита она была еще с ночи, барин. Муж ейный Ермолай тогда проучил жену как нужно вожжами.

– Муж? – не понял Соколов. – Но ты сказала, что её била барыня!

– Барыня всего-то три раза стеганула её лозой. А синяки на руках были у неё с ночи. Я сама видала.

Иванцов стал снова писать показания. Гусиное перо заскрипело по бумаге.

– А про смерть крестьянки Аксиньи Яковлевой, что сказать можешь?

– Её мужик ейный Ермолай сильно избил, и от того она младенчика скинула. Она в те поры уже на сносях была. И на следующий день она слабая была и полы плохо в горницах намыла. И барыня приказали ей пять плетей дать на конюшне. А после сего Аксинья сама удавилась.

– Вот как? – Соколов повернулся к Иванцову. Тот усердно все записывал. – Стало быть, это от побоев Ермолая Ильина Аксинья младенца скинула? Так?

– Истинно так, барин. А барыня про то не знали и велели её наказать. И потому плетями её отходили как мужика хорошего. Она и сомлела.

– А священника церкви села Троицкое знаешь ли, девка? – спросил Соколов.

– Отца Михаила? Знаю. Отчего не знать батюшку. И жену его знаю и детушек малых.