– И кто из нас чокнутый? – возмутился я.

– Самый чокнутый из нас – Хорь, – как всегда казуистично ответила Маня. – Они с Михрютой в данный момент рванули в ботанический сад, как они выразились, «взять образцы». Хорь привёз с собой книгу «Растительность Южной Америки», на этой книге Хорёк пометки на полях делал, как он выразился, «по примеру великого восдя мирового пролетариата».

С моего сумасшествия мы незаметно переключились на Хорино и Михрютово. Хорь приехал в гости три дня назад. Не виделись мы с ним почти год после путешествия по Брянским лесам. Однако по Skype мы общались с ним регулярно, несколько раз в неделю, так как Мара организовала для нас некое подобие курсов испанского языка онлайн. Маринка насаждала эти курсы в нашей компании с иезуитской жестокостью. Учителем, естественно, был Хорхе Маноло Альмадова, правда, иногда наш учитель пропадал на несколько дней неизвестно куда. Мара отчаянно пыталась установить сеансы связи, но без успеха, пока Хорхе сам не соизволял появиться в Skype. Выглядел он после таких отлучек худым, измождённым и с каким-то диким взглядом. Мара в такие моменты украдкой хлюпала носом, но потом снова железной рукой бралась за наше обучение.

В результате Мариных усилий, несмотря даже на Хорино суматошное и бессистемное обучение, мы все к его приезду уже сносно говорили по-испански. Хоря же наши успехи в испанском языке интересовали мало. Сразу же по приезду в Москву он развил бурную деятельность – стал бегать по коммунистическим партийным и комсомольским ячейкам, организуя какие-то малопонятные мероприятия. Мара, которая приютила Хоря, уже пожалела о своём порыве: в ночь-полночь к ним приходили странные мутные личности то ли за листовками, то ли за чем-то другим… В конце концов Маринка поставила Хорю ультиматум: «Или я, или политика!» Хорь выбрал Мару – политика, хоть и была тоже женского рода, и также привлекала Хоря, но не умела готовить еду…

За прошедший год произошли серьёзные изменения в жизни Михрюты. Димка, наконец, уволился со своего мясокомбината. Какой-то знакомый устроил его разнорабочим на киностудию. Там Михрюта резко взлетел вверх по карьерной лестнице. Произошло это так.

Как то, таская осветительные приборы на съемочной площадке, Димка услышал разговор режиссёра с консультантом-историком, который демонстрировал и объяснял происхождение холодного оружия, которое держал в руках. Спокойно слушать ахинею, которую нёс «консультант», Михрюта не мог.

– Да какая же это сабля? – бесцеремонно влез он в разговор режиссёра с консультантом. – Это кончар или по-польски концеж. Треугольное сечение клинка… закрытая польская гарда… примерно семнадцатый век. Такие использовали польские крылатые гусары, редкая вещь… – с востогом в глазах рассматривал Димка оружие в руках «консультанта».

– Молодой человек, вы кто? – надменно спросил «консультант».

– Я… рабочий… – смущённо ответил Михрюта.

– А я – консультант!

– Стрелял бы я таких консультантов! – не выдержал Михрюта.

– Идите, рабочий, работайте! – истерично закричал «историк».

– Да, идите! В бухгалтерию, за расчётом идите! – поставил вопрос другим ребром режиссёр.

Грустный Михрюта, ругая себя за глупость, пошёл писать заявление об увольнении. Однако вечером ему позвонил тот самый знакомый, который устраивал его на киностудию.

– Димыч! Режиссёр просил тебя отыскать – он этого «консультанта» взашей выгнал, когда ради интереса в интернете порылся насчёт этой сабли…

– Концежа, – поправил Михрюта.

– Ну, да, консьержа… в общем, он тебя обратно зовёт – будешь консультантом по оружию.

И Михрюта стал консультантом по оружию, а поскольку он знал про оружие разных эпох больше, чем «мировая паутина», то мотался по всем съёмочным площадкам. Правда, числился он всё тем же разнорабочим, поскольку не имел образования.

Когда налоговая инспекция, проверяя документацию, увидела Михрютину зарплату, возник логичный вопрос.

– Это что за странный разнорабочий с такой зарплатой? – проницательно смотрел на главбуха киностудии ясным взглядом чекиста налоговый инспектор.

– О, это очень опытный разнорабочий… и работает по двадцать часов в сутки, – бегал глазами главбух.

– А вот об этом вы расскажете трудинспекции… – холодным взглядом кобры гипнотизировал главбуха налоговик.

Когда инспектор ушёл из бухгалтерии, главбух, потея, побежал к директору, но столкнулся с ним на полпути.

– Иван Валерьяныч! Я же говорил, что Михреевскому надо чёрными платить…

Директор бешено вращал глазами, кивая себе за спину – за его спиной надевал своё кожаное чекистское пальто налоговый инспектор.

– … но вы мне верно ответили, что у нас чёрных зарплат не было, нет и быть не может… – дрожащим голосом закончил свою речь главбух.

«Ну, ты и дурак…» – губами прошептал директор.

Налоговик обернулся, прожёг дрожащего главбуха лазером своего взгляда, отчего бухгалтер оплавился, как кусок масла в жару, и направился к выходу.

В итоге, Михрюте зарплату урезали. Однако если бы директор проник в мысли консультанта по оружию, он не то что зарплату ему бы не платил, а за вход с него деньги брал – Михрюта так любил свою работу, что не представлял жизни без неё…

Мои размышления и воспоминания были бесцеремонно прерваны Машкой:

– Слушай, Смышляев, нас Маринка с Хорём ждут – сегодняшний вечер посвящается добрым делам.

– Словосочетание «добрые дела» из твоих уст звучит весьма устрашающе. Колись, какую изощрённую пытку ты придумала на этот вечер? – мрачно спросил я.

– Не я, а Маринка, – улыбнулась Машка. Улыбка её не предвещала ничего хорошего.

– Вот умеешь ты нагнетать, Маш! Ну, расскажи, что у вас там за женский заговор?

– Мы хотим избавить вас от пожирающих страстей – наркотиков и алкоголя…

– А от страсти к женскому полу вы не хотите нас избавить? – с издёвкой спросил я, – Тоже, если разобраться, пожирает, причём, не хуже наркоты с алкоголем – уничтожает индивидуальность напрочь…

– Не умничай, Лёша! Страсть к женскому полу, конечно, в разумных моногамных пределах, не возбраняется, – заметила Маня, слегка поправив свою причёску.

– Во-первых, повторяю: не надо причислять меня к этим торчкам – Хорю и Михрюте, а во-вторых, как вы собираетесь их отучить от колёс и марихуаны? – с пессимизмом поинтересовался я о планах наших девушек привить нам здоровый образ жизни.

– Будем приучать к прекрасному – сегодня мы все, включая Михрюту, идём в оперу…

– Ха! Ха! – не выдержал я. – Ничего у вас не получится! Хорь – человек-кремень, он свою дурь на какую-то оперную шнягу никогда не променяет!

– Посмотрим… – зловеще сказала Машка.

Картина, которую мы застали у Маринки, заставила содрогнуться моё сердце.

Мара держала в руках пакет с какой-то зелёной растительностью. За ней на коленях ползал Хорхе. Михрюта испуганно вжался в кресло.

– Марисенька, дуса моя! Умоляю, не надо в унитас! Мы с Димоськой с таким трудом достали эти обрасци… ми преступление сосверсили – стороса ботанисеского сада водкой подкупили… Мариса, Mi vida, mi amor, mi corazón!^[23]

– Последний раз повторяю, злодей, пойдёшь в оперу? – потрясала пакетом с зеленью Мара.

– Хоросо, хоросо! Пойду! – сломался Хорь.

– Вот и славно, – резко поменяла тон Маринка. – Хорюшка, опера на испанском языке, представляешь?! К нам приехал известный испанский королевский театр – Teatro Real, кстати, твои земляки.

– Нисево о них никогда не слисал, – мрачно заметил Хорь.

– Музыка известного немецкого композитора Курта Вайля, – с энтузиазмом говорила Маринка, – опера современная, концептуальная.

– Ну, скасал се, сто пойду, сего ты меня уговариваес? – раздражённо ответил Хорхе.

– Надо только одеться приличней – театр всё-таки… – заметила Мара.

– Я сесяс… у меня на этот торсественний слусяй есть одесда…

Хорь пошёл рыться в своих вещах. Через несколько минут он предстал перед нами: сверху на нём был смокинг, надетый на футболку с надписью «Futbol Club Barcelona», ниже смокинг переходил в спортивные штаны, на ногах были демократичные кеды. Ощутимая небритость лица и торчащие в разные стороны волосы довершали сумасшедшую картину.

– Чт-т-т-о это? – села на стул Мара.

– Ти се скасала, сто опера консептуальная, я тосе оделся консептуально…

– И в чём концепция? – сердито спросила Маринка.

– Libertad!^[24] – коротко ответил Хорь.

– Не, Хорямба, мой тебе респект! Круто! – поднял вверх большой палец Михрюта.

– Да ладно, Мар, оставь его… фрик, он и в Африке фрик… – поддержала Димку Машка.

– Я сесяс… – засуетился Хорь и снова пропал из комнаты.

Когда Хорь вернулся, он сразу направился в прихожую. Мара подозрительно посмотрела на него.

– Стоять! – гаркнула она, – Руки поднять!

Хорь испуганно расставил руки в стороны. Маринка обшарила его карманы и достала из них пакетики с травой и пакетик с таблетками.

– Сему ессее вас обусяли в гестапо? – расстроено спросил Хорхе.

– У тебя ещё всё впереди – узнаешь! – спокойно ответила Маринка…

Опера оказалась действительно концептуальна, даже чересчур. Когда открылся занавес, перед зрителями предстала мусорная свалка на сцене. С горы мусорных пакетов скатились два персонажа, тут же, из ржавого холодильника вышла размалёванная, как проститутка, девица.

– Вот это я понимаю, искусство… – то ли с сарказмом, то ли серьёзно, высказался Хорь.

Действо развивалось, Хорь маялся, вертясь, постанывая и вздыхая.

– Молодой человек! Хватит стонать – вы мешаете мне наслаждаться великим творением! – зашипела на Хорхе дама с заднего ряда.

Хорь замолчал, но через некоторое время стал похрапывать. Мара сильно двинула его локтем в бок. Хорхе проснулся и тихо сидел до антракта, периодически роняя голову на грудь.

Во время антракта Хорь пошептался с Михрютой, и они рванули из партера.

– Куда вы? Я с вами! – вцепилась в рукав Хориного смокинга Маринка.

– Мариса, тебе туда, к сосалению, нелься – туда ходят только муссины. Это место насивается мусской туалет, – с поддельной печалью сказал Хорь.

– Я у туалета подожду, – обеспокоенно сказала Мара.

Они втроём ушли. Мы с Машкой сходили в буфет и вернулись на свои места. Троица отсутствовала. Началось представление, а ни Хорь, ни Мара, ни Димка не вернулись.

– Что-то я переживаю, не случилось ли чего… – обеспокоенно произнёс я.

– Бедная Маринка, надо же было влюбиться в этого чокнутого Хоря. Вот сейчас и будет постоянно пасти его, – пожалела подругу Маня.

Вдруг, мы увидели пробирающуюся к нам в темноте партера Маринку.

– Ребята, пошли со мной, – шептала губами и махала нам рукой Мара.

Мы обеспокоенно вышли за подругой из зала.

– Их в милицию забрали. Эти придурки косяк в туалете курили, а «добрые люди» сообщили. Где он траву спрятал? Я ведь всё обшарила… Ну вот, стояла я у туалета, когда туда двое полицейских прошли – у меня сразу сердце ёкнуло. Ну, а когда этих даунов вывели, я уже ничего сделать не могла. Они здесь рядом в отделении, я выяснила.

Мы пошли вытаскивать мистеров Ганджубасов из полиции. Долго пытались мы уговорить капитана отпустить Хоря с Михрютой, объясняли, что Хорхе иностранец. Помогли только свёрнутые в трубочку двести баксов, которые Мара передала капитану, поймав его за руку.

– Придурки, дауны, олигофрены, дебилоиды, шизанутые, психи, умственно отсталые, имбецилы… – выплескивала гнев по дороге домой Мара.

– Успокойся Мариса… – пытался остановить поток ругательств Хорь, – я скоро перестану приносить тебе неприятности. Они мне сказали, стобы я в двадцать сетыре цаса покинул страну.

– Что?! – обернулась в сторону Хорхе Марина. На глаза у неё начали наворачиваться слёзы.

– Да, церес сутки…