К вечеру следующего дня мы добрались до станции Кермине. Местные жители, встретившие нас, сообщили, что в крепости, охранявшей город Кермине, в пяти километрах от станции сосредоточено большое количество эмирских войск. Туда же отступили вчерашние отряды противника.

Пятеро красногвардейцев, владевших узбекским языком, переодевшись в халаты, под покровом ночи пустились в разведку. Вернувшись, они рассказали:

– В крепости родной дядя эмира бек керминский. В его распоряжении больше пяти тысяч войск. Бек собирается на рассвете напасть на нас, чтобы сонными захватить и всех перерезать.

Быстро составили план действий. Командиры будили уснувших бойцов и строили походные колонны. Молча, бесшумно двинулись отряды к крепости, спеша до рассвета окружить ее и не дать белобухарцам инициативу в руки. Изредка звякнет штык о штык, выругается вполголоса споткнувшийся боец…

Все ближе и ближе наступают красные бойцы. Уже ясно видны халаты бухарских сарбазов и белые чалмы мулл, воодушевлявших солдат. Кое-где начинается рукопашная схватка. Не выдержали солдаты бека. Сначала по одному, а затем целыми группами они поспешно скрывались за глиняными дувалами городских построек и по темным кривым уличкам города отступали к крутому берегу Зеравшана. Крепость была в наших руках.

Оставив в крепости гарнизон, мы повернули обратно, спеша на станцию к оставленным эшелонам…

В окна вагона вползал рассвет. Склонившись над картой, мы изучали обстановку. Тревожный гомон. Шум голосов за окнами вагона оторвал нас от карты. По коридору громыхали быстрые шаги. Адъютант, влетев в купе, взволнованно доложил:

– Дозоры задержали кого-то. Говорят, из крепости.

Не дожидаясь, мы бежим из вагона навстречу приближающейся толпе. Дехканин-узбек в рваном халате, беспрерывно кланяясь, ломаным русским языком пытается что-то сказать.

– Эмир… сарбаза… много, много сарбаз, русский офицер. … красный аскер секим…

– Да говори ты по-своему!

Узбек, обрадованно мотнув головой, быстро говорит на родном языке… Для большей ясности он проводит рукой по горлу. Этот жест лучше всяких слов объясняет все собравшимся красногвардейцам.

Красногвардейцы выскакивают из вагонов, строятся в походные колонны. Артиллерия уже начала обстрел укреплений. Метким выстрелом удалось пробить вышку минарета мечети, лишив неприятеля возможности наблюдать за нашим продвижением.

Бой был жестокий.

К полудню нашей батарее удалось сбить два орудия противника. Посланная в обход белобухарцам наша конница, прорвавшись в их тыл, подожгла мост через Зеравшан, отрезав врагу путь к отступлению.

Только небольшая часть противника успела перейти на другую сторону: мост, не выдержав тяжести, обрушился в мутные воды Зеравшана. Кладбище было в наших руках. Через некоторое время крепость сдалась.

Большой дворец, разукрашенный майоликом, с красивыми открытыми террасами, резко выделялся среди окружавших его серо-желтых домов простых смертных. Широкая мраморная лестница вела на террасу, где в окружении своих приближенных стоял бек. Каменными изваяниями стояли сановники бека. Сквозь шпалеры разодетой в блестящие парчевые и шитые золотом бархатные халаты бекской челяди наш штаб прошел к лестнице и поднялся на верхнюю площадку.

– Я и мои войска и население, – сказал нам бек, – сдаемся на милость победителям. Мы знаем, что советская власть очень милостива к народу…

При этих словах в рядах красногвардейцев началось движение, и чей-то голос негромко, но четко сказал:

– Советская-то власть милостива, а вы что сделали с нашими товарищами?

Каменные изваяния на ступеньках лестницы чуть дрогнули, и бек, на мгновение замявшись, продолжал уже менее торжественным тоном:

– Я имею к вам две просьбы… Здесь во дворце собраны женщины и дети. Оградите их от насилий.

Чувствуется, что безопасность его жен в настоящий момент его больше всего волнует. Высказав свое главное желание, он уже спокойнее заканчивает:

– Всем моим приближенным, советникам и войскам прошу даровать жизнь. С этого момента мы перестаем быть вашими врагами.

Пленников заперли в одну из комнат. Выделили отряд коммунистов для охраны женщин, находившихся в одной из комнат дворца. Они испуганно шарахнулись в угол при нашем появлении. Велико было их изумление, когда они поняли, что страшные «красные аскеры» совсем не собираются причинить им вред.

В одной из комнат дворца обнаружили шесть русских казаков во главе с подъесаулом, которые при нашем приближении, побросав оружие, подняли руки. На женской половине дворца, на постели одной из жен бека, лежал еще не остывший труп русского подполковника Ванновского, сына известного генерала, бывшего военного министра. Он застрелился.

Я стоял на террасе. Внезапно кто-то тихо дотронулся до моей руки, я увидел старика-узбека, очевидно одного из слуг бека. Старик, оглядываясь по сторонам, знаками просил следовать за собой.

Я пошел. Какими-то полутемными переходами мы спустились в погреб. Отгороженные толстой железной решеткой, лежали люди, вернее, призраки людей… Слабый свет, пробивавшийся сквозь маленькое отверстие, не позволял различить их лиц.

При нашем появлении пленники зашевелились и, видимо приняв нас за кого-то, боязливо отползли в дальний угол ямы.

– Это ваш сарбаз. Скажи, чтобы сломали замок, – сказал мой проводник.

Я позвал красногвардейцев. Пленников было 22 человека. Все они – красногвардейцы, захваченные в плен при отступлении отрядов тов. Колесова из-под Старой Бухары. Окольными путями их доставили в керминскую крепость. Несмотря на то что многие из них были ранены, никакой помощи им оказано не было. В течение двух недель им не давали даже хлеба. Ежедневно в подземелье спускались и мучили несчастных. Среди мучителей-палачей выделялся подполковник Ванновский, застрелившийся после сдачи крепости. Двое из пленников сошли с ума.

Во дворе крепости красногвардейцы обнаружили еще одну тюрьму.

Глубокая сырая яма, обложенная кирпичом, не имела ни выхода, ни входа. Сверху люк, через который спускались осужденные. Прикованные цепями к кольцам, вделанным в стены, они заживо гнили. Смрадом пахнуло, когда открыли люк.

На грязном, загаженном полу ямы вмялось человек десять арестантов-узбеков. Некоторые из узников находились здесь по многу лет. Освобожденные от цепей, они не хотели покидать ямы без разрешения бека. Пришлось насильно вытаскивать их.

Поздно ночью бек со своей свитой был отправлен на станцию Кермине…

Подвинувшись на другой день на несколько верст от Кермине, наши головные отряды встретили паровоз с вагоном тов. Морозова, одного из начальников отряда тов. Колесова. Трудно передать ту радость и волнение, которые охватили всех нас, когда красногвардейцы увидали друг друга:

– Мы считали себя обреченными на смерть, – сказал командир поезда Морозов.

Собравшись у тов. Морозова, мы подробно ознакомились с положением отряда тов. Колесова. Его артиллерия не имеет снарядов, патроны на исходе. Отряду не хватает продуктов, потому что вместе с ним движется несколько тысяч беженцев, спешно эвакуировавшихся. Беженцы чрезвычайно задерживают продвижение отряда. Увлеченные распросами, мы не замечали, как проходило время.

Громовое «ура» потрясло воздух и заставило нас выскочить из вагона. Вдоль железной дороги приближалась масса вооруженных людей. Это подходили головные отряды тов. Колесова…

Тов. Колесов совсем болен. Он не стал даже отвечать на вопросы и сказал:

– Ребята, со мной не разговаривайте, дайте мне уснуть…

Свалился и уснул.

Часа в три ночи дозорные привели в штаб шестерых бухарцев – делегацию от эмира. Наши предположения оправдались. Встревоженный взятием Кермине, пленением своего дяди, а также соединением наших отрядов, представлявших сейчас внушительную силу, эмир постарался предупредить события и послал делегацию для переговоров о мире.

Глава делегации, седобородый сановник, торжественно заявил:

– Эмир, да хранит его Аллах, очень просит освободить его дядю – бека Кермине. Эмир пойдет на все уступки, если вы это сделаете.

На экстренном заседании нашего штаба были выработаны основные требования, обеспечивающие мирную жизнь и работу советского Туркестана и жителей Бухары. Наши условия в основном сводились к четырем требованиям:

1. Немедленное разоружение и роспуск армии, сформированной эмиром.

2. Возмещение убытков, понесенных железной дорогой, и восстановление разрушенных участков.

3. Соблюдение эмиром полнейшего нейтралитета во внешней политике по отношению к советской власти и обеспечение мирной жизни советских граждан в Бухаре.

И последнее условие – удаление из пределов Бухары всех белогвардейцев…

Пленный бек, приглашенный на заседание, полностью согласился с текстом договора. В тот же день штаб отправил меня в Ташкент для утверждения договора правительством советского Туркестана.

Договор был утвержден без всяких изменений.

Многотысячная толпа встретила меня в Кермине. Высоко подняв над головой лист мирного договора, я во всю силу легких крикнул:

– Мир!..

Могучее «ура» громом раскатилось по степи.

Гудович А. На помощь // Война в песках [717].

* * *

В деревне я строил дом (1993 г.), мой сосед поставил на меже вагончик, в нем завелись люди – бригада строителей. Все они съехались издалека, по зову своего атамана Саши (таджик) – из-под Винницы, из Мордовии и Таджикистана. Меня звали «дядя Сережа», а Коля-таджик звал меня «дядя». Приехал он из-под Курган-Тюбе, из самого пекла, с выбитым глазом и поврежденным лицом. Трясся от холода, и я дал ему шинель и мою телогрейку. А ведь он в своем городе принадлежал к элите – «скорой помощи». Теперь он превратился в какое-то двойное существо. Однажды он собрался в город – звонить домой. Надел костюм, галстук. Вышел из вагончика другой человек, его было не узнать – интеллигентный, элегантный, уверенный в себе.

В Коле жила глубокая, животная тоска по советскому строю. Я встречал ее и в других таджиках из «горячих» мест. Стоило ему выпить, он встревал в любой разговор и без всякой с ним связи сообщал:

– А у нас старики говорят, что через семь лет Советский Союз восстановится.

Его сознание сузилось на одной мысли – прокормить пятерых детей, которых он оставил дома. На «скорой помощи» он получал зарплату 16 нынешних рублей – на пять буханок хлеба в месяц. Вот и пришлось ему найти и попроситься в бригаду. Но это было не фундаментальное решение вопроса. Когда стало подмораживать, Коля совсем загрустил и пришел ко мне.

– Как жить, дядя? – слезы ручьем из пустой глазницы.

– О чем же вы думали, когда русских гнали и советскую власть свергали?

– Да разве это мы? Это же все из Москвы шло.

– Теперь терпеть надо, быстро не выправить…

Сорвались у меня с языка злые слова. Но ведь мы сами уничтожили благополучие и справедливость нашей жизни. Конечно, жалко наших людей, по мере сил надо поделиться телогрейкой и капустой. Но обманывать не хочется…

По данным социологов, в 1992 г. «подавляющая часть опрошенных рабочих, колхозников, сельской и технической интеллигенции не разделяла идей суверенизации страны, 77 % опрошенных выразили сожаление о распаде СССР, даже высказались против независимости Таджикистана… Иные настроения овладели политической и хозяйственной элитой, она решительно высказалась за независимость Таджикистана» [704].

Я, как советский ребенок, увидел Евразию (и читал про неё)

В моем детстве, два последние года войны, я жил у деда в деревне. Он был казак из Семиречья из станицы Лепсинской. Казаком он был бедным, работал много – семеро детей. Изба полна детей, тут же и теленок. Под старость перебрался ближе к Москве. Он рассказывал мне о своей жизни, образе жизни и хозяйства, с которым постоянно соотносили себя казаки.