– Отто, нам самый раз в линзу на самих себя взглянуть, не находишь? И понять, что с нами со всеми сейчас?

– Или чтобы в линзу на нас на всех из Йены. Ты это? – сверкает очками Отто.

– Чтобы ты себя сам увидел, как глупо злишься!

– Для этого линзу сделать надо, только и всего, милая Гретхен!

Тут и я вступаю:

– Сейчас мы только пьяную можем!

– Зато патриотическую! – ухмыляется Вилли, уже потеряв над глотками контроль. Ведь ласковая ладонь Греты своей жизнью живет и гладит его, несмотря ни на что, и сам он тоже дрожащей рукой плоть ее округлую тихо жмет, и это тайна их.

Но ведь разрядил, снял он вовремя накал, молодец. И теперь все к Вилли оборачиваются, в глаза заглядывают:

– Ты к чему, Вилли? Патриотическую? Ты это к чему?

И кричит Вилли:

– К тому! “Парадный марш стрелков”, вот к этому!

И марш сразу опять к нам придвинулся, и Грета прежняя на стул снова плюхнулась, хохоча:

– Ну, штрафуйте меня, штрафуйте!

Содрогнулись мы опять, в какой уж раз. Сидела в пилотке своей, чуть расставив ноги, и на нас смотрела с призывом даже:

– Штрафуйте, ну?

Смеялась, что не шевелимся, призывам не внемлем. И вскочила, за рукава тянуть нас стала, пока за собой не вытянула и в строй маршевый не поставила. И шагали, ноги задирали, старались. Кроме Вилли, он на месте своем так и остался, не на шутку упершись, со злобой вдруг. Пьяный уже совсем, что ли, был.

И друг за дружкой, задыхаясь, опять мы приземлялись за стол, а Грета мимо шлепала и шлепала босыми ногами, о туфлях позабыла давно.

Отто сидел, обхватив голову руками.

– Перекликается, нет? – пробормотал вдруг.

– Что с чем? – услышал Вилли.

– Что-то с чем-то. Не знаю. Марш этот с чем-то. Нет?

– С чем? – не понимал Вилли.

– Чего еще не знаем, – кивнул я.

– Я зато знаю, понял сейчас, – сказал Отто. – Она линзу сделает. Вот женщина эта. Мы под кнутом ее.

Мы опять стали смотреть на Грету, и Вилли произнес с несвойственной ему задумчивостью:

– Интересно, она сделает, а вот кто из нас ее сделает?

Мы засмеялись, потому что и так было ясно кто.

– Нет, – замотал головой Вилли.

Я спросил, угораздило:

– А кто же, кто?

– Ты, – отозвался Вилли. – Ты, Ханс.

И все опять засмеялись, и я первый, не поверив.

Отто удивился:

– Чего не пьешь, друг Ханс?

– Смена, – напомнил я.

– Ну, поспать еще успеем, – успокоил Вилли.

Теперь удивился я:

– Сейчас смена, вот она!

В окнах темно было. Но сквозь марш гудок уже властно прорывался, первый, заводской.

7

А за стенами, оказалось, тоже жизнь была. Дрезина тускло фарами светила, нас поджидая. И люди в полутьме в прицепе сидели, вспыхивали папиросками. Мы полезли к ним в прицеп, и Грета только успела руками всплеснуть:

– Где мы, боже? Я забыла! Решила, глупая, что я в Германии!

Веселье еще гуляло в ней, и мы не без труда затолкали коллегу внутрь, сами запрыгнув следом. Дрезина пискнула и покатилась по территории завода. Контуры строений едва вырисовывались на сером небе, день все медлил, не наступал. Прицеп болтало на разбитой узкоколейке, колеса отчаянно визжали.

Отто, похоже, нравилось:

– Поселили в черте, у цеха. Удачно, считаю. Ближе к делу.

– Чтобы не рыпались за черту не дай бог, – кивнул Вилли.

– Интересует, что за чертой? – спросил Отто.

– Интересуют русские в той степени, в какой мешают нам работать, – изрек Вилли. – Мечтаю закончить и умотать скорей, с ума уже схожу.

– Считайте глотки, Вилли, мой вам совет, – проскрипел Отто. Бурной нашей ночи позади как не было.

Тут и я вмешался:

– А надзор, скажу, и впрямь строгий. Слишком даже, я так думаю. Провожатые эти надо не надо, за спиной постоянно шаги, куда годится? Туда не сверни, туда не посмотри! В общем, жизнь насекомых под микроскопом, а как же? Под линзой! – развеселился я. – Вот! Видите сами, все аукается, к чему бы?

И Грета защебетала:

– Женщины в лаборатории огорчаются, когда я, извините, в туалет хожу по маленькому делу! И так искренне, ну вот до слез прямо, что я терплю даже, лишь бы все время у них на глазах!

Отто не слышал:

– Ну, нормальный режим безопасности, в чем дело? Есть же предписание нас охранять, в конце концов.

– Или от нас, – кивнул Вилли.

Отто в полутьме приблизил к нему лицо:

– Вилли, я вам не советую.

– Это я понял, – ухмыльнулся Вилли.

– Посмотрел бы, как это выглядело бы у нас с нашей подозрительностью и идиотской дотошностью, – сказал Отто. – Просто вы поменяйте всё местами и на секунду представьте, что это в нашей родной Йене.

Вдруг другие очки в прицепе блеснули, не Отто.

– Именно так все в Йене и было, только хуже еще, вы правы, коллега, – сообщил на чистом немецком языке один из наших попутчиков, на Отто, кстати, весьма похожий. – Но разница в том, что вы живете в доме сами по себе, а у нас день и ночь толклась прислуга!

Вилли был в своем репертуаре:

– Хорошенькая?

– Вся мужского пола, – вздохнул очкарик.

И мы вместе с очкариком рассмеялись. Он тут же перевел это своему носатому соседу, и тот просто зашелся в хохоте. И все в прицепе смеяться стали, но громче всех носатый, самый веселый оказался. А Вилли под это дело украдкой от Отто из фляжки своей хлебнул, ухитрился.

– Ведь мы тут все почти инженеры, поголовно, такие же, как вы! В общем, коллеги-оптики! И будем знакомы! – заключил очкарик с воодушевлением.

Дрезина встала на разъезде, пропуская другую дрезину с таким же прицепом, и там тоже люди сидели. Вилли вскочил и провозгласил трубным голосом:

– Да здравствует советско-германское сотрудничество! И советское на первое место ставлю!

Нам тут же начали из прицепа махать, и мы замахали руками в ответ. Носатый, не понимая, все равно кивал, и кивал одобрительно, и все хохотал без удержу, даже когда Вилли, резко снижая пафос, спрыгнул с подножки и стал шумно мочиться на колесо прицепа. Один мочился, другой хохотал, и оба с удовольствием.

Мы опять поехали, и Грета удивилась простодушно:

– Так вы такие оптики, которые конвоиры?

– Чтобы вы не заблудились случайно, – нашелся очкарик, но усмешку едкую скрыть не смог, смелый был. – Не мы это придумали, что сейчас едем с вами, ну, вы же сами понимаете?

Голос Вилли опять все перекрыл:

– Гитлер со Сталиным придумали! Они!

И тишина тяжелая повисла. Носатый хохотать перестал и вздрогнул даже, услышав. Визжали колеса прицепа.

Очкарик сказал Вилли, понизив голос:

– Он тоже вам не советует. Не я это вам, он! – и кивнул на носатого соседа, и усмешка опять тронула губы.

– Много чего-то советчиков, – вздохнул тяжело Вилли. – Но к жиду твоему стоит прислушаться, верно? Жид он всегда жид и лучше нас знает!

Показалось, очкарик кивнул в ответ быстро, но так быстро, что, может, и впрямь показалось.

Отто вдруг сказал:

– Вилли, проветритесь-ка пешком. Вылезайте, Вилли.

Вилли к нему повернулся:

– Что это вы, профессор?

– Воняет от вас, невозможно терпеть.

– От вас не меньше, поверьте, – усмехнулся Вилли.

– От тебя по-другому, – пробормотал Отто.

Вилли только плечами пожал и вдруг легко и не без охоты даже покинул нашу компанию, спрыгнув на ходу в полутьму куда-то. Грета засмеялась, когда носатый попутчик сделал было движение за Вилли, но вовремя одумался. И смелый очкарик тоже рассмеялся, правда, отворачиваясь.

А заводские корпуса уже наступали на нас, сами словно шагали нам навстречу большими шагами, заливаясь ярче и ярче первыми лучами солнца. И тормозила дрезина. И тут я напоследок наконец разглядел женщину в углу прицепа, смог. Безучастно сидела в профиль, так ни разу и не повернулась ко мне, не посмотрела. Так что профиль только мне и достался: не юный, увы, совсем, и отчасти даже какой-то лошадиный.

– Тоже оптик-конвоир или конвоир-оптик наоборот? – спросил я очкарика шутливо про женщину, пряча непонятный самому интерес.

Очкарик махнул только рукой, явно интереса не разделив:

– А, эта? Да просто по дороге ей, дочь в горшечном цеху, на трамбовке. Сама тоже здесь на заводе работает, а как же.

И тут по прихоти машиниста я пролетел чуть не через весь прицеп к этой женщине. Резкий тормоз ткнул меня в ее лицо, и я правда будто лошади в морду заглянул. А тело ее просто каменным было, я чуть не расплющился об стену.

Выполз следом за коллегами из прицепа полуживой, а Вилли чудесным образом уже встречал нас у ворот цеха.

– Вы все кольца свои по железке выписываете, а я хожу прямо, вот он я! – сообщил он, гордясь собой.

– Под колеса угодишь со своей прямотой, – качая головой, предрекла Грета.

– Это всегда с нами, – отозвался Вилли.

Грета не поняла:

– Что с нами?

– Возможность, – пояснил усач, ничего не прояснив.

А очкарик подмигнул со смыслом, свое в голове было:

– Ориентируетесь, однако!

– Немецкий шпион, однако! – ухмыльнулся в своей манере Вилли.

8

Во рту у Отто свисток. Я мчусь на его свист вверх со своего подземного этажа. Да стою уже с ним рядом, а он все свистит, глядя на меня. Я выдергиваю у него свисток, и Отто говорит:

– В Йене получилось, а здесь херня. И херня за херней. Объясните.

Вот что он, бедный, высвистывал. И губы без свистка дрожат взволнованно:

– Приехали в рамках сотрудничества, явились не запылились! Вот они мы! Асы! Немецкие технологии хваленые и варки показательные! Анекдот, ну анекдот же, Ханс, с ума сойти! Русские животы надорвали уже, хохочут!

– Скверный анекдот, – не отрицал я.

Отто взял меня под руку, будто повел тихо куда-то, как девушку, но тут же закричал в ухо прямо, оглушил:

– Что такое это? Что? Тараканы в стекле с пауками вдруг, ресторан китайский! Что это, Ханс? С нами что, я вас спрашиваю? Нет, вы мне объясните!

И уже очки свои привычно снимал, хотел, видно, лицо руками прикрыть, слова исчерпав, но я удержал вовремя:

– Не надо, Отто.

Он улыбнулся криво:

– Это я к чему сейчас? Пластинку опять эту заезженную? Да наши вот по телефону только, пять минут назад… И по морде мне, по морде, хорошо, по телефону. Рвут и мечут. Еще, значит, варка одна-другая, и чемоданы пакуем, всё. Под зад ногой называется!

Перерыв как раз был, рабочие по цеху без толку ходили. Стекло в горшках под кожухами остывало между варками.

Отто под руку меня опять взял, о себе напоминая:

– Так делаем чего, друг Ханс?

– Варка одна-другая, – пожал я плечами.

– Еще олух наш бедный спился совсем и мозгами, кажется, всерьез поехал, вы не считаете? – вздохнул Отто.

Олух не заставил себя ждать, тут же и явившись собственной персоной. Но с ним еще девушка юная была.

– Из горшечного цеха леди, – представил Вилли оробевшую спутницу. И хохотнул, конечно: – С горшка прямо снял, а ей биде, по-моему, в самый раз уже!

Отто, не услышав, сообщил мне, и тон приказной был:

– Она сегодня будет у вас на подхвате.

– Кто? – удивился я.

– Вот она, она, – повторил Отто хмурясь. Не иначе был свой уже план действий, вопросы раздражали.

– У меня есть Пётр на подхвате, и мы вполне, по-моему, справляемся, не так ли? – возразил я.

Но и Отто возразил, набрался терпения, как мог:

– Лишний глаз не помешает, Ханс. Вы, разумеется, справляетесь выше всяких похвал, да вы вообще у нас как белка в колесе, но ведь это и плохо? А мне вот важно, чтобы один кто-то всегда находился возле пирометра, то есть даже совсем безотлучно, вы это понимаете? – Нет, сорвался он, зашелся в крике: – Безотлучно, я сказал! Вообще ни на шаг! За температурой чтобы в оба глаза! И сегодня я лично буду засыпать все до одной присадки, вот этими самыми руками, вот лично я и никто другой! – чуть ни визжал уже Отто.

Да, план был у него. И мы молчали.