Война глазами подростка (страница 6)
Офицер, держа папу за шиворот, дотащил его до кабинета (а папа в это время изо всех сил вырывался из рук ненавистного оккупанта) и усадил в кресло. Одновременно немец истошно звал врачиху и деда с бабкой. Все прибежали, врачиха схватила инструменты, а дед и бабка, вместо того, чтобы помочь внуку-пионеру отбиться от врагов, усердно помогали тем держать юного героя в кресле. Одним словом, спастись так и не удалось, и врачиха одержала полную победу, проверив все зубы, просверлив пару дырок и поставив пару пломб на больные зубы.
Зубы болеть перестали (а ведь шла война, никакого медицинского обслуживания не было, конечно, и лечились, в лучшем случае, «заговорами» и настойками трав и грибов). И повеселевший папа с немцами подружился.
Врач продолжала лечить зубы солдатам, а иногда принимала и местных жителей. Отношения установились крепкие и очень хорошие. Но однажды, уже поздней весной, пришел приказ на переезд. Немка собралась, сложила вещи и инструменты. Солдаты вынесли кресло и погрузили его в грузовик. Бабка в квартиранткой расцеловалась, дед её обнял и погладил по голове, как собственную внучку, и та уехала куда-то ближе к фронту. Осиротевший офицер ещё какое-то время заходил в гости, сидел в гостиной, иногда выпивал с дедом по рюмочке то ли дедового самогона, то ли принесенного шнапса, а потом и сам уехал вместе со своими солдатами. Тоже, видимо, на фронт. Больше никогда в жизни папа об этих людях даже не слышал. А было это уже в предверии Курской битвы – самого большого сражения сорок третьего года, одной из самых больших и тяжелых битв не только Второй мировой, но всех войн в истории человечества.
Зенитчики и самолёты
Курск от городка стоял очень далеко, но папе сейчас кажется, что с самого начала того лета все ожидали крупного решающего столкновения между Красной армией и немцами – всем понятно было, что именно летнее сражение и решит судьбу войны.
Насколько в этом случае папины мысли отражают действительность, а насколько срабатывает «ложная память», сказать невозможно, но 5 июля 1943 года Курская битва началась. Немцы пошли в наступление, стремясь окружить и уничтожить советскую оборону в районе так называемого «курского выступа». Сражение продолжалось неделю. Сначала немцам удалось прорваться на отдельных участках на глубину до пары десятков километров, однако успехом эти прорывы назвать нельзя, конечно – обычные тактические отступления в ходе сражения. Затем советская армия отбросила немцев на исходные позиции, ну, а затем, прорвала уже оборону противника и нанесла ему решающее поражение. После Курской битвы уже ни у кого в мире не оставалось никаких сомнений в том, что Германия войну проиграла, и речь идет только о том, сколько именно месяцев и лет понадобится на ее окончательный разгром. Тем более, что одновременно с Курским сражением американцы высадились на Сицилии, то есть, началась битва за освобождение Западной Европы.
Июль 1943 года стал одним из самых кровавых месяцев войны. Кроме сотен тысяч убитых и раненых немецких и советских солдат, в том месяце, например, американцы потеряли самое большое количество тяжелых бомбардировщиков за всю свою военную историю. Бомбардировщики эти, вылетая по ночам с баз в Англии или Северной Африки, бомбили всю захваченную гитлеровскими войсками Европу. А так как были они самыми большими и опасными для Германии, в частности, для её промышленности и транспорта, самолетами, то и уничтожению их немцы уделяли особое внимание.
**
Ещё до начала Курской битвы в доме поселились несколько немецких солдат-зенитчиков во главе с фельдфебелем. Надо сказать, что и в сорок третьем году жизнь в городке протекала совершенно спокойно, без особых передряг. Партизан, подпольщиков, советских разведчиков не было слышно, не говоря уже о каких-то налетах советской авиции – фронт стоял далеко, а бомбить особо в городе было нечего, разве что небольшую железнодорожную станцию, депо и пару шахт. Люди жили и выживали, привыкнув в оккупационным порядкам и окончательно к ним приспособившись… Так что, приезд зенитчиков – целой батареи или даже больше (папа точно не помнит) вызвал только удивление – зачем столько орудий на небольшой и тихий город, утопающий в яблочных и вишневых садах?
Зенитчики между тем стали активно готовиться к боям. Во дворе фельдфебель регулярно проводил занятия с батарейщиками. Те рассаживались на табуретках и записывали в тетрадки слова фельдфебеля. Папе тоже было интересно, так как на лекциях преподаватель вывешивал огромные плакаты, на которых были показаны темные силуэты самолетов – больших (бомбардировщиков?) и поменьше (истребителей?) – вид снизу, сбоку, спереди, сзади. Там же стояли цифры, видимо, изложение скоростей, высот, бомбовой нагрузки, количества членов экипажа и тому подобного.
По всей видимости, лекции были посвящены тактико-техническим данным авиации противника и указаниям по ведению стрельбы, прицеливанию, упреждениям и всякой другой необходимой зенитчику всячины. А фельдфебель, судя по его легкому обращению с формулами, необходимыми для расчетов стрельбы по самолетам, был в прошлой – гражданской – жизни, математиком, может быть, школьным учителем?
После теоретических занятий солдаты отрабатывали практические действия: учились расчехлять и устанавливать на позициях орудия, часами сидели на боевых постах, разворачивая пушки влево-вправо, поднося снаряды, перетаскивая пушки на руках на недалекие расстояния, быстро цепляя их к тягачам и перевозя на новые позиции, где вновь как можно быстрее устанавливали орудия и снова поднимали и опускали стволы, выбивали из них, якобы, застрявшие снаряды, заменяли друг друга, как будто бы, кто-то был убит или ранен… К тому же, копали укрытия, блиндажи, окопы, пункты связи и управления огнем… то есть, занимались обычным солдатским делом.
**
В свободные минуты фельдфебель любил поболтать с папой. Папа не может сказать – не помнит, – хорошие ли были у того отношения с бабушкой и дедушкой, но между папой и этим немцем тоже было нечто, вроде дружбы. Запомнилось папе, как фельдфебель устраивал соревнования по стрельбе: ставил в углу двора какие-то чурки и стрелял по ним из пистолета. Потом давал пистолет папе. Пистолет был тяжёлым, и папа в первый раз резонно заметил фельфебелю, что, мол, оружие тяжело для мальчишки, условия неравны. Тот согласился и предложил папе стрелять с более близкого расстояния. Соревнования, причем, на какие-то призы, – то ли яблоки, то ли шоколадки, – немец проводил чуть ли не каждый день, приглашая и других мальчишек.
И опять царила какая-то чуть ли не идиллическая обстановка: и те, и другие, уставшие от войны, пытались, наверно, забыться, пытались наладить отношения там, где наладить их было невозможно – всё же с одной стороны стояли жители оккупированной страны, а с другой, оккупанты. Можно было на время забыть, что никто из них напрямую в войне виноват не был, а выполнял то, что приказывалось сверху, но, наверно, никому, ни тем, ни другим, не удавалось окончательно и полностью выбить из памяти, что идёт война, а перед тобой всё же представитель противной стороны, как бы ни был он приятен лично.
Однажды ночью папа проснулся от грохота. Бабка и дед резво его и Нину ухватили, и все бросились в погреб – отсиживаться. Грохот продолжался долго (или так папе показалось). Сначала решили, что город бомбят наши. Было очень страшно, но и радостно, потому что впервые наши самолеты бомбили врага в родном городе, впервые папа сам ощущал, как по немцам наносят удары. Всякая личная дружба совершенно не воспринималась, как смягчающее обстоятельство в пользу врага. Личные чувства никак не мешали радоваться ударам своей авиации.
Утром же оказалось, что бомбежки не было, а грохот стоял от стрельбы зенитных орудий. Но те, конечно, стреляли именно по высоко пролетавшим самолётам.
Теперь стрельба открывалась каждую ночь. Семья укладываться на сон стала в погребе. И каждую ночь все просыпались от грохота. К стрельбе привыкли, опасности уже не чувствовали, так как пушки стреляли не вертикально вверх, то было безопасно, в отличие от окружающих районов города, куда кучно сыпались осколки от зенитных снарядов, разбивая и зажигая крыши домов и калеча людей. (Хотя, что было бы, если бы самолёты стали бомбить батерею, лучше не думать).
После первой ночи, через несколько дней стрельбы немцы сбили самолет. Папа запомнил, как впервые к грохоту пушек вдруг добавился жуткий гром с неба, который даже перекрыл звук орудийных залпов. А утром немцы радовались. То ли похвастались, то ли жители сами поняли, этого папа не помнит, что высоко летящий бомбардировщик был поражен прямо в бомбовый отсек и бомбы сдетонировали. От самолета не осталось даже обломков. Точнее, такие мелкие обломки, что их никто не отличал от осколков снарядов.
Днём приехали немецкие гражданские и что-то долго с батарейцами обсуждали. Потом полезли смотреть какое-то странное сооружение, что днем всегда было закрыто брезентом. Его впервые вскрыли, под ним оказалась большая прямоугольная решетка. Папа ничего не понял, но решетку запомнил.
Теперь нет сомнений в том, что батарея стреляла по целеуказаниям радара – один из первых опытов подобного использования зенитной артиллерии приходится как раз на 43-й год, это известно (не путать с обнаружением самолетов на дальних дистанциях, где радар стал применяться ещё с 41 года).
История сбитого бомбардировщика
Еще через неделю или две эта же батарея сбила ещё один самолёт. На этот раз, тот упал почти целым. На поле за городом, но совсем недалеко. Ещё утром новость стала известна, и мальчишки бросились к месту его падения.
Самолёт оказался огромным. Он лежал на брюхе, с переломанными и погнутыми винтами. На бортах были нарисованы огромные белые звёзды и полосы. Папа удивился цвету, так как ожидал увидеть красные звёзды, а не белые.
Возле самолёта лежали в ряд восемь тел мёртвых лётчиков. Немцы уже здесь побывали и похозяйничали. Они вытащили наружу мертвецов, забрали документы, оружие, что-то ещё, после чего уехали.
Первые добежавшие мальчишки всё это видели, рассказали, что никаких раненых летчиков не было – все погибли. Папа обходил огромную машину и никак не мог сообразить, что же на ней написано. Буквы были немецкие, и он сначала не мог понять, что это, немцы своего сбили, что ли? Тогда почему бросили убитых пилотов?
Потом пришли взрослые. Стало известно, что самолёт – американский, а надписи на английском. Местная управа дала указание мертвых летчиков закопать. И их похоронили там же, у самолёта.
Папе кажется, что на похороны собрался весь город. Их положили в одну могилу, не снимая чистые комбинезоны, и папа запомнил, что все они при похоронах были чистые и причесанные, а когда он их видел в первый раз, они были в крови, в саже, в грязи, – и сами летчики, и их одежда. Кто-то мертвых обмыл и выстирал комбинезоны. И не разобрали одежду, а оставили мертвым, хотя все ходили в лохмотьях.
Священник – православный, конечно, читал молитвы. Женщины плакали. Ребята тоже.
На похоронах присутствовали и немцы, и полицаи. Как они себя вели, папа не обратил внимания, так как печально думал только о погибших летчиках. Но через неделю священника убил полицай. Убил, не скрываясь, ничего ему за это не было.
Уже то ли после войны, то ли после освобождения полицая судили в городе же. На суде тот рассказал, что убить приказал немецкий офицер за то, что во время похорон священник не просто достойно похоронил американцев, но в ответ на усмешку офицера, который ехидно заметил, как это православный священник хоронит чужаков – ведь они ж из враждебных религий, сказал, что Господь судит не по тому, как ты Бога называешь, а как веришь, а раз эти люди пришли к нам на помощь в битве с антихристом, значит они – истинные верующие, поэтому и хоронят их по обряду (конечно, папа не точно цитировал, но ответ был примерно таким). Немцу слова священника не понравились, он дал указание того проучить (или просто убить). Что полицай с готовностью и выполнил. Полицая после советского суда казнили, конечно.
**