И будь ты хоть сам Император (ну, это преувеличение, вне всякого сомнения) за нарушение ответишь по закону. Наместники планет, галактических секторов и выше по иерархии, обычно назначались из Законников, но и в хорошем стаде бывают паршивые овцы. Не все решения этой организации были однозначны. Например, планеты, практикующие рабство, ужасающие генетические эксперименты, разнообразные извращения или легализовавшие тяжелые наркотики не могли бы так действовать без ведома Законотворческих Вооруженных Сил. Но это, опять же, объяснялось необходимостью поступательного развития этих цивилизаций. Чтобы эволюция проходила плавно, без переломов и резких перемен, которые могли привести к глобальным потрясениям. Михаил в глубине души все это понимал, но принять никак не мог. Впрочем, такая ситуация складывалась многие века, и было понятно, что механизм работает почти всегда исправно.

В конце концов, Литвиненко полностью сосредоточился на исследовательской работе, но увольняться официально из разведки не стал, сам не понимая, почему. В итоге он уже самостоятельно мог выбирать экспедиции, в которых желал бы участвовать, и неизменно его работы получали самые лучшие отклики. После развода он, к всеобщему изумлению, снарядил экспедицию и отправился сюда, на Тихий Омут. И здесь его, похоже, ожидает грандиозный провал. За полтора года работы ни одного серьезного открытия, о молодом ученом уже начали забывать не то что на Трое, но и вообще в Центре Империи – на мало-мальски играющих важную политическую и экономическую роль планетах. Во всяком случае, даже местный наместник, этот взяточник и пропойца, Олаф Крюгер вот уже четыре месяца даже не справлялся о его делах. На первых порах он чуть ли не подошвы лизал, до того демонстрировал свое раболепие перед прибывшим с самой Трои ученым.

А он-то, дурак, думал, что здесь просто одни недотепы собрались, вот прискачет на белом коне великий и прекрасный академик, капитан Внешней разведывательной службы (чего никто не должен был знать) Литвиненко и решит все проблемы, произведя очередной фурор. Не тут-то было! На Тихом Лмуте все вроде было понятно, но одновременно ничегошеньки не ясно. Ни прорывов тебе, ни комфорта элементарного, в конце концов! Тут бы живым остаться, а то уже поджаривает совсем неслабо, и обстановка накаляется непрерывно (каков афоризм!).

На этой мысли Михаил очнулся и попытался встать. Это оказалось делом непростым. Ноги, оказывается, затекли, и слушаться категорически отказывались, молодой человек едва не упал. Вокруг по-прежнему стояла удушливая жара, роились надоедливые насекомые, норовя залезть куда только возможно и неимоверно чесалось все тело. Жутко хотелось пить.

Словно угадав его желание, перед лицом нарисовалась открытая банка пива. Литвиненко жадно присосался к отверстию и сделал несколько крупных глотков. Напиток был, чуть ли не горячим, но академику его вкус показался просто восхитительным. Он допил банку, и в руке сразу оказалась следующая. Только после очередной порции глотков Михаилу удалось полностью разлепить глаза, которые, как оказалось, были еще и слегка залеплены какой-то паутиной, нанесенной, по всей видимости, ненавистной мошкарой.

– Проснулись, господин академик? – голос Сапрыкина не выражал недовольства.

– Ох, я и правда, кажется, задремал, – смутился Литвиненко. – Долго я спал?

– Не больше часа, можете не беспокоиться. Меня и самого сморило, да и Уилсон вон пытается взбодриться своей отравой.

Сержант, и правда, выглядел заспанным, но с каждым выпитым глотком своего ядреного виски преображался на глазах.

– Сейчас буду в полном порядке! – уже довольно бодро отрапортовал он. – В это время суток и на такой несусветной жаре самое хорошее дело – немного передохнуть. Новостей все равно нет. Ребята продолжают поиски, но у меня такое ощущение, что каждый из них тоже успел подремать где-нибудь в тенечке.

В проемах окон виднелись притихшие джунгли. Они были какими-то замершими, не живыми. Возможно, всему виной была жара. Даже местные обитатели не слишком ее жаловали. Сейчас они, судя по всему, мирно спали в своих норах и других убежищах, пережидая зной, чтобы со временем вновь выйти на свою смертоносную охоту, устраивая между собой свои бескомпромиссные поединки.

Отвернувшись от окна, в проеме двери этажом выше Литвиненко увидел молча стоявшего крупного человека со светлыми волосами, доходящими до плеч, и такого же цвета заросшей грязной бородой. У мужчины был небольшой живот, что впрочем под слоем жижи было не слишком заметно. Его ботинки и одежду покрывала толстая корка грязи. Ничего не выражавшие глаза лихорадочно блестели. Он был одет в форму Имперских вооруженных сил. Казалось, что он ничего не замечает вокруг и не понимает, где находится.

Медленно вытянув вперед обе руки ладонями вверх, академик тихо позвал:

– Капитан Олафссон!

Военные мгновенно обернулись, но беглец был быстрее. С поразительной для человека такой комплекции и в таком незавидном состоянии скоростью Олафссон преодолел разделяющее их расстояние, промчался мимо и с помощью огромного прыжка оказался на балконе. Все произошло в доли секунды. Остальные просто оцепенели. Сказались последствия сна и общая вялость.

– Олафссон! – одновременно заорали Сапрыкин и Уилсон.

Капитан ловко спускался по водосточной трубе, которая предательски раскачивалась, скрипела, но чудом держалась, на веранду этажом ниже. Затем последовал ошеломляющий прыжок с этой высоты, никак не меньше третьего этажа, вскоре внизу мелькнула тень, и он скрылся в ближайших зарослях, стараясь как можно быстрее добраться до воды.

Преследователи по лестнице бросились за ним, понимая, что нельзя позволить капитану укрыться в джунглях.

– Сейчас мы его достанем! – в охотничьем азарте выкрикнул Уилсон, и тут же его нога провалилась в трещину в лестнице. Бравый сержант кубарем покатился вниз, разбрасывая в стороны обломки и издавая громкие ругательства, от которых академик непроизвольно поморщился. Олафссон на огромной скорости несся к своему катеру, не думая отправиться в джунгли.

– Не стрелять, – отдал краткий приказ подполковник. Ему тоже пришлось задержаться из-за падения Уилсона.

– Он собирается дотащить свой катер до воды! – возопил сержант. – Откуда у этого черта только силы-то берутся?!

Олафссон, наконец, добрался до берега, и теперь остервенело тянул свой заглохший корабль за веревку, прилагая поистине нечеловеческие усилия. Он явно не понимал всю тщетность своих намерений, катер, вне всяких сомнений, в ближайшее время никому бы не удалось завести.

До воды оставалось каких-то десять метров, когда капитан грузно упал в ил, издав жуткий нечленораздельный крик. От этого вопля у преследователей мурашки побежали по телу. Одежда офицера превратилась в лохмотья и теперь свободно болталась. Но даже в таком положении он упорно пытался добраться до воды.

– Академик, попробуйте с ним поговорить, – отрывисто дыша, попросил Сапрыкин, – мне кажется, он окончательно сошел с ума.

Очень осторожно они приблизились к Олафссону. Капитан, как в агонии, продолжал беспорядочно извиваться в нескольких метрах от них. Он не терял безумной надежды оторваться от преследователей.

Неожиданно поблизости взревел мотор вертолета. Это Александропулос решил, что дело сделано, и можно отправляться обратно. Ему не терпелось убраться с отмели как можно быстрее, и он заранее завел двигатель воздушного аппарата. Обстановка сразу осложнилась. Олафссон издал еще один душераздирающий крик и с удвоенными усилиями начал барахтаться в грязи, тщетно пытаясь встать. Белки его глаз налились кровью, а зубы издавали громкий лязгающий скрежет. Литвиненко бы не удивился, если вдруг окажется, что они стерты до основания. Сапрыкин в ярости размахивал руками, но лопасти продолжали раскручиваться.

Рядовой Цой, держа автомат на изготовку, медленно приближался, заходя с фланга. Олафссон, наконец поняв, что до воды ему не добраться, внезапно встал на колено, выхватил свой пистолет Макарова и выстрелил. Цой с криком упал в грязь, схватившись за окровавленную правую руку. Литвиненко сразу вспомнил слова Сапрыкина о меткости его подчиненного и понял, что тот не собирался стрелять на поражение. Иначе рядового сразу бы настигла смерть.

Остальные немедленно упали на землю, капитан воспользовался ситуацией, ценой неимоверного напряжения сил выбрался, наконец, из грязи и бросился к стоящим неподалеку среди джунглей зданиям. Скорость его передвижения по-прежнему впечатляла, несмотря на то, что он начал сильно хромать. Цой громко стонал, пытаясь зажать кровоточащую рану другой рукой. Это ему удавалось с огромным трудом, он явно нуждался в срочной перевязке, находясь на грани потери сознания.

Солдаты под руководством Уилсона бросились за капитаном. Глаза сержанта теперь горели нечеловеческой злобой и охотничьим азартом. Выпитое виски только усиливало его ярость. Сапрыкин и Литвиненко, поддерживая наспех перевязанного и принявшего транквилизаторы Цоя, двигались за ними. Олафссон спустился по маленькой лестнице и юркнул в узкий лаз между обветшавшими зданиями.

– Он уже устал, – крикнул подполковник, – Уилсон не отставайте. Мы обязательно его возьмем!

Сержант бросился в проход и оказался на небольшой, на удивление хорошо сохранившейся овальной площади, по окружности которой через равные интервалы стояли красные пирамидки идеальной конусообразной формы. Перед зданиями застыли огромные изваяния неизвестных животных – не то ящеров, не то сказочных драконов – подобных на планете не видели. Даже ограниченный Уилсон и остальные солдаты замерли, пораженные редкой для Тихого Омута красотой. Олафссона нигде не было видно. Он как сквозь землю провалился. Фигурки, казалось, с неодобрением рассматривали непрошенных гостей, которые посмели нарушить их многовековое уединение. Воздух был ощутимо наэлектризованным и издавал непонятные колебания.

– Вот же … твою мать! – оглядевшись, в восхищении пробормотал сержант и крепко приложился к фляжке с виски. Складывалось впечатление, что он не расстается с ней ни на секунду.

Олафссона и след простыл. Попытка поймать беглого капитана опять провалилась. Эх, если бы работали сканеры! Попытка их использовать закончилась ожидаемой неудачей.

Вскоре подошли остальные военные. В тени устроили привал, от жары ничего не спасало. Мостовая раскалилась, воздух пульсировал горячим маревом. Над самым высоким зданием показался вертолет. С ним явно что-то было не в порядке. Машину бросало из стороны в сторону, винтом она задела шпиль строения и снесла его. Сержант Апександропулос чудом смог посадить вертолет на краю просторной площади. Когда он вылез из кабины, все лицо было залито кровью, на лбу образовалась глубокая ссадина.

– Не пойму, да что это с машиной? – бормотал он в легкой контузии. – Как с ума сошла тоже. Не слушается ни руля,… Да вообще не слушается, чтоб ее!!!

Поисковый отряд, наконец, собрался вместе и в изнеможении, за неимением лучшего, потягивал пиво. Академик, в первую очередь, как смог, снова перебинтовал Цоя. Рана кровоточила, но была сквозной и не опасной. Главное, что удалось хоть немного остановить кровь. Транквилизаторы делали свое дело, сознание рядового немного прояснилось.

Александропус вдруг грузно осел, потеряв сознание. На этот раз неиссякаемая фляжка Уилсона послужила благому делу. Он поднес ее к лицу контуженного, и тот от несравненного по своей насыщенности противного запаха через некоторое время зашевелился, пока Литвиненко перевязывал его рану на голове. Они ждали Олафссона, в надежде, что к нему вернется хоть часть здравого смысла. Искать беглого капитана больше никто не помышлял. Преследователи нашли небольшую тень от одной из массивных скульптур и просто лежали на раскаленных камнях в полнейшей апатии, закрыв глаза. Уж в меткости беглый капитан нисколько не потерял, и подставлять себя под его пули не имело никакого смысла.

Даже легкая тень не спасала от ужасающей жары. Все забыли о том, что все равно представляют собой превосходную мишень для полоумного капитана. Изваяния мрачно и с каким-то немым упреком взирали на людей со своих постаментов. Расположившиеся через равные расстояния пирамидки издавали слабую вибрацию. Проснулись местные гады. То тут, то там слышалось шипение, а иногда и утробное рычание. Не выдержал Уилсон, открыв беспорядочную стрельбу по ящерицам. Те в панике разбежались, но ненадолго.