– Хороший вопрос! – согласился Орьен. – Возможно, чтобы скрыть следы. Мертвые уже ничего не расскажут, а вот живых еще нужно найти.

– Однако, уважаемые притории, один из них как раз стоит перед нами, – с любезной улыбкой напомнил Нааяр.

Рийон посмотрел на Чиаро. На лице Первого Воина не отражалось ни гнева, ни сомнений. Альентэ был сама учтивость. Эта полуулыбка. Этот спокойный взгляд. Сказать по чести, слишком спокойный. Но Рийон мог поклясться чем угодно, что за ним буря, и не дай Силы кому-нибудь попасть в нее!

Тансиар лишь мимоходом коснулся правого завязанного платком запястья, и его рука сильнее сжала эфес. О да, полководцу рады дома.

– Кто еще так думает? – Тансиар отошел от трона и не спеша оглядел всех собравшихся в зале приториев. От Рийона не ускользнуло, что многие ежились под пристальным взглядом Первого Воина. – Кто поверил слухам о моей измене?

Знатные вельможи хмурились, пытаясь докопаться до правды, кто-то растерянно крутил головой, кто-то просто отводил глаза.

Зал утонул в безмолвии точно так же, как когда увидел алую звезду, воспарившую над клинком. Полководец принес своему народу победу, но полководец вернулся из плена противника, чего никогда и ни с кем не случалось раньше. Живой и, похоже, даже не раненый. Один. Так что же все-таки произошло под Багряным на самом деле? О чем недоговаривали в семье Аскуро? И что скрывал сам Альентэ? Вопросов было больше, чем ответов.

* * *

Младший из сыновей Владыки не знал, что и думать. Сидеть на виду у всех вдруг стало мучительно и невыносимо, но гораздо хуже было самому Чиаро. На него смотрели все. На него всегда смотрели, поэтому брат умел не только обороняться, но и нападать. В отличие от Тансиара Сидаль таким умением похвастаться не мог, что и доказал, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Младший вздрогнул и нашел глазами причину своего беспокойства.

– Ты тоже записал меня в изменники, а, братишка? – Тансиар, остановивший свое внимание на младшем Аскуро, словно молнией пронзил Сидаля прозвучавшими словами. Брат никогда не осуждал и никогда не смотрел так, словно насквозь. Читая мысли и убивая последнюю надежду, которая и без того была едва жива. Так, пожалуй, он глядел на своих врагов перед тем, как проткнуть их грудь своим клинком. И Сидаль сейчас ощущал этот неподотчетный, первозданный страх, который испытывали жертвы брата. Все те, чью кровь он пролил, чьи жизни отнял. Младший вдруг как будто наяву услышал прерывающееся дыхание и затихающие биения сердец, жар последних минут, увидел страшные багровевшие свежей кровью раны и понял, что отныне ничто не смоет эту кровь, застывшую у Первого Воина на руках, липкую и остро пахнущую чужой смертью. Выходит, Нааяр говорил правду, и Альентэ их всех кормил сказками? Ему всегда нравилось убивать, забирать чужие жизни. Что может быть прекраснее ощущения, когда еще горячая кровь стекает по рукояти твоего меча, и ты слышишь, как твой противник задыхается в последней предсмертной агонии? Да, пока что ты ему не враг и даже не соперник, но настанет момент, когда он придет и за тобой… Силы! Откуда взялись эти нелепые мысли? Чиаро любит своего младшего брата, он никогда не причинит ему вреда!

– Поверил? – хищно растянув губы в усмешке и обнажив ровные зубы, задал вопрос нет, не брат, – Первый Воин. – Чему еще ты поверил?

Никаким языком было не описать, как стыдно и больно стало младшему Аскуро. Сидаль на короткий миг сам почувствовал себя изменником. Его не оставляло ощущение, что он теряет что-то очень важное вот сейчас, прямо в данную минуту, но остановить этого, увы, не мог, потому что… Сидаль с ужасом понял, что он действительно больше не верил своему старшему брату.

– Я говорил тебе не доверять всему, что ты слышишь. Особенно из некоторых сомнительных уст, – сказал напоследок Тансиар младшему и отвернулся.

Вечные Силы, теперь Чиаро возненавидит его! Что же он натворил?! Потерял своего любимого наставника и брата, которого боготворил! Прилюдно отрекся от него!

Ужас сжал горло Сидаля мертвой хваткой, в то время как Эдэрэр и Владыка обменялись взглядами, и последний, величественно поднявшись со своего трона, произнес:

– Тансиар Аскуро, Первый Воин Римериана, именуемый также Альентэ, наш возлюбленный сын и брат, мы готовы предложить тебе подтвердить правоту твоих слов кровью и доказать свою невиновность, пройдя через обряд в Темполии в присутствии свидетелей и самой Вечности в лице ее служителей. В противном случае мы будем вынуждены принять единственно возможное решение.

Секунды капали, как кровь с клинка, срываясь в ту самую Вечность, почитать которую были призваны все римерианцы.

Чиаро вскинул подбородок и с убийственным хладнокровием проговорил, чеканя каждое слово, дробящееся под многовековыми сводами на осколки эха:

– Я благодарю за оказанную мне Римерианом, Престолом и досточтимыми приториями честь и отказываюсь от нее.

– Тансиар, – понизил голос отец, – я надеюсь, ты понимаешь, что это означает?

– Это означает лишь одно: если мне не верят в собственной семье, мне больше нечего и некому доказывать. Так же, как нечего мне добавить ко всему вышесказанному.

– В таком случае, – устало опустил плечи Владыка, – если это твое последнее слово, мы просим тебя не покидать Эбен до последующих разбирательств по данному делу.

– Господа, отец, – Чиаро заканчивал тем же, чем начинал: прекрасными манерами и отточенной вежливостью, походящей скорее на смертельное оскорбление. – Будьте спокойны, я его не покину.

Тансиар безупречно поклонился отцу и братьям и под дружно умолкший зал зашагал к выходу. Напряжение еще висело в воздухе, все не переставали ждать чего-то, но, уходя, Альентэ не обернулся.

10. Выбор

Тревога. Для младшего из братьев Аскуро это чувство было в новинку. Семья всегда представлялась ему чем-то единым и неделимым, незыблемым и неизменным, а отношения в семье – простыми и понятными. Каждый занимал определенное место, у каждого было свое дело и одновременно у всех – одна общая цель: благоденствие Царства Вечности. Нааяр занимался управлением и политикой, делом всей жизни для Тансиара была война, Трион покровительствовал строительству и труду и благоволил к архитекторам, мастеровым, земледельцам, Рийон любил веселые праздники, развлечения и игры, Орьен чтил медицину и религию, отдавая предпочтение трактатам философов, мудрецов и священнослужителей, а Сидаль уважал искусство и восхищался творениями художников, поэтов и музыкантов.

Но после того самого дня, когда воскресший брат появился в дверях Совета, в сердце угнездилась и пустила корни тревога, а обычная уверенность в правильности происходящего пошатнулась, подобно лишенному фундамента дому, возведенному на зыбкой почве. Твердую землю под ногами заменило некое подобие топи, неизвестно откуда взявшейся, но схватившей за ноги не хуже самой настоящей трясины. И с каждой мыслью, с каждым словом топь эта становилась все зыбче, а то, что раньше представлялось четким и ясным, переставало быть таковым.

Пока длился Эссельс, на языке у Сидаля крутилось множество вопросов, однако с появлением Тансиара они все разом вылетели из головы, и под конец Совета остались только три: как брат выжил, где он был все это время и почему не давал о себе знать? Именно их младший Аскуро намеревался задать и получить ответы, которые могли хоть что-нибудь прояснить. И это тягостное ожидание вкупе с мучительной неизвестностью и засевшими где-то глубоко подозрениями перевешивали радость от спасения брата.

Любой другой простой римерианец в первую очередь обратился бы за помощью и советом к родителям или друзьям. Но Сидаль Аскуро простым римерианцем не был и иногда искренне об этом жалел. Признаться честно, в последнее время все чаще. Что касалось родителей… его отец был Владыкой Римериана, а свою родную мать младший из братьев, как, впрочем, и все они, видел редко.

Сидалю было известно, что давшую жизнь звали Каэзия и что она была родом из благородной приторианской семьи Эленгуэм^[48], из которой вел свое происхождение и Верховный темполиец, приходившийся царице-матери двоюродным братом. О гордости этого семейства ходили легенды, впрочем, ее хватило как минимум на трех сыновей царицы из пяти. Обычно Сидалю удавалось увидеть мать лишь издалека: несколько раз на службах в Темполии, праздниках и других подобных церемониях, на которых позволялось присутствовать женщине. Так было заведено, что после истечения пятнадцати лет со дня рождения ребенка, считалось, что сын не нуждается больше в опеке матери и что дальнейшее слишком близкое общение может дурно повлиять на мальчика.

Женщины в семье Аскуро согласно чтимой издавна традиции были весьма ограничены в своих правах. Данный факт не вызывал ни недовольства, ни возмущения, ни желания что-то изменить. Приторианки принимали устоявшиеся в обществе законы как должное и считали неприемлемым нарушать их. Первостепенной и самой важной задачей для благородной дамы являлось рождение детей, тем более если эта дама удостаивалась чести принять фамилию Аскуро.

Впрочем, следует сказать, что мать и не искала встреч со своими сыновьями. А когда встречалась с ними на приемах или публичных празднествах, строго следовала этикету, по которому каждому из молодых людей согласно очередности их рождения следовало приблизиться, поцеловать царице руку, осведомиться о ее здоровье и, обменявшись парой приличествующих моменту фраз, не задерживаясь, отойти. Выражение излишних чувств, мягко говоря, не приветствовалось. Да и оставались ли они по прошествии многих десятков лет у людей, оторванных или намеренно удалившихся друг от друга?

Их будет Пятеро. Каждый из Четырех на своем месте и Один, что соединит их всех.

Пятеро… Эдэрэр и четыре его брата? Но их шестеро. Кто же лишний? Кто-то из старших или он сам, родившийся последним? Пятеро созданы для Ритуала, как Амарар и Асандан для дня, а Яман и Сакхр – для ночи. Ритуал – священный долг и занесенный над всеми ними с рождения меч. И когда этот меч падет на их головы, никому не известно, даже Верховному темполийцу.

Сидаль часто задумывался над особенной цифрой, значившей в его семье слишком многое. До появления на свет Тансиара пятеро сыновей у Аскуро рождались исключительно во времена войн и катаклизмов, и место каждого из них было обозначено задолго до их первого вздоха. Так же, как и Силы, которые со временем становились им подвластны. Приход Пятерых означал не что иное, как приближение тех событий, для которых они и были призваны в этот мир, чтобы осуществить то, что лишь им одним было по силам, а именно – совершить Призыв. В Римериане свято верили, что с начала времен Пятеро рождались в переломные для Царства Вечности моменты и, совершив то, что было предназначено, уходили. Так было при последнем Призыве с Дориоланом Избавителем и его братьями, так было до него, так будет и впредь.

Но шестерых сыновей у Аскуро еще не рождалось. Храмовники верят, что шесть – это дурной знак, что братьев всегда должно оставаться пятеро – таков баланс, и он не должен нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет. Страшные слова, услышанные Сидалем, когда он был еще ребенком, в свое время напугали маленького Аскуро, и он запомнил их на всю жизнь.