Однако когда спустя сутки после рождения Нааяра у отца и его пепельной наложницы, взятой в плен после очередной стычки с ашесами, появился Чиаро, младенцу решили оставить жизнь, несмотря на то, что нежданный ребенок своим появлением невольно нарушил устоявшийся тысячелетиями порядок. Измена жене не осуждалась в обществе так, как измена мужу, но покой царской семьи она на некоторое время все же потревожила, особенно когда после этой связи родился ребенок. Мать восприняла неверность отца со стойкостью лучшей из представительниц своей семьи. И все же пепельная, подарившая Римериану будущего Альентэ, после рождения своего первого и единственного сына прожила недолго. Еще при жизни матери Чиаро злые языки сулили ей неотвратимое возмездие за то, что она встала между законными супругами и пошатнула вечный союз. Другие уже после смерти пепельной вполголоса обвиняли в гибели тьернийки законную жену Владыки. Ходили слухи, что царица поспособствовала устранению соперницы, но Сидаль в них не верил. Мать всегда была тише воды ниже травы. За все время их с Владыкой союза она ни слова не сказала поперек отцу. Что ей оставалось? Только смириться, не потеряв при этом своего достоинства. И она смирилась, а Силы просто пошли ей навстречу.

Сидаль мало что знал о матери Чиаро, да и те отрывочные сведения помнил лишь по рассказам старших братьев, поскольку к моменту рождения младшего из Аскуро ее уже не было в живых, а во дворце об обстоятельствах зачатия будущего Альентэ предпочитали умалчивать. Появление внебрачного ребенка восприняли как должное, отец уравнял его в правах с остальными своими детьми – и на этом все вопросы были исчерпаны.

А про пепельную говорили, что она действительно была особенной, эта таинственная женщина, пленившая сердце Владыки Римериана и невольно возбудившая вокруг себя столько толков и разговоров. Красивая, должно быть, получалась история: властитель Царства Вечности взял в плен чужестранку, которая сама потом завладела его мыслями и сердцем! Должно быть, Анаис походила на нее – иссиня-черные волосы, белая, будто светящаяся в лунном свете кожа, тонкие черты лица и восхитительные глаза! Отец просто не мог не полюбить такую женщину, тем паче, что она разительно отличалась от их матери, светловолосой, кроткой, послушной, чересчур набожной.

Тансиар в жизни не обратил бы внимание на приторианку, если бы она хоть сколько-нибудь была похожа на его мачеху. Старшему брату всегда нравились яркие, полные жизни и любви к этой самой жизни женщины. Бледные, смотрящие в пол серые мышки его не привлекали. Рийон тоже назвал бы урожденную Эленгуэм безвольной, разумеется, не будь она его матерью. Но она была ею, и ее надлежало почитать. И они почитали.

Однако пока Каэзия Аскуро молилась Силам за сохранение величия их семьи, ее сыновья выросли и перестали нуждаться в ней. Теперь у каждого из них была своя жизнь, своя судьба и свой герб^[49]. У кого не было своего собственного герба, так это у Чиаро. Незаконнорожденным детям он не полагался, но по воле отца после проведенного ритуала, указавшего на Тансиара как на будущего Альентэ, Нааяр разделил свой герб и хотел было отдать брату Орла, но Чиаро и тут не изменил себе. «Раз бастардам не положен собственный герб, что ж, не будем дразнить Богов», – ответил тогда Тансиар и отказался от предложения Наследника. А через какое-то время алеарианцы сами поместили себе на знамя любимую птицу Чиаро – его ручного сокола, и это прижилось. Спорить никто не стал. А позднее необходимость что-либо кому-либо доказывать отпала – все и без того признали, что военное дело было создано для Тансиара так же, как государственные дела для Наследника.

* * *

Дождавшись окончания Совета, младший Аскуро сразу же направился к старшему из братьев. В этой части Дворца Сидалю бывать еще не приходилось, и он едва не заблудился, минуя бесчисленные коридоры в поисках комнат Наследника. Покои Эдэрэра располагались в особом крыле, куда доступ был закрыт даже для самых знатных приториев. Нааяр предпочитал уединенность и имел на это право.

Подчиненных Вакке альтерийцев нигде не было видно, а дверь оказалась не заперта, поэтому проникнуть в комнату Нааяра не составило особого труда. Сидаль незаметно, как ему показалось, юркнул в полутемное, будто утонувшее в предвечернем сумраке помещение и хотел тут же оповестить брата о своем присутствии – подкрадываться и подслушивать он не умел и не любил – но его опередил голос:

– Я предполагал, что ты придешь, и ждал тебя.

Нааяр быстро просмотрел какие-то бумаги и убрал листки в стол, закрыв ящик на ключ.

– Ты ждал? Меня? – Прерывать работу Наследника и в самом деле было неловко, но Сидаль ничего не мог с собой поделать: за прошедшие дни накопилось слишком много вопросов, которые было совершенно некому задать.

Получается, что Нааяр почувствовал приход брата? Он тоже ощущал необходимость поделиться той бедой, которая обрушилась на них сегодня на Эссельсе? Все-таки семья – это величайшая сила! Дороже нее нет ничего.

Наследник благосклонно улыбнулся:

– Если у тебя возникают вопросы, всегда должен быть тот, кто найдет ответы на них.

Сидаль огляделся. В кабинете старшего брата кроме них самих слава Силам никого не обнаружилось. Разговор, ради которого он пришел, не предназначался для чужих ушей, и теперь младший Аскуро мог говорить свободно.

Кабинет Наследника был богато обставлен, хотя комната Чиаро тоже не отличалась аскетичностью. Здесь на обивке мебели, шпалерах и портьерах преобладали темно-зеленые, коричневые и болотные цвета, а на столе брата расправляла свой капюшон бронзовая статуэтка гербовой кобры. У Чиаро гербовый зверь не стоял на столе – он летал. Сидаль частенько видел птицу, и брат даже давал подержать ее на руке. А когда-то, еще в детстве, Чиаро привез ему ручного горностая. Он рассказывал, что эти зверьки водились в одной из восьми провинций Римериана, находившейся на юге, – Галеэрминее.

– Значит, к тебе можно? – уточнил младший. – Я ненадолго.

– А даже если бы и так, – подхватил Нааяр, – ты же не думаешь, что я прогоню своего любимого младшего брата только потому, что занят? Садись. Мы должны поговорить.

Своим «любимым младшим братом» Наследник его еще никогда не называл, равно как и «малышом» или «братишкой». Такое водилось только за Чиаро. Между старшими братьями вообще была пропасть различий: Тансиар умел радоваться жизни, Нааяр всегда был погружен в работу, отягощенный властью и обязанностями, которые накладывали на него свой отпечаток, не всегда приятный для окружающих. Да, Наследник не умел веселиться, но разве человек становится хуже из-за того, что он постоянно занят? Кто сказал, что тот, кто всегда и надо всем смеется, прав? Тот, кто не любит никого, кроме себя? Ответственность, сознательность, рассудительность, способность принимать взвешенные решения – вот основные качества, присущие Эдэрэру, и Нааяр полностью отвечает им. Чего нельзя сказать о Чиаро. Ему подобными достоинствами овладеть не суждено. Стать более вдумчивым, уравновешенным, спокойным – таким, каким и должен быть настоящий Наследник, – этого Тансиару не дано. Поэтому Альентэ и не занимает чужое место.

У самого старшего и самого младшего из сыновей Вэнэнадора Аскуро до сих пор для многого не хватало времени, и вот по какому-то чудовищному совпадению оно появилось у них только теперь, когда Тансиар попал в эту неприятную историю. Почему? Братьям просто еще ни разу не представлялся шанс узнать друг друга лучше, чем они уже знали. И, как бы нелепо это ни звучало, им мешал именно Тансиар. Брат был ярким, сильным, порывистым и удачливым. Безусловно, Эдэрэр в сравнении с Альентэ заметно проигрывал. Ссутулившийся под бременем правления человек, взваливший на себя Царство Вечности, и не вылезающий из библиотеки книжный червь не чета Первому Воину. Как не чета взрезающему небо своим серпообразным крылом соколу свернувшаяся кольцом кобра или галеэрминейский горностай.

* * *

– Но как ему это удалось? – не ходя вокруг да около, выпалил Сидаль после непродолжительного молчания, присев на край стула.

Ему нужно было к кому-то приходить, говорить, спрашивать, советоваться. Чтобы найти подтверждение правильности собственных мыслей и поступков. А это далеко не всегда получалось, даже в такой большой семье, как у них.

Эдэрэр буднично обмакнул перо в чернила и произнес, продолжая что-то писать:

– Я очень хорошо представляю, что ты чувствуешь. Ты в замешательстве, растерян, сбит с толку. Поверь мне, я испытывал бы то же самое… если бы не был к этому готов.

– Ты нашел ответы?

– Главное – своевременно и правильно задать вопрос.

– Но как он смог вернуться? – не унимался Сидаль. – Живой и невредимый?

– Не «как», – тоном этра поправил его Эдэрэр, – а «почему».

– Так почему же?

Нааяр закрыл глаза рукой и тяжело вздохнул:

– Видит Вечность, я не хотел вмешивать тебя во все это. И я бы многое отдал, чтобы не мне пришлось открывать тебе глаза. Но бегство от проблемы не является ее решением, и ты заслуживаешь правды, какой бы она ни была.

– О чем ты говоришь, Нааяр? – Сидаль не понимал. Нет, он слышал слова или скорее звуки, произносимые братом, но в действительности не понимал ни слова.

– Для Тансиара лучше всего было бы пасть смертью храбрых. – Наследник был невозмутим. Это неподвижное лицо, больше похожее на меловую маску, это непоколебимое спокойствие… – Однако вместо доблестной гибели, о которой мечтает любой солдат, он выбрал жизнь. И теперь его будут судить.

Сидаль ослышался? Судить? Чиаро?! Это бред! Он самый преданный, самый доблестный воин, верный слуга Заблудшего, лучший из сыновей Вечности, его любимый старший брат! Этого просто не может быть! Ашесы наступали, Крылатые оборонялись, а что еще им оставалось? Брат не боялся ходить иными путями, чем все остальные, любил ярко и стремительно, но чтобы предать? Этому никто не поверит! Да и зачем ему это? Чиаро всю жизнь воевал с ашесами. Выполнял свой долг, служил Римериану, почитал отца и братьев. Пусть делал это, не признаваясь, дерзко, с вызовом, но никто не был предан Римериану больше, чем он!

– Судить? За что? – У младшего брата пересохло во рту.

– За измену. Твой брат стал предателем, Сидаль. Солнце его славы закатилось.

Сидаль и представить не мог, что слова бывают так тяжелы. Словно огромная волна, поднявшаяся из неоткуда и накрывшая собой их всех. А ведь он предупреждал Тансиара, он говорил ему! Тогда, накануне битвы у Багряного…

Подавленно замолчавший Наследник сокрушенно опустил голову:

– Ты думаешь, мне легко говорить тебе все это? Я знаю, какая это трагедия, какой удар для семьи, для Римериана, для тебя, для всех. Не секрет, что ты любил его больше, чем любой из нас. Я знаю, как горько тебе слышать правду, но ты должен ее услышать. Ради отца, ради нашей семьи, ради Царства Вечности. Ведь рано или поздно Владыке придется принять единственно правильное решение, и тогда его опорой по защите Юга станешь ты.

– Я?

– Да, ты. Почему ты так удивлен? Ты достойный и смелый юноша, я бы даже сказал отважный. Отец ошибся. Он выбирал Тансиара в надежде, что тот будет преданно служить Римериану, но в Альентэ от римерианина лишь имя. Сам посуди: не вернись он назад, измена стала бы очевидной. А так, помяни мое слово, не пройдет и недели, как его возведут в ранг героя! Еще бы! Почти в одиночку против двух тысяч!

В эту минуту Сидаль ненавидел свою память, ведь она стремительно возвращала его в прошлое. Два таких разных разговора, имевших место в разное время, в разных местах, с разными людьми. Слова, сказанные ему Нааяром когда-то очень давно:

– Помяни мое слово, мы все еще хлебнем и слез, и крови из-за твоего дорогого брата. Он предаст всех, кто имел глупость думать, что он их любил. Предаст жестоко, беспощадно, как разит своих врагов. Именно своих, потому что он всегда был, есть и будет эгоистом, думающим лишь о себе и своем величии. И вот тогда каждый узнает ему цену, но будет слишком поздно…

И совсем другая ночь, витражное окно, бескрайняя синева и стоящая высоко в небе Восковая звезда.

– Может и стоит уничтожить то, чему суждено быть уничтоженным и что рано или поздно станет таковым?

– Что ты такое говоришь? – ужас в глазах заставляет старшего брата смягчиться.

– То, что слышал. Умирающее либо должно умереть само, либо ему кто-то должен помочь это сделать.

Небытие, Тансиар говорил ему! Еще до свадьбы Нааяра, до Багряного! А он слушал, но не слышал, не понимал…