– И это все, что ты можешь сказать? Не знаю?

– Да, пока все. Почему ты злишься? Ну, посоветуйся с кем-нибудь еще. Может быть, другой друг подскажет тебе что-нибудь толковое.

– Не говори ерунды! – окончательно вышел из себя Лука. – Какой еще другой друг? Ты прекрасно знаешь, что ты мой единственный друг! И вместо того, чтобы поддержать, болтаешь невесть что! Я тебя не понимаю.

– Вот именно, мой мальчик. Прежде всего, ты не понимаешь себя. Все дело в этом, и поэтому ты злишься. Зачем себя мучить? Почему ты не хочешь обернуться к миру лицом и просто насладиться прелестями человеческого бытия? Простыми, всем доступными радостями: доверием, спокойствием, любовью. Зачем придумывать себе истории и потом мучительно увязать в них? Ты в упор не замечаешь ничего вокруг. А все потому, что ты – законченный эгоист и любишь одного себя. Ведь все самое прекрасное находится рядом, только протяни руку и возьми. Люди стоят твоего внимания, поверь! Ты сам не хочешь черпать из благодатного источника.

– Зато ты вчера начерпался за нас обоих, – пробормотал Лука.

– О да! – довольно откинулся на стуле сэр Найджел, не замечая едкого тона. – А ты, мой мальчик, если не поступишь также, не начнешь подпитываться счастьем, рано или поздно сломаешься и совершишь какую-нибудь непоправимую ошибку. Споткнешься о камешек и сломаешь себе шею.

– Слушай, я решительно не пойму, о чем ты рассуждаешь. Вчера я был твоим лучшим другом, твоей опорой, а сегодня уже законченный эгоист, совершающий роковые ошибки. Тогда зачем ты тут сидишь? Неужели тебе приятно со мной общаться?

– Ты не только ведешь себя, как эгоист, но и разговариваешь, как глупец. Кто тебе скажет правду, если не я? Ты же знаешь, как я люблю тебя. У меня никого нет кроме тебя, Гануси и Джона.

– Ага, прямо-таки никого и ничего! – усмехнулся Лука. – Никого и ничего, кроме жены, многочисленных родственников, дома в Лондоне, поместья в Йоркшире и моря денег. Огромного моря денег, заметь.

– Ты хочешь ранить меня? – сэр Найджел отодвинул недоеденное мороженое и посмотрел Луке прямо в глаза. – Что ж, тебе это удалось.

– Я в чем-то неправ? Погрешил против истины?

– Конечно, ты прав, – устало вздохнул патрон. – Ты хотел обсудить проблему, а я оттолкнул тебя. Прости. Но я почему-то действительно беспокоюсь за тебя. Пока не могу определить конкретной причины, но беспокоюсь. Эта история с Кроличьей Балкой кажется такой странной, и я предлагаю сделать паузу. Перестань об этом думать, отпусти ситуацию и все прояснится само собой.

Лука отвел глаза и посмотрел в залитое дождем окно.

– Легко тебе говорить.

– Так надо, мой мальчик. Поверь мне, – сэр Найджел накрыл его руку своей. – У тебя красивый шейный платок. Жанна подарила?

Лука кивнул.

– Ты давно с ней виделся? В смысле, не на работе? Пригласи ее. Сходите куда-нибудь, развейтесь. Перестань сидеть в своей берлоге и терзать рояль, ты же еще молодой человек!

– Это ты молодой, Найджел, – тоскливо улыбнулся Лука. – А я на самом деле такой старый, что не передать. Доисторический экземпляр, которых не осталось в природе.

Глава 4

За весь сентябрь не произошло никаких значительных событий. Лука все чаще стал ощущать приливы неприкаянной тоски и в один из таких вечеров позвонил Жанне. Она согласилась встретиться, хотя и без прежней радости. Ее вполне можно было понять – ведь он не приглашал ее на свидание вот уже три месяца.

Они поужинали в городе, прогулялись по темнеющей аллее, ведущей к Оперному театру, а потом поехали к Луке домой. Поначалу ощущалась некоторая напряженность, Жанна все-таки обижалась, но мало-помалу тучи рассеялись. То ли вино размыло барьеры, то ли она сама решила взять себя в руки и не портить вечер, но общаться стало легко и приятно. Дома она окончательно расслабилась, они вместе много смеялись, пили коньяк, и Жанна осталась на ночь.

Утром он испытал знакомое чувство раздражения. Так было всегда, со всеми женщинами без исключения. Ночью все было прекрасно, Жанна была желанна – ее кожа, запах – но утром он хотел как можно скорее остаться один. Не хотел видеть, как она хозяйничает на его кухне, варит кофе, потом расчесывает волосы и надевает чулки, красит губы перед зеркалом… Она была ему дорога, он был к ней привязан. Очень ценил ее трогательное отношение, ее надежность, честность, неженское здравомыслие. С ней было хорошо.

Но утром он всегда хотел остаться один.

Она знала об этом, и это ранило ее больше всего. Она уже не раз давала себе клятву не принимать его редкие приглашения, но каждый раз шла на попятную. Она не была глупой и прекрасно понимала, что он не стремиться к большему. Нескольких свиданий в год вполне хватало. Память о них быстро улетучивалась, и на работе он иногда бывал с ней резок. С ним она попусту теряла время, это лежало на поверхности и не требовало никаких доказательств. Ей хотелось семьи, детей, любящего мужа, а циничный адвокат Войнович на эту роль никак не подходил. Но несмотря на это, она каждый раз как дурочка надеялась, что рано или поздно что-то изменится. Фундамент для выстраивания отношений существовал, она убеждала себя в этом, но после свиданий ощущала себя девкой, которой попользовались, а потом без зазрения совести выставили вон. Грызла себя, бесконечно корила, упрекая в бесхарактерности, но ничего не могла с собой поделать.

Осень еще оставалась теплой, когда в начале октября в Тернаву прибыла первая тяжелая техника. Экскаваторы, самосвалы, бульдозеры заполонили все село, приведя в ужас его неискушенных обитателей. Стройными рядами машины двинулись к Кроличьей Балке, на ходу сминая подлесок вдоль пешей тропы.

Пани Бронислава позвонила Луке во вторник, среди недели. Так она поступала лишь дважды на его памяти: когда у Синьоры случились сильные колики, и когда прорвало систему отопления. Она взволнованным голосом сообщила, что у них начался конец света. Явились несметные орды поляков, пригнали с собой страшные машины, а это значит, что скоро, по всей видимости, начнется очередная война.

Услышав новости, Лука хотел было сразу нестись в Тернаву, но потом успокоился и позвонил сэру Найджелу в Лондон.

– Ну что ж, прекрасно, мой мальчик, – бодро ответил тот. – Началось движение и скоро все прояснится. Сиди спокойно и не дергайся. Думаю, в Тернаву есть смысл поехать в выходные.

До выходных Лука не дотянул и приехал в пятницу после обеда. Едва он успел захлопнуть дверцу мерседеса, как к нему бросилась пани Бронислава и увлекла в дом, засыпая подробностями невиданных событий. Она очень переживала, и рассказ получился скомканным и невнятным.

Какие-то люди затеяли в Кроличьей Балке грандиозную стройку. Уже начали прокладывать дорогу и для этой цели привезли специальную технику из Польши. Целыми днями там шум и гвалт, валят лес, роют какие-то траншеи, что-то ухает, громыхает, ревет – просто кошмар! Строители, поляки, понаставили в лесу домиков, как их называют, с виду как вагончики… ах да, бытовки! Штук, наверное, с десять. И все так быстро, неожиданно. В селе говорят, что спокойной жизни пришел конец.

Лука попытался выяснить, что рассказывают строители. Наверняка с ними кто-нибудь уже общался и расспросил, что именно будут строить. Но пани Бронислава заохала с новой силой. Эти поляки ничего не говорят, только кричат и всех отгоняют: отойдите, мол, в сторону! Если кого зашибем, не наша вина! А чья же тогда, скажите на милость? Не мы к ним понаехали со всей этой техникой, а они к нам! Нет, вы представляете? Что за времена настали!

Лука велел Ежику седлать Синьору. Он оставил возбужденную пани Брониславу, ушел к себе и быстро переоделся в костюм для верховой езды. Пристегнул кобуру, в которой так уютно и ладно размещался вальтер. Привычка носить с собой оружие осталась у него еще с войны; один из ее кое-как заживших, но еще чувствительных шрамов. Тогда, вернувшись из Иностранного Легиона, он первым делом оформил разрешение, купил вальтер и с тех пор брал его с собой на одинокие прогулки. Для верховой езды Лука заказал себе твидовый редингот, к которым пристрастился у сэра Найджела в Йоркшире, и тот отлично скрывал кобуру от посторонних глаз. Летом, правда, было жарковато, но он привык.

Во дворе сел на взволнованную, подрагивающую боками кобылу. Ее и так пугали эти несущиеся со всех сторон звуки, а уж идти прямо им навстречу ей и вовсе не хотелось. Но стоило Луке оказаться в седле, как Синьора волшебным образом успокоилась.

Еще в селе он понял, отчего так всполошилась пани Бронислава. Кругом царила непривычная для Тернавы оживленность, которая ощущалась в мелочах. У магазина стояли и курили два незнакомых дюжих хлопца в оранжевых комбинезонах. По дороге проехал груженый битым кирпичом самосвал. Неожиданно что-то громко ухнуло в лесу, затихло, снова ухнуло. Из-за заборов то и дело выглядывали любопытные лица селян. Вскоре они с Синьорой добрались до знакомой тропы, ведущей к Кроличьей Балке, но то, что открылось перед глазами, тропой назвать было уже нельзя. На месте узкой протоптанной дорожки теперь красовались первые метры гладкого черного асфальта. Через село пролегала трасса, считавшаяся не самой плохой, но такой идеальной, как эта новоявленная гладь, она не была даже при рождении. Там, где кончался асфальт, верхний пласт земли был аккуратно снят, и вдаль тянулась ровная полоса, засыпанная щебнем. Рядом стоял, испуская пар, современный асфальтоукладчик. Синьора прядала ушами и опасливо косилась на него. Деревья по обе стороны от дороги имели жалкий вид: иссеченные, с обломанными ветками и содранной корой. Это почему-то особенно задело Луку.

Не спешиваясь, он обратился к стоящему неподалеку рабочему.

– Что строить будут?

Рабочий во все глаза уставился на всадника, потом почесал затылок, и объявил на польском:

– Вроде дом какой-то. Или замок будут реставрировать. Хотя не знаю, что там реставрировать, камни одни. Но мы не по этим делам, мы дорогу кладем.

Лука слегка кивнул, и они с Синьорой зашагали по лесу вдоль бывшей тропы. Кобыла нервничала. Ее пугали резкие звуки, несколько раз она шарахалась в сторону, и приходилось успокаивающе похлопывать ее по шее. Наконец, они достигли моста через овраг. Полоса, засыпанная щебнем, сюда добраться еще не успела, но изменений и без того хватало. Лес возле моста вырубили, и образовалась круглая поляна, на которой громоздилась техника. Два самосвала, доверху наполненные битыми камнями, были готовы к отправке. Тут же стоял небольшой экскаватор и несколько строительных бытовок.

По мосту туда-сюда каталась маленькая машинка с огромным, больше чем она сама, ковшом. Ковш устрашающе торчал вперед и напоминал выпяченную челюсть. Машинка без устали возила мусор для самосвалов, для которых сам мост был слишком узким. На той стороне оврага, куда раз за разом ныряло это маленькое чудище, копошился пчелиный рой. Множество рабочих долбили камни, другие нагружали ковш, третьи выкорчевывали разросшееся мелколесье. Судя по всему, расчищалась строительная площадка, и работа кипела вовсю.

Среди деревьев Лука заметил молодого человека лет тридцати, обутого в резиновые сапоги. Прислонившись к стволу, он что-то сосредоточенно строчил на планшете. По виду он напоминал инженера или прораба. Лука обратился к нему с тем же вопросом, что и к дорожному рабочему.

Прораб недоверчиво поглядел на всадника, который походил на английского джентльмена, невесть каким ветром занесенного в эту непролазную глушь. Да, подумал он про себя, правы были коллеги: странный проект, и само место странное. Зато с финансированием все в порядке, а это все-таки главное.

– Боюсь, не в моей компетенции посвящать посторонних в замыслы заказчика, – сдержанно ответил прораб. – Извините, но ничем не могу помочь.

Лука выслушал эту вежливую отповедь, кивком поблагодарил молодого человека и тронулся прочь. Синьора продолжала волноваться, и он решил вернуться домой окружным путем, через лес. В душе бушевали противоречивые чувства.