Французский Трофей (страница 9)
– Не серчайте, Андрей Ионыч, что без предупреждения. Из штаба разнарядка пришла – пока французы раны зализывают, своих раненых переписать, да госпитали проверить, – пояснил генерал. – Так что, показывайте свои владения.
"Разнарядка, черт ее дери", про себя выругалась Ева и тяжело вздохнула, следуя за хирургом и командующим. Не встревала, пока ее не спрашивали, а сама все думала, что же они скажут, когда Этьена обнаружат.
"Не дам его в тюрьму посадить. Ему уход нужен, и обезболивающие. А там он точно ходить уже никогда не сможет" – такие мысли одолевали бедного, вымотанного войной корнета.
Михайловский держался спокойно и достойно. Показал "палату" обычных больных – бойцы, кто мог, вытянулись рядом с кроватями, остальные же поприветствовали генерала со своих мест, следом заглянули в операционную. После вчерашнего там уже было все чисто и убрано. Рядом с ней располагался малый склад – чтобы не ходить далеко, если что-то для операции понадобится.
Тяжело больных тоже показали и там задержались рядом со штабс-ротмистром, который уже пришел в себя и охотно поделился с генералом деталями операции, точнее, собственных ощущений, связанных с ней.
Ева скромно держалась в сторонке, и вышла вперед, только когда ее позвали. Она скромно вытянулась перед командующим и отрапортовала, что действительно помогала делать эту операцию, а потом дала слово Андрею Ионовичу, который тут же расписал все детально иначе, обозначив, что, Костя излишне скромен.
По совести, генерал мало что смыслил в этих вопросах, но объяснения Женевьевы и Андрея Ионовича его убедили, что врачи сделали феноменальную операцию, с чем он их и поздравил.
– Это все пациенты? – поинтересовался он, покидая палату тяжело больных. Инспекцией он был вполне доволен.
Утаить Этьена было еще опаснее, чем сообщить о нем, поэтому Ева вздохнула и призналась.
– Нет, за ширмой у нас военнопленный француз. Он не может ходить, у него повреждены ноги, голень одной и колено другой. И тяжелое ранение руки. Поэтому его нельзя транспортировать. Можете взглянуть, если хотите.
От такого известия лицо генерала вмиг помрачнело, и он, разумеется, захотел посмотреть. Этьену он учинил форменный допрос, который тот, впрочем, перенес с достоинством. Помимо всего прочего, генерал потребовал продемонстрировать ему, что ноги француза и правда сломаны, после чего заявил, что больше пленному не должны давать обезболивающее.
Тогда Михайловский не выдержал и, мысленно попрощавшись и с чином, и с должностью, выдал генералу все то, что совсем недавно Костя внушал Катерине.
У Евы пылали уши, и от возмущения, и от заступничества Михайловского. И она тут же вступила в горячую полемику, упомянув и то, что лично вытащила его из поля боя, и была знакома с Этьеном прежде, и что готова поручиться за него. Видимо это и стало последней каплей. Генерал побагровел, встопорщил усы и рявкнул, что место Кости – на гауптвахте.
К сожалению, Михайловскому было не под силу как-то изменить этот приказ, но, видит Бог, он пытался и вынужден был отступить лишь под угрозой отправиться следом, да и то, не из-за опасений за себя, а исключительно из-за невозможности оставить пациентов.
Этьен же чувствовал себя препаршиво, зная, что навлек такую беду на своего спасителя и не в силах ничего сделать.
Руки Еве заломили и скрутили быстро, она было дернулась, но поняла, что сопротивление бесполезно. Получила только унизительную пощечину лайковой перчаткой, и ее увели в казематы. Там ее обиталищем стала камера полтора на два с деревянной шконкой, да ведром в углу. К тому же там было душно и холодно, мундир с нее содрали, пока вели, и она сидела в одной рубашке, томясь в ожидании.
Генерал хотел было перевести Этьена к остальным пленным, но этого не допустил Михайловский, за спиной которого выстроились все фельдшера и сестры.
Ева с трудом удерживалась от того, чтобы не впасть в отчаяние. Она надеялась, что весть о ее бедственном положении уже дошла до Миши, и тот применит все свое влияние чтобы как-то помочь непутевой младшей сестре, оказавшейся как никогда близко к опасному разоблачению.
Но три дня ей все же пришлось пробыть в каземате – пока не пришёл приказ о ее награждении за заслуги в последнем сражении. И поскольку приказ этот пришёл в канцелярию генерала, именно ему пришлось отменять собственный приказ о наказании.
Осунувшаяся на сухарях и воде, немытая и не выспавшаяся, в несвежей рубашке, Ева сама больше проходила на пленного француза, и пошатывалась от слабости, молча покидая камеру и выходя навстречу брату и Михайловскому.
– Ох, Костя! – Михаил кинулся обнимать ее, по факту же практически подхватывая на руки, чтобы та не упала.
– Идемте, душа моя! – Михайловский подхватил ее под руку с другой стороны, чтобы отвести в ее палатку.
– Да что уж вы, ноги-то есть у меня, что ж вы меня тащите, как барышню в обмороке? – попробовала было возмутиться Ева, но ее не слушали. В палатке ее ждал поистине царский подарок – Василий устроил им походную баню и все они собирались мыться и париться. На миг Ева остолбенела, искушение было велико. Ей казалось, что она пропахла тюрьмой насквозь, но выдать себя она тоже не могла. И едва она открыла рот, чтобы возразить, как ее прервал Михайловский.
– Костя, душа моя, я знаю, что тебя тревожит. Так случилось, что я знаю твою тайну, и клянусь тебе, я унесу ее в могилу. После все расскажешь, если захочешь, а пока мойся, мы покараулим, – сказал Михайловский, и Ева, вытаращив глаза на брата, поняла, что главный хирург действительно все знает, и видимо, уже переговорил с Мишей.
Они вышли в предбанник, оставив ее одну, наедине с полной лоханью воды, чаном кипятка, свежей одеждой и мылом. Запаренные веники пахли почти как дома, разве что делали их здесь не из березы, а из чего-то еще.
Ева нещадно терла и хлестала себя, насколько хватало сил, пока весь казематный дух не испарился, а кожа не перестала сходить с нее струпьями. Волосы отмылись от грязи и пота, завились кольцами от пара, и Ева позволила себе немного понежиться в горячей воде. То, что Андрей Ионович теперь был в курсе ее тайны, пугало ее, но в то же время, словно снимало камень с души. Хотелось рассказать все как есть, повиниться, и умолять хирурга оставить ее здесь, под своим началом.
Когда она вымылась и оделась в чистое, от этого простого ощущения счастья хотелось расплакаться. Но она плеснула в лицо холодной водой, взяла себя в руки и вышла на улицу, где ее уже дожидались. Миша и Андрей Ионович улыбнулись понимающе, но Еве стало совестно, что она так долго провозилась с мытьем. Так что они поспешили в лазарет, где их ждал прекрасный стол, собранный стараниями того же Василия.
– Ну, за нашего героя! – предложил Андрей Ионович, поднимая стопку с водкой.
– Казематного героя, – чуть виновато усмехнулась Ева, опрокидывая в себя стопку и крякая довольно в тон остальным. – Как вы тут без меня? Как наши пациенты? – не могла не спросить она, заодно оттягивая момент объяснений.
– Справились, Костя, – успокоил ее Андрей Ионович. – Не просто, конечно, но атак не было, отвел Господь, так что управились. Ты уж зайди к спасенному своему, – он усмехнулся в бороду. – Голову даю на отсечение, больше всех о тебе тревожился.
– К Этьену? – удивилась Ева, но потом поняла, что доктор прав. Тот теперь должен чувствовать некоторую вину. – Зайду попозже, Андрей Ионыч. Как же хорошо после бани, вы представить не можете. Ей богу, мне жаль всех заключенных из-за подобных условий.
– Некоторые попадают туда заслуженно, – покачал головой Михайловский. – Но, зная крутой нрав нашего командующего, можно догадаться, сколько там без вины виноватых. Слава богу, он отходчивый, а то у нас воевать было бы некому.
– За отходчивое начальство, – поднял стопку водки Миша, подкладывая всем отменные куски курицы в соусе. Все выпили и плотно взялись за ужин, уже без разговоров, которые возобновились, когда Василий притащил пыхтящий самовар и большую корзину сладких пирожков.
– Похоже, я должен объясниться… – все же завела разговор Ева, посмотрев на брата и на врача. – Как так получилось, что я…не совсем тот, за кого себя выдаю.
– Ты мне ничего не должен, Костенька, – тут же замахал руками Михайловский. – Просто опасно это, война…особенно для девушки, – чуть понизив голос, сказал он. – И все же я не понимаю, как? Особенно все это, твои умения, навыки, диплом.
– Ну, диплом настоящий, уверяю вас. – Ева улыбнулась, и рассмеялась, видя, как Миша закатил глаза.
– Это началось с одной семейной шутки, – сказал ее брат, поставив на стол стакан с чаем, который еще был слишком горячим. – Мы придумали еще одного брата, которым и была наша Женевьева. Она у нас всегда была сорванцом, не чета нашим сестрам. – Миша потрепал ее по плечу, и Ева смущенно опустила взгляд. Многие ее проделки действительно были скорее мальчишечьими.