Отворил дверь старый ушкуйник – стоят перед избой четверо. Яська молча рукой манит, за собой ведёт через лес к озеру. Как дошли, повернулись все к Третьяку лицом, не сговариваясь.

– Что, боитесь? – спросила девонька.

Посмотрела она на ушкуйников, задержала взгляд на молодом, что Руску за руку взял, головой покачала.

– А тебе теперь нет пути назад.

– Знаю я. Выбор сделал свой. Я готов, чего бы ни стоило.

Прищурилась хозяйка, снова покачала головой неодобрительно. Тронул за плечо её Коски.

– Не ругай Елисея, раз он так решил. Не твоё это право – одного его.

– Хорошо, – согласилась Ясенька.

Достала она платочек белый из рукава да в ручках затеребила.

– Соврала я вам, что из наших мест никуда больше хода нет. Есть один лишь путь, но волшебный он. Тот пойдёт, кто захочет сам. Не захочет сам – здесь останется.

– Так и знал, что ты нечисть поганая, – закричал Третьяк, саблю выхватил, замахнулся, ударил, да девонька ловко маленьким своим пальчиком отбила клинок, словно веточку.

Разгневалась Яська, прищурилась. Показалось ушкуйнику старому, что перед ним та поляни́ца.

Разметались волосы чёрные, будто ветви дерева старого. Вот и буря подня́лась на озере, да вздыбились волны огромные, словно были то воды буйные своенравного гордого Ка́спия. Но сама она успокоилась – ветер стих, распрямилась гладь водная. Лишь глаза васильковые, яркие на ушкуйника смотрят по-старчески. Промолчала опять Язя-девонька, лишь моргнула, да сразу ушкуйника оплеухой мужской-воеводческой привела в себя да отбросила.

Переложила она платочек в правую руку, левой волосы пригладила, посмотрела на Третьяка строго, как матушка. Взмахнула Яська рукой, затряслась земля, заходило рябью мелкой озеро. Поднялся из него город дивный, светлый, жемчугом и золотом переливается. И пропало болото вокруг, лес пропал, и сиянием белым чистым всё вокруг заволокло. Смотрят ушкуйники, а перед городом тем река синяя, и мост белокаменный через неё. Снял с себя Коски плащ да бросил им под ноги, обратился тот красной дорогою до моста и через мост.

– Так идёшь с нами? – спросила Яська старого ушкуйника.

– Нет, пожалуй.

– Ты смотри, как там река хороша да мост через неё, и дорожка почётная для вас постелена.

– Не пойду.

– Время придёт, сам поймёшь.

– Не пойду я с тобой, – озлобился Третьяк. – И тебе, Елисей, не советую.

– Я так думаю, – выдохнул молодой. – Без добычи и с позором возвращаться – плохая задумка. Что ты скажешь? Змей-Горыныч напал? Жили в доме, по-твоему, с нечистью. Так ведь нас за такое и сжечь могут на месте. Раз отсюда иного хода нет, – таким пойду. На новом месте осяду, про ушкуйничество позабуду.

– Всё равно не пойду, – заупрямился старший. – Я тебя не держу, но слова доброго о решении своём от меня не услышишь.

– Ну и оставайся здесь, – ухмыльнулся Елисей, беря Яськину протянутую ручонку. – Веди, раз здесь делать нечего.

И показалось Третьяку в тот же момент, что не девонька она вовсе, а старуха сгорбленная, в лохмотья разодетая, с носом крючковатым; девка другая – совсем нагая, с волосами зелёными и кожей бледной, словно мёртвая; дружок же их выше стал, худее, будто скелет, да постарел, бороду отрастив до колен. Испугался Третьяк, вскрикнул, глаза потёр и лишь хотел молитву прочесть, как понял, что исчезло наваждение это. И нет на берегу никого, кроме них двоих. Повернулся старый ушкуйник к Елисею. Лежит молодой рядом, не шевелится, изо рта осока торчит и вода льётся. Лицо обожжённое, кольчуга расплавлена. Подскочил воин, сбежать хотел, да ослеплённый вспышкой яркого света, сам не понял, как в болоте оказался. Обезумев, царапал Третьяк землю, ломая ногти, пытаясь на берег выбраться. Повезло, вышло. Сел на земле, дух перевёл, а вокруг места другие, незнакомые – лес высокий вдали, лишь болото вокруг похожее, а на месте избы пни стоят голые, а самой избы и в помине нет, будто и не было никогда. Перекрестился ушкуйник, крест поцеловал и прочь пошёл от этого места, молитву твердя. Понял вскоре, что не уйти ему. Куда бы ни направился, да через десяток-другой шагов, будто в стену прозрачную упирается и ничто её не берёт. Слышит Третьяк: голоса. Речь знакомая и не знакомая. За стеной две фигуры виднеются, но размытые, будто призраки.

* * *

– Смотри, там кто-то есть, – оживился один из мужчин. – Может, он подскажет?

– Бракованный, наверное. Я тебе говорил, что в другом месте надо было брать, – озлобленно заявил второй, не отрывая взгляда от бешено кружившей стрелки компаса.

– Эй! – помахал ушкуйнику первый.

Третьяк хотел помахать в ответ, но конечности одеревенели. Тело словно немело, будто холодом покрывалось.

– Не отзывается, – с сожалением протянул махнувший. – Может, ближе подойдём?

– Не мешай человеку. Пойдём дальше, ну его.

– Ты смотри, типа в богатыря оделся, что ли? Реконструктор?

– Чего там смотреть? Надоели уже. Взрослые мужики, казалось бы.

– А ты слышал, что истории всякие рассказывают про это место?

– Гена, вот не говори мне, что ты в эти сказки веришь!

– Да нет, конечно, – поспешно сказал первый. – Просто вспомнилось.

– Пойдём дальше. Нам до Шеребути ещё идти и идти, может, хоть там связь будет.

* * *

Дальше пошли незнакомцы странные, растворились, как в тумане, и пропали совсем. Почувствовал Третьяк, что его за пояс кто-то дёргает. Думал, зацепился, отмахнулся, да чего-то тёплого коснулся и отдёрнул руку, покосился. Рядом Яська стоит, улыбается, подле неё голбешник сидит, горбушку хлеба жуёт, в другой лапе монету держит.

– Всё боишься меня?

– Нет, – ответил ушкуйник. – Знать хочу, зачем с молодым так поступила, да сама кто ты, раз тебя ничто не берёт.

– Ты всё с нечистью меня путаешь, – улыбнулась девонька. – Вскоре сам всё поймёшь.

– А это что было? Тоже морок?

– Через века посмотрел, – лукаво ответила Яська. – Правда всё.

– Тьфу, нечистая. Так и знал, что до добра не дойду я с вашей братией.

– Так и без нас не дошёл бы.

Ушкуйник задумался. Язя спокойно стояла рядом, внимательно глядя на него.

– Что смотришь? Души моей хочешь?

Она медленно помотала головой, моргнула так, будто глаза закрыть хотела, и произнесла в ответ:

– Неужто так и не догадался до сих пор?

Лицо её опечалилось, вздохнула она грустно:

– Третий день уже, ушкуйник. Пора тебе.

Воин вздрогнул и наконец посмотрел в васильковые глаза той, которая тянула к нему свою худую руку.

– Ну что, понял теперь? – ласково спросила она, неожиданно взрослым голосом.

– Понял, – буркнул Третьяк, тяжело дыша.

– По воле своей пойдёшь или дальше противиться будешь?

– По воле пойду…

– Вот и ладно. Негоже заложным покойником быть, – улыбнулась Яська, мягко беря его за руку и ведя за собой. – Все тебя давно ждут. И Елисей, и ватаман ваш с воинством. Идём, а то мне ещё за теми двумя возвращаться.

Наталья Олеск. «Ливадийская сказка»

Матвей шел по темному лесу, и его не отпускало чувство, что за ним кто-то наблюдает. Его старый, но вполне еще бодрый пес Полкан не бежал, как обычно, впереди, а трусил за ним, тычась сзади в ноги. Не успели сделать все дела засветло: в округе объявился молодой тигр, из-за этого пришлось сменить маршрут, дабы не встретиться с ним на узкой дорожке. Все капканы на соболей, которые поставил Матвей, или Матвей-охотник, как его называли, оказались пустыми: то ли местный царь зверей всех словил, то ли спугнул, а может, умудрился и достать из ловушек. Тигр – та же кошка, только большая. Своими когтями чудеса делает: и рыбу из сетей таскает, и капканы с силками опустошает. Матвей только головой качал – впустую сходил, да еще и столько времени на окольные пути потерял. Хорошо хоть с горы спускался, все же скорость какая-никакая была. Места у них были красивые: кругом густой хвойный лес; кедры, пихты и тисы в несколько обхватов; горы высокие, самая огромная Пидан называется; зверья всякого, грибов – видимо-невидимо, трав лекарственных множество, от всех болезней лечат. Обычно бабки-знахарки этим занимаются, но в их краях уже лет как пятнадцать последняя померла, так все к Матвею за лекарствами и помощью бегают. И правда, травы он сызмальства знает, мать учила, говорила, всегда может в жизни пригодиться. Вот и сгодилось. И от болей в животе и голове вылечит, и вывих любой поможет вправить, и сломанные руки-ноги на место поставит, и при родах поможет. На вершине горы в одной из пещер у него свой схрон был, прятал свою охотничью добычу, благо в пещере, если спуститься пониже, были ледники, даже летом. И родник там был – вода холодом обжигала, чистая, как будто живая – рябинки на ней без ветра сами собой вскакивали; как выпьет ее Матвей, сразу лет на десять моложе себя чувствовал. Не говорил никому про это, зачем свои секреты выдавать. Поговаривали, в пещерах тех чудище лесное обитает: ростом с человека, похоже на большую летучую мышь с круглыми, как блюдца, глазами. Некоторые верили, будто страшилище летает в длинном белом платье, но это уже было слишком, после праздников и не такое мужикам может привидеться! И собак хватает – ест их. Людьми не балуется, но, были случаи, и на человека чудо-юдо нападало, если нос к носу встретятся, от испугу, значит… Все звали его летающим человеком.

Матвей несколько раз оглядывался – никого; останавливался, прислушивался ко всем лесным звукам. Полкан тоже вставал как вкопанный, молчал, даже не сопел. Ни на тигра, ни на медведя он так не реагировал, значит, другой зверь объявился в их краях. Может, росомаха? Все знали, когда надо ей свадьбу играть, а на родине у себя не с кем, она даже на севера приходит. Таким образом пару себе ищет: покидает дом на сотни километров. Но это весной, а сейчас начало октября, какие свадьбы-то? Матвей в очередной раз остановился, постоял-постоял, потом резко обернулся назад и увидел невдалеке два больших светящихся глаза. Паниковать не стал. Думал. Раз он за мной идет, а по поведению собаки и по своей чуйке понятно было, давно, с самой вершины, это больше километра, значит, чудищу очень надо. Заговорить с ним? А на каком языке? Если он большая летучая мышь, так он только пищать может, только громче. Что в последние годы всем надо от Матвея? Правильно, его врачевательство. Может, чудик, как он его окрестил, заболел? Но раз столько идет за ним, значит здоров. Видимо, жинка его хворает.

Матвей сорвал росшие рядом с ним ягоды купены, болеутоляющие и кровеостанавливающие, приказал Полкану лечь на бок, начал гладить его по животу и делать вид, будто дает ему их съесть. А пес, как верный и мудрый товарищ, мгновенно все понял и стал подыгрывать своему хозяину, несмотря на свой страх. После немой сценки Матвей положил лечебные ягоды на тропинке и отправился дальше, не оглядываясь. Уже через минуту Полкан прорвался вперед и стал, как обычно, бежать первым. По поведению собаки Матвей понял, его прием удался: видимо, чудик забрал купену и направился к своей половине.