Он все считал, сколько же оставалось ему до нового учебного года, а уехать он решительно собирался, пусть даже и Михаил Антонович не найдет ему замену. Надо отдать должное старшему врачу, по просьбе Степана он выписал почти все, что тот потребовал для работы, кроме рентгеновского аппарата. На него он высоко поднял брови и сказал: «Уж простите, любезный Степан Сергеевич, но тут вы палку слегка, мягко сказать, перегнули». Понятно, что дорого, нет ассигнований, но вещь-то нужная, несомненно.

Уехать теперь Горину хотелось еще с большей силой, и виной тому была его пациентка Вера Игнатьевна Лисовская. Месяц они виделись каждый день, более одного раза после того, как сознание полностью к ней вернулось, он старался в ее палату не заходить, но и этого было слишком.

Поначалу после операции еще некоторое время сохранялись паралич и неясное сознание, но состояние быстро менялось к лучшему. Главное, что рана была асептична, хорошо заживала, и не было лихорадки. После он долго сидел у ее постели, поясняя, что с ней произошло и что будет дальше, успокаивая ее возбужденное сознание, – придя в себя, пациентка стала проявлять сильное беспокойство. Его внушения благоприятно повлияли на барышню, она приняла свое новое положение со смирением и даже некоторым интересом.

В последние дни марта весна дерзко вступала в свои права. Реки сбросили тяжелые ледяные шубы, весело журчали ручьи, играя бликами от яркого солнца, щебетали птицы, приветствуя уход суровой зимы. Прохожие сильно пачкались в грязи, ворчали, но в глубине души радовались, как дети, завидуя им, пускающим самодельные пароходики по быстро бегущим вдоль дороги речушкам.

Теплый луч ласково гладил девушку по щеке, а яркий дневной свет отражался магическим синим сиянием из ее широко раскрытых глаз. Она всегда так на него смотрела, не отводя взгляда, а будто поглощая всю его сущность.

– Я оповестил Игнатия Лукича, что завтра он может присылать за вами коляску. Домой поедете. Находиться в стационаре вам более не требуется. Можете вести прежний образ жизни лишь с некоторыми ограничениями. Я бы настаивал вам пару месяцев воздержаться от бега, прыжков, скачки на лошадях и подобного рода нагрузок.

– А замуж выходить мне можно? – хитро хихикнула девушка и обрадовалась его смущению.

Степан ответил не сразу, он понимал, что Вера кокетничает с ним, но с медицинской точки зрения вопрос был задан верно, ведь, осознает она или нет (вряд ли осознает), что замужество, конечно, связано с нагрузками, а вдруг беременность наступит. Но она могла подумать, что он что-то иное имеет в виду.

– Вам решать, надо все взвесить, но я бы рекомендовал отложить до сентября. Однако как сами пожелаете, – опустив глаза, ответил он.

– У меня, доктор, проблема, – грустно сказала она.

– Что такое? – Степан поднял на нее глаза.

– Это же тоже по вашей части. Что медицина об этом говорит? Как понять, что любишь? Я думала, что любовь одно, а теперь вижу, что другое. Как распознать настоящую? Что вы скажете, как доктор? Что я должна чувствовать, чтобы знать, что люблю? Может, вот здесь, – она приложила руку к груди, – давит, дыхания не хватает, хочется вдохнуть полной грудью, и не можешь, и пульс бьется, как сейчас. Посчитайте, прошу. – Вера протянула ему руку.

Горин прикоснулся к ее запястью и действительно почувствовал, как сильно бьется ее сердце, да и его готово было выпрыгнуть наружу. Вдруг она резко переменила положение рук и теперь уже сама чувствовала его пульс.

– И я умею нащупать, видите, и у вас сильно стучит, – чуть задыхаясь, произнесла она, Степан выдернул руку и отклонился на спинку стула.

– Мы окончили, Вера Игнатьевна, на сегодня. Завтра еще увидимся. – Он решительно встал с намерением выйти из палаты.

Впервые девушка смотрела не на него, а в пол, а лицо ее стало злым и грустным одновременно.

– Всего хорошего. – Он откланялся и оставил ее.

Пока быстрыми шагами удалялся по коридору, гневался. Зачем она играет с ним?! Ведь знает, что он не вправе претендовать на такую девушку, как она. Были бы они на равных, его бы не остановила, конечно, ее помолвка, но он – бедный доктор с нищенским, по меркам людей ее круга, жалованием, он беспородный щенок, без собственного угла. Да что она хочет, в конце концов?! К чему играет с ним?!

И не мог он предположить, что вовсе не играла она, а страдала не меньше его, влюбившись без памяти. И сердце рвалось на части от мысли, что завтра уедет и не увидит его больше. Лишь дверь закрылась за доктором, она, накрывшись одеялом с головой, горько зарыдала в подушку.

А назавтра выдалась пасмурная погода и сильный ветер, сбивавший с ног, как и в тот день. Игнатий Лукич лично приехал за дочерью и, пока она оканчивала сборы с помощью сиделки, благодарил доктора Горина, чем очень тяготил последнего. Подошел Михаил Антонович, и Степан с радостью уступил ему свое место.

Вчера он дежурил в ночную смену, но задержался, чтобы проводить важную пациентку. Ночью, проходя по коридору, он нашел ее стоящей у окна и глядящей в темноту сада.

– Что же вы режим не соблюдаете, Вера Игнатьевна? – Он стоял в шаге от нее, но она не оборачивалась, чтобы он не увидел, что в глазах ее блестят слезы, а лица их, хоть и не отчетливо, отражались в темном окне, и они могли и так смотреть друг на друга.

– Не беспокойтесь, идите по своим делам, я уже ухожу, еще лишь минуту постою. – Она ждала его, хотела поговорить, но потеряла самообладание и ответила грубо.

– Что-то вас беспокоит? Бессонница? Может голова тревожит?

– Нет, все хорошо. Это уже не по вашей части. – Девушка так и не повернулась.

– Спокойной ночи, Вера Игнатьевна. – Степан двинулся дальше по коридору.

И вот она выпорхнула из больничных дверей, укутанная в тончайшую шубу, позади сиделка несла большой саквояж с ее вещами. Игнатий Лукич помог дочери скорее скрыться от ветра в коляске.

– Вы намерены навещать нас, доктор? Нужно ли смотреть, как идет Верочка на поправку? – обратился он к Горину.

– Особой надобности нет, она вполне здорова, а что ей противопоказано, она знает, я говорил с Верой Игнатьевной вчера. Но один визит нанесу, если не возражаете. – Знал бы он, как запрыгало сердце в груди девушки и лицо под капором расплылось в улыбке при этих его словах. – На следующей неделе, в четверг, в полдень. Удобно ли будет?

– Будем рады. – Мужчина запрыгнул в коляску, и они тронулись с места.

Уйти со смены домой в тот день у Степана не получилось. Только коляска скрылась из виду, как подлетела подвода с вопящей женщиной неясного возраста, укутанной во множество платков. Она привезла сына из деревни, он свалился с колокольни, и, позабыв свои сердечные переживания, Горин бросился спасать мальчика. Множественные переломы костей и черепно-мозговая травма – лучшие лекарства от наивных мечтаний.

Спал этой ночью он крепким сном, придя в конце концов к такому выводу, что молодым барышням свойственны чувственные порывы, спровоцированные новыми впечатлениями. Но они пройдут, и то, что он не позволил себе сыграть на слабости девушки и ввязаться в сомнительную интригу, было верным решением, и ее шуба внесла свою лепту в отрезвление его сознания.

Неделя прошла спокойно и пролетела незаметно, насыщенная работой, раз только, в субботу, они с Вениамином смотрели очередной тур состязаний по французской борьбе, а после Степан не отказался пропустить с приятелем по рюмочке, он – по одной, а Веня – все десять. Нет, конечно, он не взял за правило ходить по трактирам, у него была цель – поговорить о волнующем его вопросе.

А дело было в том, что намедни была забастовка рабочих, но о ней Горин узнал лишь из уст Шурочки, продолжая игнорировать политику. Она прибежала к нему на квартиру посреди ночи, в страхе за своего отца пренебрегая приличиями.

К слову сказать, у Шуры была маленькая, из трех человек, но дружная и милая семья. Отец работал на Морозовской фабрике, а мама шила платья и вместе с дочерью мастерила тряпичных кукол. Они снимали трехкомнатную довольно просторную квартиру, и окна ее смотрели на комнату Степана.

В ту ночь он проснулся от настойчивого стука в дверь. Еле продрав глаза, медленно отходя от крепкого сна, он отворил и обомлел, увидев на пороге заплаканное лицо гимназистки Шурочки.

– Христа ради простите, Степан Сергеевич, что разбудила, но папенька, кажется, помирает. Прошу вас, ежели можете, взгляните, – умоляла она, утирая нос платком.

– Да-да, я только оденусь. – Он замялся, не зная, где попросить ее подождать.

– Я тут постою, – с пониманием сказала девушка.

– Я быстро. – Он прикрыл дверь и начал спешно собираться, и через пару минуту был готов с саквояжем в руке.

– Что с ним случилось? – дорогой спросил Горин.

– Ой, не знаем. Горит весь, красные пятна на руках, боль в животе, рвота.

– А что было до этого?

– Ничего, на работе был, пришел, от еды отказался, говорил, что спать хочет, потом лег, полежал да рвать его начало, и все жар поднимался, – говорила она уже на лестнице своего дома.

После обследования больного Степан пришел к однозначному диагнозу, что это было отравление, но не пропавшей пищей, а небольшим количеством яда, типа крысиного, не смертельная доза, но достаточная, чтобы и здорового мужика свалить. Он сделал ему промывание желудка, клизму, впрыскивание, а женщинам велел по расписанию давать порошки из угля, которые он оставил, и много питья, да обкладывать мокрыми простынями, чтобы жар снять.

– Не бойтесь, не помрет ваш кормилец, – успокаивал он их. – Только уж и спать сегодня вам не придется, надо поухаживать.

Арина Никитична благодарила и пыталась плату за визит сунуть, но Степан был тверд и отказался.

И теперь он желал у Вени выведать, а не тянется ли ниточка к его брату Павлу Григорьеву, что не желающих бастовать рабочих травить призывал. В планах у Степана было споить приятеля, к чему и старания прилагать не надобно, и потихоньку порасспросить.

За обсуждением боя, в котором не победил тот боец, за коего они болели, да рассказом Вени о мимолетном пошлом приключении с некой доступной красоткой, работавшей в цирке, приятель Степана опрокинул достаточно стопочек, почти не закусывая, и Горин решил, что пора и почву прощупать.

– Веня, скажи, как брат твой поживает? Успешны ли его дела?

Вениамин, бесспорно, был пьян, но глаза вытаращил, будто трезвый.

– Ты чего? – испуганно зашептав, он схватил и сжал ладонь Степана.

– Да, ничего, просто разговор поддержать спросил. – Горин высвободил руку и откинулся на спинку стула.

– Я скажу тебе так, брат, не лезь ты в это дело. Я виноват! – В отчаянии он стал бить себя по голове. – Прости, друг, жил ты спокойно, а я все испортил. Я виноват!

– Да брось, сам же говорил, что все вокруг политикой интересуются, я один изгой, – махнул Степан рукой.

– Нет, тебе непросто это принять. Я знаю. Ты думаешь, что я жалкий пьянчуга. Э, нет, брат! Ум у меня трезвый, даже когда глаз косой. Ты что-то хочешь выведать у меня, я же вижу. Я ж тебя как облупленного знаю, темнишь, брат.

– Соседа, рабочего с фабрики, намедни от отравления спасал посреди ночи.

– Дело ясное! Послушай меня и поверь, как кровному брату. – Веня огляделся, наклонился ближе и жарко зашептал: – Раз для дела надо, то надо. Ты думаешь, к чему вся эта затея? А ты на мир посмотри. Вокруг глянь, дальше своего учебника по хирургии. Как люди живут, посмотри, усечешь с первого взгляда разницу. Есть рабочий, что целый день горбится за грош, а есть дворяне, что с жиру бесятся по балам и раутам всяким со скуки. С чего такая разница? Не то время, чтобы рабами люди были, надо ровнять, мы все – одно и то же, к чему же эта привилегия рождения. Вот ты, я же видел, не слепой. Глаза горели как! Что опешил? О тебе я, о тебе. Так вот, что теперь не горят? Прочухал, что не про тебя барышня? А ты что? Плох, что ли? Чем ты хуже пошлого кавалериста-офицерика? Да лично я за тебя сотню таких дать готов. И она тоже. Но где она? А где ты? – Степан насупился и стиснул зубы. – И так во всем! Куда ни глянь!

– Так чего же вы добиваетесь?