О чем тоскует могильщик? (страница 17)
– Равенства! Чтобы за тебя говорило не то, в какой семье ты родился, а что ты за человек.
– Не согласен. Она хотела быть моей, я мог увести ее у, как ты сказал, пошлого офицерика, и ее отец не стал бы мне преградой.
– Тогда чего не сделал?
– Она больна, что ж я буду этим пользоваться. Не так должно быть.
– Но теперь-то тебе в ее круг вход заказан. Дальше что?
– Давай не об этом, не переводи на личности, – обозлился Горин. – Лучше скажи, что, нельзя миром это решить? Есть ведь Дума. Зачем террор, насилие? Зачем так-то?
– Ха-ха, – зло засмеялся Вениамин. – Дума – анекдот один. Не хочет царь делать ничего для народа, не хотят дворяне уступать, облегчить жизнь простолюдинам, сгладить разницу между слоями общества, чтоб не было такого разбега, что у одних закрома от миллионов золотом лопаются, а у других на хлеб не хватает. Крепко держатся за привилегии. Признали бы они наверху, что пора, мол, что надо что-то решать, законы выпустили, но нет же, кричат: «Аз есмь!», все – им, а народу – милостыню. Да и саму Думу народ силой из царя выбивал, ты малой был, да и сейчас еще зелен совсем, не помнишь, наверное, как земля кровью умылась. Дал бы сам, добровольно, любовь бы снискал народную, уважение. Кровью народ Думу получил, кровью получит и все остальное. Да и на Думу надежа оказалась напрасной, – махнул он рукой. – Судьба у нас такая, Степан, кровавая. Не лезь в эту дробилку, брат, прошу тебя. И я не лезу. Туда нам нельзя, раздавят в два счета. Только такие, как Павел, могут воротить. У них энергия, сила и средства. Сметут! – Вениамин смачно опрокинул стопку, будто точку поставил.
Для пьяного речи приятеля показались Степану слишком разумными, если бы сам не видел, сколько рюмок было опрокинуто в эту ненасытную глотку, не поверил бы. Но задумался, все оказалось слишком сложным, чтобы так с разбегу судить. И прав Вениамин, зелен он еще, видишь, предысторию плохо знает, да и в реальности не ориентируется.
Горин всегда думал, что политика не для него, что каждый своим делом заниматься должен, вот и в университете, и в академии студенты по политическим кружкам бегали, а он считал, что его долг профессию свою штудировать, не распыляясь направо и налево. И вот она, эта политика, сама его за горло взяла, не принимая пренебрежения, словно капризная красавица, не получившая ожидаемый комплимент, мстит обидчику.
Было третье апреля, когда молодой доктор во второй раз навещал дом Лисовских. Как и в прошлый раз, стараясь не глазеть по сторонам, хотя очень любопытны были его пытливому уму живописные полотна, коими изобиловали коридоры огромного дома, он шел не без трепета в груди в знакомую ему комнату.
– Любезный Степан Сергеевич, – трещала дорогой хозяйка уютного дома, – что-то неважно Верочка себя чувствует, в больнице была веселее. Кушает плохо и неразговорчива. Ой, мне кажется, похудела она.
– Не волнуйтесь так, Анна Матвеевна, сейчас во всем разберемся, – улыбнулся он ей в ответ.
Вера стояла лицом к окну в скромном, но удивительно прекрасном платье, белом с мелкими васильками, подпоясанном синими лентами. На ее голове был хитро повязан платок в тон пояса.
– Верочка, доктор с визитом, – объявила ей матушка.
Девушка резко обернулась, сразу встретившись глазами с Гориным, отчего легкий румянец покрыл бледную кожу ее щек, а у него упало сердце. Он мог себя неделю убеждать, что это все не про него и не для него, что нет возможностей и путей, что и ей лучше изменить предпочтение. Но что все это? Все разумные рассуждения разбивались, как хрусталь о камень, под этим взглядом.
– Добрый день, Вера Игнатьевна.
– Добрый день, – тихо ответила она, потупив взгляд.
– Можно?
– Да, конечно. – Анна Матвеевна разрешила ему поставить саквояж на стул.
– Присядьте, пожалуйста, Вера Игнатьевна, так удобнее будет.
Она опустилась в кресло.
– Матушка, прошу вас, оставьте нас. Я желаю с доктором говорить наедине, – твердым голосом попросила барышня.
– Милая моя, да как же так? Никак не могу оставить тебя одну с мужчиной, пусть даже и доктором. Не подумайте чего, Степан Сергеевич, я к вам со всем уважением, но уж и приличия опустить нельзя.
– Матушка, – настойчиво, сердясь, продолжала стоять на своем пациентка, – у меня деликатный медицинский вопрос, я желаю наедине беседовать.
– Ой, я так и знала. – Женщина, схватившись за сердце рукой, присела на край кровати. – Тебе хуже! Что с тобой, доченька?! Неужели и матери боишься сказать. Ты говори как есть. Я вынесу. – Она уже почти плакала.
– Да, нет, маменька, вы неверно поняли, – запаниковала Вера, сведя брови и не зная, как уж и выпутаться.
– Сударыни, успокойтесь. Я полагаю, что вопрос не так уж и серьезен, чтобы начинать с таких переживаний. Вот вам нюхательная соль, Анна Матвеевна. – Он протянул ей пузырек. – Подышите над ней, враз полегчает, а я, дозвольте, осмотрю для начала вашу рану, Вера Игнатьевна. Попрошу вас снять платок.
Девушка улыбнулась и подчинилась его просьбе, слегка смутившись совсем еще коротких волос.
– Здесь все прекрасно, – резюмировал доктор. – Давайте проверим рефлексы. – Он постучал по рукам и ногам молоточком и попросил ее выполнить привычные ей по больничным обследованиям движения. – Отлично. Присядьте. Проверим реакцию зрачков. Прекрасно. Что расскажете о самочувствии, Вера Игнатьевна? Ваша матушка сетует, что у вас аппетит не такой, как прежде.
– Да, доктор, вы разве забыли? – Вера впилась в его глаза своим горящим синим взглядом, из которого словно молнии сыпали. – О проблеме, что я вам говорила. Насчет пульса и дыхания. Вы не проверили.
– Как раз собирался. – Степан покосился на ожидавшую чего-то ужасного Анну Матвеевну и взял пациентку за запястье.
– Вот, чувствуете? Что с этим скажете делать? – задыхаясь, прошептала она, вложив в интонацию как можно больше смысла.
– Ох, что там, доктор, – завопила мать девушки, а та бросила на нее гневный взгляд.
– Вот же, матушка, вы мешаете! Разве не видите?! Я же просила дать нам спокойно поговорить! Вы со своими охами!
На матери не было лица.
– Послушайте, любезнейшая Анна Матвеевна, ваша дочь полностью здорова, долгое пребывание в больнице сказалось на ее нервной системе. – Горин говорил матери, но слова предназначались Вере. Он переводил взгляд с одной на другую, дольше и выразительнее глядя на девушку, в надежде, что она понимает, что он хочет ей сказать. – Непривычная обстановка, сам, такой неожиданный, факт травмы, сложная операция, лишившая Веру Игнатьевну прически – все эти факторы взбудоражили ее воображение. Все, что требуется, это приятный отдых в привычном месте, где все знакомо и радует глаз.
– Деревня, – встрепенулась женщина. – Я как раз намеревалась вас спросить об этом. Мы с мая по сентябрь в деревне проживаем, по обычаю.
– Прекрасно! Лучше и не придумаешь. Самое полезное для нервов место. Речные и лесные прогулки хорошо освежают голову. Поезжайте, только погода установится, и увидите, как быстро все встанет на свои места.
Степан говорил, а сам и не заметил, что так и не разжал ладонь, чтобы выпустить ее запястье, более того, она держала его за руку в ответ. Вдруг осознав это, он деликатно высвободился так, чтобы Анна Матвеевна не заметила, и отошел на шаг от пациентки, которая продолжала сверлить его немного гневным взглядом.
– То есть вы полагаете, доктор, что все это пустяки, так, игра воображения, что я слишком впечатлительна? – бросила она с вызовом.
– Вера Игнатьевна, помилуйте, вы должны были понять! Неужто не очевидно? – взволнованно ответил он.
Хорошо было, что в этот момент мать девушки задумалась о чем-то, наверное, о том, как лучше организовать отдых для дочери.
– Вы не воспринимаете меня всерьез! Это оскорбительно!
– Что такое, доченька?! – встрепенулась Анна Матвеевна.
– Ничего, маменька, все хорошо, – ответила она спокойным, обреченным голосом и улыбнулась обоим. – Все хорошо. Я здорова, доктор, как всегда, прав. Мне нужен отдых. Это очевидно. Я обещаю более не нервничать. Благодарю вас, доктор. Это, как я понимаю, ваш последний визит? – Она встала, гордо подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– В моих услугах у вас нет более потребности.
– Прекрасно! Тогда прощайте! – Девушка резко отвернулась к окну.
– Пойдемте, доктор, – зашептала Анна Матвеевна и потащила Горина, едва успевшего схватить саквояж, к выходу.
– Прощайте, Вера Игнатьевна! – Голос его предательски дрогнул.
Едва они отошли от комнаты, как мать девушки принялась заговорщически ему шептать.