Вы скажете, что за имя такое – Пепочка, когда речь заходит о требующем к себе уважения климаксе? Всё не так просто. Настоящее имя этой достойнейшей женщины Мария-Хосефа Эстепа. Но она не любит, когда ее так называют. Предпочитает простоту – Пепа, от полного имени «Хосефа». Но я не могу называть ее иначе. Она повергает меня в невыразимую нежность. Побольше бы таких Пепочек.

Однако «нет морального облика без единого облака»… Вы удивитесь, но Пепочка регулярно заглядывается на филейные части молодых парней и, как отпетый азербайджанец, может без смущения прицокнуть языком, завидев обладателя округлых ягодиц. Тогда она вполголоса произносит одну из своих самых любимых фраз: «Какое тело»! А на карнавале она так разошлась, что даже ущипнула под шумок в толпе пару-тройку обладателей этого немаловажного атрибута. Они, кажется, очень удивились, но не обиделись на пикантную шалость приличной женщины. Ведь изящные пальчики не могут поранить молодой и упругий зад. Что ему сделается? Это у Пепочки бьют биологические часы, как куранты, а не у кабальеро.

Раз или два в год Пепочка садится к своему компьютеру на крутящийся офисный стульчик и заказывает через интернет полет в Мадрид, откуда уже потом добирается до своих родственников. Как резиденту острова Тенерифе, ей полагается большая скидка, и если Пепочка не проморгает и забронирует билет заранее, то иногда она платит в оба конца всего двадцать пять евро. Это ли не удача для хрупкой женщины, обеспечивающей себя самостоятельно?

А вот когда Пепочка приземлится в Мадриде и затем окажется на месте, я не знаю, какая будет она. Потому что там, в Андалузии, – ее родина, там братья с их семьями, там девяносто шестилетний отец, там четыре года назад похоронена ее мама… Наверняка Пепочка, находясь там, становится более расслабленной, с нее спадает жесткий каркас изматывающей ответственности за свою жизнь, и она становится немного той шаловливой беспечной девочкой, которая в Андалузии выросла.

Там Пепочка бесконечно счастлива. На целых три недели она может забыть об одиночестве, которое побеждает рациональным планированием своего бытия. А потом самолет безжалостно вернет ее в перламутровую ракушку острова Тенерифе, так же одиноко затерянного в просторах Атлантики, как песчинка жизни Пепочки во Вселенной…

Она не заплачет при расставании с родиной. Возможно, когда-нибудь она в Андалузию вернется.

КРОМЕ МИУ

Первый же эпитет, пришедший на ум при виде сразу понравившейся мне Марты, оказался неожиданным для меня самой – тяжеловесная. Звучит нелицеприятно, знаю. Но судите сами: резкий взгляд исподлобья, поступь гренадера, интонации полководца. Остальное лишь подчеркивало первое впечатление и создавало некую кайму для образа: осознанная жизнь в одиночестве, в которой не нашлось места детям, и болезненная привязанность к серому, вальяжному коту Миу, безбедно проживающему двенадцать лет бок о бок с хозяйкой в ее апартаментах на берегу моря. В свои семьдесят, а Марта дополнительно подчеркивала, что ей уже почти семьдесят один, женщина выглядит гораздо моложе. У нее абсолютно белые крашеные волосы, короткая стрижка без выкрутасов, сильно подведенные черным цветом брови и веки карих глаз, сбитое тело и довольно упругая еще, смуглая кожа. Стильная, уверенная в себе, Марта действительно ни в ком не нуждалась. Кроме пушистого Миу.

– Если он сбежит, или потеряется, я застрелюсь, – сказала она, приставив палец к виску и издав звук, похожий на выстрел.

В ней крепко сидел артистизм. И одевалась она, как ярко выраженная художественная натура: летящая, бесформенная юбка, не то блузон, не то хитон, на шее мятый шарф. Видно, что весь прикид серо-бежевых тонов – из натуральных волокон.

Она привлекла впервые мое внимание на пустом утреннем пляже, у кромки спокойного моря. Женщина села на песок, сняла шарф, подняла его на вытянутую руку вверх и ловким, вращательным движением скрутила «одной правой» в колбаску. Сложив «колбаску» в колечко, она повторила тот же трюк с юбкой и хитоном.

– Практично, – сказала я, подняв большой палец в знак одобрения. Она кивнула утвердительно. Так мы и познакомились.

Вода в середине апреля на побережьи Коста Брава еще непрогретая солнцем, считалась холодной для купания, и я приняла Марту, вошедшую по щиколотку в воду, за моржа. Ее широкая, с крепкой ступней щиколотка, равно как и бедра, и впрямь могли бы принадлежать сорокалетней женщине, но достались ей, семидесятилетней Марте. Она повернулась спиной, и моему удивленному взору предстали ягодицы – на диво. На тот момент я еще не знала, сколько этой даме лет, но ее уникальность, которая, впрочем, отличает каждого человека, притягивала.

– Сеньора, извините за беспокойство, добрый день! Как вы думаете, какая сегодня температура воды? Наверное, градусов семнадцать?

– Не-ет, что вы! Максимум четырнадцать. Да что гадать! Сейчас узнаем.

Она достала из тряпочной котомки пластиковый футляр, из футляра термометр и вошла в чистую, бирюзового цвета воду по колено. Опуская термометр в море и купая его, женщина обнаруживала подвижность тела, завидную в ее возрасте. Но главное, что от нее исходило, – ощущение слияния с природой. Хоть Марта и не собиралась сегодня плавать, как выяснилось в разговоре, но с морем была определенно на «ты».

– Плавать люблю очень. И ходить пешком вдоль берега, – призналась Марта мне, – а спортом не занимаюсь. Предпочитаю не надрываться. А ты итальянка?

– Нет, просто немного знаю язык. Я – украинка.

– Странно… – произнесла Марта несколько равнодушно и стала что-то собирать в воде, оказавшейся все-таки семнадцатиградусной.

– А Вы – местная? – поинтересовалась я.

– Да… повсеместная! Каталанка я. Выросла в горной местности, а живу то у моря, то в горах. Олицетворяю мечту многих, – подмигнула мне дама.

– Это точно…

Подойдя ко мне с полной гостью ракушек, она задала еще пару-тройку вопросов, касающихся моей личности, и внезапно пригласила меня вечером в гости. Разумеется, я согласилась: нестандартные люди – это находка. Не менее загадочная, чем морская ракушка…

К назначенному часу я опоздала. Друзья затащили меня на прогулку в горы, не рассчитав время на обратный путь. Мы всей машиной спешили, но к восьми не уложились.

– Марта, прошу прощения! Меня задержали обстоятельства…

– Ничего страшного, я усидчивая. Но если бы ты не пришла и в два часа ночи, тогда я, пожалуй, ушла бы домой…

Отдав дань ее чувству юмора полноценным смехом, мы постояли на набережной в ожидании заката, отметили его ежедневную уникальность и, на мое счастье, размеренно двинулись в сторону дома Марты. Дул беспощадный ветер, и я заметно подрагивала от холода. Марта, казалось, ничего не замечала, словно ветер ее не касался – ни в прямом, ни в переносном смысле.

Современной постройки девятиэтажный дом был прижат к высокой скале, и вся его внутренняя сторона могла бы вполне сойти за оригинальную пристройку к сталактитовой пещере. Это создавало эффект аттракциона и опять-таки пахло близостью к природе. Скала начиналась прямо в подъезде и, облаченная до потолка в стекло, казалась музейной реликвией. Тем более, что камень красиво подсвечивался снизу большой зеленоватой лампой.

– Я купила эти апартаменты восемь лет назад. Ничего особенного, но публика тут живет достаточно солидная и спокойная, – сказала Марта доверительно.

Поднявшись на лифте на восьмой этаж, мы вошли по длинной, опоясывающей дом лоджии – с видом на скалу – в дверь, в которую царапался изнутри истосковавшийся по чему-нибудь живому кот Миу. Марта снова приложила палец к виску, изображая «выстрелом» в голову степень своей привязанности к верному домашнему животному.

Стильная, под стать хозяйке квартира горделиво носила белое одеяние: стены, диваны, стулья, шкафы. В одной только гостиной – семь источников света. В правом углу – большой стол со стеклянной крышкой, отполированной до пределов возможного. Над ним – новая, современная лампа. И повсюду ракушки: подвески, фигурки, обрамление большого зеркала.

– Старую лампу, что над столом, я сняла. Но с таким трудом! Она была потрясающая, необычная… – Марта сделала трагическое лицо. В доказательство она ушла в одну из трех комнат и, не поленившись, притащила оттуда громоздкую лампу, представляющую собой стальной зигзаг-молнию больше метра.

Это было признание в любви – лампе. По существу, вещизм, который я отрицала. Но, что удивительно, сама Марта, там не менее, производила стойкое впечатление независимого существа. С нетривиальным внутренним миром.

– А я однажды выбросила всё старое и ненужное, переборов желание оставить кое-что – вдруг еще послужит? Когда выбросила и раздарила штук тридцать пакетов, пошел сильный поток энергии. Он буквально бросился ко мне в объятия! Это было потрясающе.

– Да-да, я знаю, по фэн-шую. – Отозвалась Марта индифферентно. – Но жалко же!

– Не жалей! Ведь у тебя уже висит новая… Знаешь, а твои ракушки говорят о том, что ты могла бы хорошо рисовать, – сменила я тему.

– Да? – нисколько не удивилась Марта и опять решительно ушла в закрома.

Она вынесла оттуда несколько картин в пластиковых рамах и поставила их передо мной на пол, у кресла. Все картины были подписаны черным – «Марта». Каждая – в особой технике: и пастель, и акварель, и масло, и уголь. И в каждой присутствовал густой черный цвет. Словно читая мои мысли, Марта вдруг задумчиво произнесла:

– Знаешь, мне незнакомо понятие «счастье». Ощущение, что я довольна – да. Но счастья я не знаю. Живу то в Ллорете, то в Бике. Там я и родилась, и росла.

– Ты, наверное, там начала любоваться природой, пейзажами?

– Да нет, я не любовалась. Росла себе, да и всё, – пожала Марта плечами пловчихи.

– Твои близкие там?

– У меня никого нет. Кроме Миу. – Она притянула к себе кота за голову мягкой хозяйской хваткой. – Ни сестер, ни братьев.

– А родители?

– Отец умер в девяносто пятом. Мать – в девяносто девятом.

– Это печально. Всегда и у всех… Извини, а муж… был?

– Нет. Никогда. – Отрезала Марта. – Ни мужа, ни детей.

И, предваряя дальнейшие вопросы, она спокойно сказала:

– Меня утомляли все отношения, уже через месяц после их начала… Мне и так хорошо. Я люблю независимость. Хочу – иду на пляж, а нет – сижу дома. На восьмом этаже прекрасный воздух с моря. До него же рукой подать.

Она вывела меня на большую, тщательно обустроенную лоджию, аналогично квартире – в бело-салатовых тонах. Между двух впереди стоящих домов выглядывал синий прямоугольник побережья.

– Смотри, какая досада, этот дом впереди? Море перекрывает.

– Зато справа виден живописный склон, и там ты наблюдаешь закат.

– Да, и восход вижу. А потом солнце вот та-ак надо мной проходит по своей траектории: зимой ниже, летом выше, – она показала рукой в ночное небо. – И еще этот дом хоть не впритык стоит.

– Вот видишь, как хорошо ты устроена. А дом впереди защищает тебя от штормов.

– Хм! Любопытно…

– Грамотный у тебя свет, Марта – позволила себе заметить я, – самый выгодный, боковой. И не слишком яркий. Такой свет предпочитала Бланш Дюбуа, героиня пьесы Теннеси Уильямса «Трамвай Желание».

– Уильямса не люблю за некоторую искусственность, а Бланш всецело поддерживаю, – отозвалась Марта. – Садись в то кресло, оно теплее, чем стул.

Я с радостью повиновалась, оставив недогретым хай-тековский стул, поскольку замерзла еще в горах. Марта метнула в меня легкий плед.

Она удалилась и вдруг появилась из спальни, сопровождаемая грохотом колес обогревателя. Положив на него обе руки, толкая агрегат вперед, как тачку, Марта скомандовала:

– Давай раздвигай ноги, будем тебя согревать!

И засмеялась своей шутке, прежде, чем я успела ее оценить. Юмор у Марты проблескивал мужской. Пометавшись по квартире, Марта принесла уютно похрустывающий пакетик с миндалем, придвинула к моим коленям стеклянный столик, водрузила на него стакан со льдом и металлическими щипцами, два бокала и темную бутыль с выразительной этикеткой.

– Это тебя тоже согреет.

– Алкоголь? Я не пью, особенно на ночь.

– Да? – скептично бросила Марта. – Ну, попробуй только. Это вкусно, захочешь еще.