Ханна из Лиминки, где средняя температура +2˚C. В июле может быть даже +30˚C, но почти полгода градусник не показывает выше нуля, а в январе и вовсе опускается до –10˚C. К такой зиме уж точно надо готовиться заранее.

– Когда же вы начинаете снаряжаться?

– В августе, – не моргнув, отвечает она.

– В августе?!

– А чаще – и вовсе в июле. Нужно успеть сделать все до холодов – потом, возможно, не получится выйти на улицу.

– Что же можно делать настолько заранее?

– Ну, например, проверить, все ли в доме в исправном состоянии. Потому что, когда пойдет снег, будет поздно: не починишь прохудившуюся крышу и все такое.

– Можно изолировать трубы, – говорю я.

– У нас они под землей. В Финляндии изолировать бесполезно.

– Ах да, – киваю я, думая про себя, что не пережила бы там даже сентябрь, не то что февраль.

– Нужно нарубить дров и как следует уложить их в поленницу. Купить зимнюю резину для машины. Напечь пирогов и убрать их в морозилку, чтобы потом было что подать к кофе для гостей. Это важный момент: к посетителям нужно быть всегда готовым. И, разумеется, не следует забывать о запасах грибов и ягод.

При этих словах глаза у Ханны загораются. Как и многие северные народы, финны – большие мастера по заготовкам и консервированию. Именно соленья и варенья составляют основу их зимней кухни. Ханна вспоминает летние походы в лес по грибы и ягоды как самый важный момент в году, когда вся семья собирается, запасается бутербродами и целый день занимается сбором даров леса. В этом мероприятии участвовали даже дальние родственники: однажды к ним присоединилась ее прабабушка.

– Моими любимыми грибами были рыжики. Их нужно было трижды отварить в соленой воде, чтобы вывести яд.

– Как это вообще можно есть? – поражаюсь я.

– О, это объедение! – возражает она. – Наверное, наши предки экспериментировали с ними до тех пор, пока не нашли рецепт, от которого не умирают.

– А зимой очень темно? – спрашиваю я.

– Да. То есть мы, конечно, живем не за Полярным кругом, солнце у нас всходит каждый день. Но света от него немного, к тому же на улице ужасно холодно, так что приходится подстраиваться. Во-первых, зимой мы дольше спим. Тут уж ничего не поделаешь: меняются биологические часы, таким образом соблюдается задуманное природой равновесие. Во-вторых, зимой нужно, чтобы дома всегда было тепло и уютно, иначе… – Она на секунду умолкает. – Не все готовы к такой резкой смене привычек.

– Разве у вас не самый высокий процент самоубийств? – спрашиваю я и немедленно об этом жалею: ведь для нее это не просто сухие цифры.

– Нет, – отвечает Ханна. – Но мы к нему близки. Особенно их число растет в декабре и январе. Именно в этот период покончил с жизнью мой отец.

Все эти приготовления для меня всего лишь путь к забвению. Разумеется, это не бессмысленная деятельность, но и у этой силы есть предел. Зимой от подступающей тьмы тебя отделяют всего несколько шагов.

* * *

Спустя пару недель с тех пор, как я перестала ходить на работу, я невольно начинаю задумываться, так ли уж мне плохо. Дома у меня сформировался своего рода распорядок дня, позволявший поддерживать равновесие и уют в душе: я просыпалась в пять утра и читала книгу, в семь принимала горячую ванну, в половине девятого неспешно вела ребенка в школу. Днем я читала и писала безо всякого кофейного допинга, стараясь не думать о том хаосе, в котором оставила своих коллег. Раз в две недели я звонила в приемную семейного врача и просила продлить больничный. Ничего не изменилось, говорила я. Мне просто нужно еще немного времени. Я бросила пить – на время. Не знаю, стану ли я трезвенницей окончательно, но пока тяги к алкоголю не испытываю. Полагаю, это из-за страха, что он может усугубить то, что творится у меня в животе. Но кроме того, мне некомфортно от мысли о том, как часто я находила в нем спасение после суматошных дней, когда чувствовала себя разбитой.

Словно грунтовые воды, где-то в глубине души у меня шевелится тревога, которая нет-нет да и поднимается удушливой волной к горлу, к носовым пазухам, подступает к глазам.

Добрая половина бутылки вина, а еще лучше три «Грязных мартини», конечно, могут на время притупить это чувство. Мне казалось, если чего-нибудь выпить, это станет некой точкой в этом безумном дне. Выпив, я стану добровольно недееспособной. От меня больше не будут ждать осмысленных решений, любезных ответов на письма. Я как будто бы сверну сама себя и уберу в ящик.

Теперь мое утешение по вечерам – изумрудно-зеленый чай из свежей мяты. Само по себе это неплохо, вот только время как будто растягивается, и в девять я уже ложусь спать – а иногда и того раньше. Такой образ жизни совершенно лишен общения, но именно благодаря ему я могу вставать до рассвета, в кромешной тьме, зажигать по всему дому свечи и наслаждаться двумя часами абсолютного покоя, когда никто от меня ничего не требует. Я вновь начала регулярно медитировать – теперь у меня появилось время и для этого. Прежде чем сесть, я открываю дверь во внутренний двор и некоторое время дышу свежим воздухом. В последние несколько недель утро было ясным и свежим, словно с приходом мороза мир стал чище. А недавно к этой свежести стал примешиваться дым от костра, догоревшего накануне вечером. Теперь я чувствую смену времен года.

Все это время для меня – непостижимая роскошь, и я не могу отделаться от неприятного чувства, что наслаждаюсь им уже слишком долго. Быть может, я и вовсе в полном порядке. Может, я просто все выдумала в отчаянной попытке сбежать с работы. Я знаю, что мысленно гораздо больше заботилась бы об оставленном посте, если бы к тому моменту мое сознание уже не было где-то далеко-далеко.

В 2016 году Оксфордский словарь включил «hygge» в число главных «слов года». Теперь значение этого датского слова хорошо известно: умение достигать душевного покоя и уюта как духовная практика, создание комфорта в доме как попытка противостояния суровому внешнему миру. Вот и я теперь с головой ушла в «уютную» жизнь, озаренную мягким светом свечей, напоенную ароматом свежесваренного чая и свежеиспеченных булочек, с мягкими свитерами, теплыми носками и массой свободного времени у камина. Быть может, я действительно несколько увлеклась.

Наверное, мое мнимое недомогание – на самом деле осознанный выбор, следствие непреодолимой тяги к домашнему уюту как лекарству от суеты и суматохи, которыми еще недавно была полна моя жизнь.

Но вот я иду гулять на побережье – и боль возвращается. Еще до ее прихода я замечаю, что с трудом держусь на ногах, чуть склонившись вбок, чтобы смягчить нагрузку на кишечник при ходьбе. Обычно я хожу так быстро, что меня просят замедлить шаг, но сегодня меня то и дело обгоняют нервные прохожие, проносящиеся по узким улочкам Уайтстейбла в направлении главной дороги, и оставляют меня позади.

Над водой низко висят облака. Привалившись к плотине, чтобы немного перевести дыхание, я смотрю, как накатывают и откатывают от берега волны с желтыми гребнями. В этот момент мне приходит сообщение от коллеги, и от одного вида ее имени во мне поднимается паника. Неужели кто-то меня заметил? Могу ли я как-то оправдать свою прогулку, когда все мои сослуживцы вынуждены работать за себя и за меня? Я судорожно придумываю, как объяснить им, что каждый шаг отдается внутри болью, что мне просто нужно восстановить силы.

Открываю сообщение. Она просто мягко интересуется, как у меня дела, и осторожно спрашивает, где лежит такой-то файл. Внезапно я осознаю, что за время больничного полностью перешла в режим паранойи. Я боюсь, что в моих словах усомнятся, боюсь, увидят, что я гуляю… Я гадаю про себя, что думают те люди, которых привыкла видеть каждый день. Распускают ли они слухи у меня за спиной или же стараются не говорить обо мне? Даже не знаю, что хуже.

Я испытываю страшное чувство вины от неспособности держать ритм, потому что теперь отстала настолько, что с трудом представляю, как выбраться из этой пропасти.

Гремучая смесь горя, истощения, потери желания и надежды. Единственная разумная позиция – с достоинством промолчать, но я хочу вовсе не этого. Я мечтаю в полной мере осознать саму себя, заставить всех вокруг понять меня.

Но больше всего мне хочется исчезнуть. На грани отчаяния я ищу способ изящного выхода из ситуации – например, вырезать себя специальным ножом и стереть всякое воспоминание о себе. Но я знаю, что после этого останется только дырка в форме человека. Я представляю, как все с удивлением уставятся на то место, где раньше была я.

Над моей головой раздается шум, и в небо с крыш взмывают стайки скворцов. Все они с криками устремляются в белое небо, и их силуэты растворяются над домами, а потом сливаются над пляжем, как будто связанные невидимыми нитями. Громко хлопая крыльями, они снова пролетают надо мной – все объединенные общей целью и решимостью. Все мои запасы энергии и сил уходят на созерцание этой картины, и она того стоит.

Но как объяснить ее важность внешнему миру? Как признаться, что я предпочла любоваться полетом скворцов, а не решать срочные рабочие задачи?

Я иду домой и ложусь спать, чтобы выбросить из головы тревоги этого утра.

Горячая вода

Оказавшись в Голубой лагуне, я понимаю, что чувствовала приближение зимы костями. Целый день я дрожала и ежилась, несмотря на свитер, толстое пальто и шляпу с ушками, в которой похожа на пастуха из какой-нибудь глухой северной деревушки. Холод Рейкъявика поначалу не ощущается, но потом постепенно пробирается под слои теплой одежды, проникая в самое сердце. Он не сырой, как английский, просто холодный – своеобразный эталон холода.

Мы гуляли по улицам столицы и ели бургеры в порту. Грелись в Мировом музее викингов в Кефлавике, где видели макет судна викингов и слушали исландские саги. Уплетали жаркое из ягненка, любуясь бурным Атлантическим океаном. Поражались невозможно черному вулканическому ландшафту вокруг нас и едкому запаху серы, исходящему от водопроводной воды. Наверное, ее нужно несколько часов выдерживать в холодильнике, прежде чем можно будет пить. Мы подозреваем, что и от нас пахнет этой самой водой, – утешает только то, что и все остальные будут пахнуть так же, и значит, никто не заметит. Мы замерзли и устали, а еще слегка обеспокоены тем, насколько все дорого.

Но горячая вода помогает нам оттаять – молочно-голубая, с сернистым ароматом и исходящим от ее поверхности паром, который растворяется в морозном воздухе. Я наблюдаю за людьми, погружающимися в эту воду и немедленно расслабляющимися, – уверена, что и у меня то же выражение лица. Нас будто бы обволакивают покой и умиротворение. Быть может, все дело в том, что и эта мутная вода, и черные глыбы пемзы кажутся пришельцами из другого мира. А может быть, в ощущении, которое испытываешь, плавая прямо под открытым небом, тяжелым и серым. Наверное, в этой воде и в самом деле что-то есть.