Новые Глаговки - Владимир Авдошин

Пошла вторая подруга Нины – Валечка, которая тоже была «разженя», у нее была дочка и четыре спасенные и вывезенные из города кошки.

– Что вы о себе расскажете? – культурно спросила она жениха.

– Мой дед, – начал аттестоваться он без заминки и даже с какой-то охотой, – был бурмистром при тульском помещике Севе Нелидовиче. И все недоимки с крестьян, спорные дела, межеванье с соседями, а также нужды крестьян знал не понаслышке. Словом, всё хозяйство помещика держал в идеальном порядке. И мне, как внуку, он много об этом рассказывал. Да и вообще люди говорили, что я на вид – вылитый он. И сам дед соглашался с ними, видя меня. Он хотел бы, чтобы я наследовал его профессию и положение в усадьбе. Но из-за революции, как известно нам по учебнику истории, чаяниям деда не суждено было сбыться.

– А-ах! – только и могла сказать Валечка. У нее от переизбытка информации случилось легкое головокружение. – Так вы, как у Тургенева? Бурмистром, значит, работали? И она ушла, оставив дообъяснение третьей подруге, Наташе, которая тоже была разведена с мужем, но на её участке детей не было видно, а в городе у нее было две старушки, которым за девяносто, одна ходячая, а другая лежачая.

– Так значит, вас раскулачили? – входя в избу Зорькиных, спросила она.

– Никто меня не раскулачивал! – возмутился Костя, – потому что Сева Нелидович успел только мою мать окрестить в знак большого уважения к моему деду-бурмистру, подписался быть её крестным отцом и эмигрировал. А матери пришлось ещё до взрослости жить, потом повстречать председателя колхоза, который спросил её:

– Ну что? МТС прислал трактористов. Куда поместим? У тебя есть там место в избе?

– Есть, – сказала она робко.

– А сколько?

– Ну одно наберу.

– Ну хорошо, вечером я тебе тракториста пришлю. И знай, пока они все поля не вспашут – будет жить у тебя. Корми его хорошо, чтобы он работать мог весь день и не отлынивал.

Вернувшись, Наташа сказала:

– Всё, принимаем. Но на испытательный срок. Пусть докажет, что слова у него не расходятся с делом.

Нина сказала Косте (солдата Костей звали):

– А как же? Они хотят тебя проверить.

– А чего меня проверять? Я и так планировал ехать завтра в Химки, узнавать про работу.

Городская Галина

Ушаков – нормальный деревенский парень, пятый или восьмой по счету, я уж и не упомню. Последний сын ветерана Ушакова (их тут несколько ветеранов второй Отечественной в деревне), известного своими странными поступками.

Пришел с войны не тронутый немецкой пулей. «Ты что, заговоренный? – спрашивали его деревенские. – А как же! » – отвечал он по-солдатски кратко и никогда не распространялся на это счет.

Казалось бы – завидный жених, а вот взял в жены сиротку, бывшую до революции еще в услужении у богатых. Или при НЭПе, что ли, я не знаю. И не всем по деревне это понравилось. «На служанке женился! Другую не нашел! – пошла молва. – Сколько баб и лучше её, и красивее, и вдов, и одиноких, всяких – а он её взял? » – «Да, на служанке, – говаривал он, – А вам – портки мои нюхать, что вывешены стиранные, на заборе висят! »

Почему он так на других разобиделся – Бог его знает. Возможно, и были какие причины. Да, а Серега был последний его сын. И всё у него было, как положено в деревне: и в сельскую школу ходил, и с гарнизонными, что в лесу стоят по соседству, в футбол играл. Деревенские против военных. Да и в армию ушел вовремя. А вот после армии – тут молва о нем разноречивая. Одни говорят, что привез с армии эстонку себе в жены, родил сына Ваню и пошел на завод работать. Там попал в хороший рабочий коллектив, так что спился не за понюх табаку. А эстонка с сыном, как Марина Мнишек от Дмитрия Самозванца в свое время, сбежала в Клин на знаменитый колбасный завод и устроилась там работать и жить в общежитии. И больше с ним не зналась.

А сам он после вроде кому-то рассказывал, что не так было. Что пришел он с армии один и сразу поступил на курсы помощников машиниста на железной дороге. Водить электрички в будущем. Кажется, это было при депо в Крюково. Окончил их и приступил к работе. Но быстро понял, что быть весь день трезвым, как положено машинисту, это не для него. И как человек совестливый, сам добровольно ушел в путейцы, где режим был менее строгий и движение электричек от стакана водки, выпитого тобой, напрямую не зависит.

Да, рассказывал, что строил он теперешнюю монолитную дорогу. Не то, что ранее была – ту-тух, ту-тух по стыкам, одно мучение, а не езда. Да, досталось ему. Работал и в ремонтной бригаде, гонял неисправные тепловозы на починку в Даугавпилс. Это в бывшей советской Латвии город, где для тепловозов был общесоюзный ремонтный завод. Ну и Сибирь по таким же делам объехал. А уж свои сопредельные области – Тверскую, Вологодскую да Новгородскую – много раз.

Под рюмочку его можно было уговорить рассказать о своей кругосветке «Московская-Тверская-Вологодская область», о парке паровозов, где только подвези уголь – и поехали опять стрелять. И про финнов, которых Екатерина везла на Масленицу в Москву показать (все рыжие, как на подбор! ), а они у нее в Лихославле разбежались, там и осели, там и живут.

– Но ведь при Екатерине поездов-то не было?

– Значит, на чем другом везли, я откуда знаю! А в Лихославле рассказывали, что там не русские живут, а финны, разбежавшиеся от Екатерины. А в одном месте в Тверской области на небольшом расстоянии две речки текут в противоположную сторону.

– А какие?

– Говорят, Тверца и Цна.

А в конце рассказа признавался, что, да, он попривык выпивать. Ни квартиры от железной дороги не заработал, ни в деревню к родителям не являлся. Так, в общежитии деповском проживал и каких-то осмысленных планов на будущее не имел. Хотя нет-нет, да и вспоминалась ему его деревня. Но он, как взрослый мужчина, реально оценивающий свои возможности, гасил в себе воспоминания, понимая, что ничего важного и нужного, как например, взять опеку над старыми родителями или содержать деревенский дом, он не может и делать не будет. А потому он гнал эти мысли от себя, если они приходили, да запивал водкой – вот и всё.