Гостья - Симона де Бовуар

– Все в порядке, – ответила Франсуаза. – У тебя тоже не слишком бодрый вид. Остановись сегодня в полночь; мы все выдохлись, до пятницы нам не продержаться.

– Я прекрасно это знаю, – ответил Пьер, повернув голову. – Ты привела Ксавьер?

– Да, мне придется немного заняться ею. – Франсуаза заколебалась. – Знаешь, о чем я подумала? Когда закончишь, можно было бы пойти всем троим выпить по стаканчику. Тебе это неприятно?

Пьер рассмеялся.

– Я не говорил тебе: сегодня утром, когда я поднимался по лестнице, я заметил ее, она спускалась; она бросилась наутек, как заяц, и заперлась в туалете.

– Я знаю, – сказала Франсуаза. – Ты ее терроризируешь. Поэтому я и прошу тебя встретиться с ней один раз. Если постараешься быть с ней любезен, это все уладит.

– Конечно, я согласен. Я нахожу ее скорее забавной. А-а, вот и ты! Где Жербер?

– Я его всюду искал, – сказал прибежавший, запыхавшись, Вюймен. – Не знаю, куда он подевался.

– В половине восьмого я оставила его на складе обмундирования, он заявил, что попытается поспать, – сказала Франсуаза. Она повысила голос: – Ренси, посмотрите, пожалуйста, в мастерских, не найдете ли вы там Жербера.

– Что за ужасную баррикаду ты мне тут соорудил, – сказал Пьер. – Я сто раз тебе говорил, что не хочу нарисованной декорации; переделай все это, мне нужна построенная.

– И цвет не годится, – заметила Франсуаза. – Эти кустарники могли бы быть очень красивы, но сейчас выглядят грязно-красными.

– Ну, это-то легко исправить, – ответил Вюймен.

Жербер бегом пересек сцену и спрыгнул в зал; его замшевая куртка неплотно прикрывала клетчатую рубашку, он был весь в пыли.

– Извините, – сказал Жербер, – я спал как убитый. – Он провел рукой по своим взъерошенным волосам. Цвет лица у него был свинцовый, а под глазами большие круги. Пока Пьер разговаривал с ним, Франсуаза внимательно рассмотрела его помятое лицо; он был похож на несчастную большую обезьяну.

– Ты заставляешь его слишком много всего делать, – заметила Франсуаза после того, как Вюймен с Жербером удалились.

– Я могу доверять только ему, – сказал Пьер. – Вюймен еще много чего наделает, если за ним не присматривать.

– Я прекрасно знаю, но у него не наше здоровье, – возразила Франсуаза. Она встала. – Пока.

– Мы будем налаживать освещение, – громко сказал Пьер. – Дайте мне ночь, горит только синий в глубине.

Франсуаза села рядом с Ксавьер.

«А ведь я еще не в том возрасте», – подумалось ей. Спору нет, к Жерберу она испытывала материнские чувства. Материнские с легким кровосмесительным оттенком; ей хотелось бы прислонить к своему плечу эту усталую голову.

– Вам здесь интересно? – обратилась она к Ксавьер.

– Я не очень хорошо все понимаю, – ответила Ксавьер.

– Стоит ночь, Брут вышел поразмышлять в сад, он получил письма, призывающие его восстать против Цезаря; он ненавидит тиранию, но любит Цезаря. Он в растерянности.

– Значит, этот тип в шоколадной куртке и есть Брут? – спросила Ксавьер.

– Когда на нем будет его прекрасное белое одеяние и его загримируют, у него появится больше сходства с Брутом.

– Я не представляла его себе таким, – с грустью сказала Ксавьер.

Глаза ее заблестели.

– О! Какое прекрасное освещение!

– Вы находите? Меня это радует, – сказала Франсуаза. – Мы работали как проклятые, чтобы создать такое впечатление рассвета.

– Рассвета? – удивилась Ксавьер. – Это так безрадостно. Такое освещение представляется мне скорее… – Она заколебалась и закончила одним махом: – Светом зарождающегося мира, когда солнце, луна и звезды еще не существовали.

– Добрый день, мадемуазель, – произнес хриплый голос. Канзетти улыбалась с робким кокетством; два крупных черных локона обрамляли ее прелестное лицо цыганки, губы и щеки были сильно накрашены.

– Ну как теперь моя прическа? Хороша?

– Я нахожу, что вам это дивно идет, – ответила Франсуаза.

– Я последовала вашему совету, – сказала Канзетти с ласковым выражением лица.

Послышался короткий свисток, и раздался голос Пьера:

– Возьмем сцену с самого начала, с освещением. Все на месте?

– Все на месте, – ответил Жербер.

– До свидания, мадемуазель, спасибо, – сказала Канзетти.

– Она мила, не правда ли? – спросила Франсуаза.

– Да, – согласилась Ксавьер и с живостью добавила: – Я терпеть не могу таких лиц, и к тому же у нее гадкий вид.

Франсуаза рассмеялась.

– Значит, вы вовсе не находите ее милой.

Ксавьер нахмурила брови, лицо ее приняло ужасное выражение.

– Я скорее позволила бы вырвать у себя все ногти, один за другим, чем разговаривать с кем-нибудь так, как она говорит с вами; доска и та не такая плоская.

– Она была учительницей в окрестностях Буржа, но все бросила, чтобы попытать счастья в театре; в Париже она бедствует.

Франсуаза с любопытством взглянула на замкнутое лицо Ксавьер. Та ненавидела всех людей, которые чуточку теснее сближались с Франсуазой; к ее страху перед Пьером примешивалась ненависть.

Вот уже какое-то время Тедеско снова шагал по сцене; средь благоговейного молчания он начал говорить; казалось, он обрел силы.

«Пока еще это все-таки не то», – в тревоге подумала Франсуаза. Через три дня. В зале будет такая же ночь, то же освещение на сцене и те же слова зазвучат в пространстве; однако вместо молчания их ожидает целый мир звуков: заскрипят сиденья, в руках рассеянно зашуршат программки, старики упрямо закашляют. Через пласты равнодушия утонченные слова должны будут проложить себе путь к непокорной, пресыщенной публике. Соберутся люди, внимательные к своему пищеварению, к своему горлу, к своим красивым одеждам, к своим семейным историям – скучающие критики, недоброжелательные друзья. Иметь притязания заинтересовать их растерянностью Брута – что за немыслимая затея; их требовалось взять неожиданностью, наперекор им самим: размеренной, невыразительной игры Тедеско для этого недостаточно.

Пьер опустил голову; Франсуаза пожалела, что не вернулась и не села рядом с ним. О чем он думал? Впервые он применял свои эстетические принципы в таком большом масштабе и с такой энергией; он сам подбирал всех актеров, по его указаниям Франсуаза адаптировала пьесу, даже декоратор подчинялся его установкам. Если он добьется успеха, то окончательно заставит принять свою концепцию театра и искусства. Стиснутые руки Франсуазы слегка вспотели.