Рабыня - Тара Конклин

Зимняя дорога – куда она вела? Машина – какая? Дерево, телеграфный столб, дыра в асфальте. Грейс одна. Одна? Кровь на переднем сиденье, расколотое ветровое стекло, выброшенное тело, темные волосы, разметавшиеся по испачканному красным снегу. Лина уже много лет не думала о смерти матери, не спрашивала себя о деталях, которые когда-то казались ей такими важными. Но сейчас все эти картины разворачивались в воображении Лины в ярких цветах и мучительных подробностях.

Много лет, с раннего детства до подросткового возраста, Лина ходила следом за темноволосыми женщинами, которых она встречала на улице или видела в метро. Она выбирала тех, кому, по ее мнению, было примерно столько же лет, сколько было бы ее матери – тридцать пять или около того, – и тихо, безобидно сопровождала их по тротуарам Манхэттена, на почту или в банк, в магазин, куда они заходили за продуктами, или в кафе, куда шли посидеть с друзьями. При этом она испытывала сложную смесь страха, волнения и вины. Лина никогда не беспокоила их. Ей от них ничего не было нужно. И только один раз она говорила с одной из них – женщиной в длинном темно-зеленом пальто, за которой Лина шла в зимних сумерках – ей было тогда пятнадцать, день был холодный, в тяжелом сером воздухе пахло металлом. Сначала она увидела женщину в метро, потом вышла за ней на улицу и двинулась следом, на восток по Семьдесят седьмой улице Манхэттена. Шел снег, беспокойный мелкий снег, он падал на тротуар, на рукава Лининого пальто, на ее непокрытую голову. Она шла и шла за женщиной, тротуара уже не было видно под зыбкими слоями снега, заледеневшие волосы Лины потрескивали. Внезапно женщина остановилась и повернулась к ней лицом. Кроме них на улице никого не было, и широко раскрытые глаза женщины смотрели испуганно.

– Зачем ты меня преследуешь? – спросила она.

Лина была так поражена звуком ее голоса – высокого и нервного, – что хотела сразу повернуться и убежать.

– Я… я вас не преследую, – запинаясь, произнесла она.

– Преследуешь, – сказала женщина уже не так испуганно. – Ты шла за мной несколько кварталов. Я видела тебя в метро. Я видела, как ты смотришь на меня. Зачем ты это делаешь?

Теперь, лицом к лицу, Лина увидела, что на самом деле эта женщина намного старше, чем могла бы быть Грейс: седеющие волосы, морщинки вокруг рта, синяки под глазами.

И именно поэтому Лина сказала: «Нет, ничего. Мне пора домой», повернулась и пошла назад, мимо тихих, задумчивых особняков Верхнего Ист-Сайда, к станции метро, откуда она вышла за женщиной, желая увидеть, куда она пойдет, желая увидеть, какую жизнь ведет эта женщина, похожая на Грейс.

Лина услышала, как по кряхтящим трубам льется вода – Оскар чистил зубы; потом глухой стук запираемых ящиков внизу, скрип половиц – отец собирался лечь спать. Раздался странно громкий щелчок выключателя – это отец погасил лампу у кровати, – и все стихло. Лина снова посмотрела на фотографию родителей, на сияющий взгляд матери. Лина вспомнила снег в тот день, и как она была потрясена, увидев испуганное, усталое лицо женщины – миг, когда она поняла, что эта женщина не могла бы быть ее мамой.

Джозефина

До Джозефины вдруг донесся голос Миссис – тихий зов, похожий на птичий крик, повторяющийся с резкой настойчивостью: «Джозефина! Джозефина! » Звук вывел Джозефину из задумчивости – она даже не понимала, в первый раз слышит свое имя или в десятый. Открыв дверь спальни, Джозефина увидела, что Миссис сидит на кровати спиной к двери, волосы распущены по плечам. Близился полдень, и солнечный свет проникал в комнату через два окна, выходящих на юг, прямо напротив Миссис, те самые, в которые Джозефина пыталась утром заглянуть из сада; два окна на западной стене были темными, с задернутыми шторами. Только одно окно, то, что ближе к Миссис, было открыто, и комната все еще дышала запахом доктора Викерса и его припарок.

– Доктор Викерс ушел, Миссис, – сказала Джозефина. – Скоро обед. Давайте наденем платье.

Миссис энергично кивнула, неровные концы ее темных волос взметнулись и упали на спину.

– Да, да, доктор. Джозефина, мне сегодня нехорошо, совсем нехорошо.

Она повернулась, и Джозефина увидела кровь на ее лице. Вдоль изгиба левой щеки шел глубокий горизонтальный порез, уродливая, открытая, кровоточащая рана. В глазах Миссис на миг мелькнуло удовлетворение, а может быть, гордость, которая тут же сменилась выражением страха и боли.

– Миссис, что случилось? – Джозефина подбежала к кровати и обхватила ладонями лицо Миссис. Под кровью виднелась кость, и Джозефина соединила края раны. Разрез был прямым и ровным, края сошлись аккуратно, как рубчики на ткани при сшивании. Джозефина потянула за уголок простыни и оторвала полоску полотна с треском, который показался громким и зловещим. Она поднесла полоску к щеке Миссис и прижала к порезу, но кровь текла и текла, капли стекали по запястью Джозефины в рукав ее платья. Миссис Лу молчала, безучастно поддаваясь манипуляциям Джозефины, ее глаза были пустыми, а дыхание частым.

Наконец Джозефина отпустила лицо Миссис Лу и осторожно сняла полоску простыни, набухшую от крови.

– Это доктор сделал? – спросила Джозефина.

Миссис Лу не ответила, только глубоко вздохнула, а потом сказала:

– Джозефина, ты просто прелесть. Ну кто, по-твоему, это сделал? Как ты думаешь, кто? – Она улыбнулась хитрой улыбкой, какой Джозефина раньше никогда не видела. – Я сама. Кто же еще? Мне больше не нужно это лицо. Я слышала, что сказал доктор. Я подслушивала у двери и слышала, что он сказал тебе. Я умираю.

– Миссис, нет… – начала Джозефина, но поняла, что не может продолжать. Она подошла к миске и кувшину, вымыла руки, как следует отжала рукав платья и намочила новый кусок ткани для Миссис. Слова, которые могли бы утешить Миссис, застряли в горле. Конечно, ей бы хотелось, чтобы Джозефина опровергла ее слова: «Нет, Миссис, вы неправильно поняли доктора. Он не сказал ничего плохого, и мои услуги совсем не нужны». Возможно, в другой день Джозефина так и сказала бы. Она делала так раньше, в других случаях, когда хозяйку нужно было утешить. Она приглаживала волосы Миссис, брала ее за руку и гладила по спине, как сестра, или мать, или дочь.