Рабыня - Тара Конклин

Но сегодня Джозефина не смогла произнести ни слова. Ей казалось, что она далеко от этой комнаты, от Миссис Лу, от солнца на половицах, от следов крови, как будто она жила по правилам, касающимся только ее, по правилам, которые имели отношение только к ее побегу. Каждый нерв, каждый мускул стремился к этой единственной цели – побегу, а простые дела, которые Джозефина делала, вещи, которых она касалась, слова, которые произносили ее губы, – «Да, Миссис»; «Да, Мистер» – привязывали ее к этому месту, и она хотела сбросить их, стряхнуть, как собака стряхивает воду с шерсти. Какая-то часть Джозефины уже вышла из ворот и повернула влево, на дорогу в город. Ее голова как будто превратилась в стрелу, как у того воробья, и указывала, куда лететь.

Джозефина вернулась к кровати с куском влажной ткани. Она села рядом с Миссис и взяла ее лицо в ладони, чтобы обмыть порез. Кровь еще не высохла и сходила легко, кожа под ней оставалась влажной, розовой и припухшей. Миссис Лу поморщилась от боли, но не отстранилась.

– Знаешь, раньше я была писаной красавицей, – сказала Миссис. – Все мои сестры презирали меня за это. А мама и папа, о, они даже испугались, когда увидели меня в новом платье в мой день рождения. В тринадцать я уже была неотразима. В тринадцать, представляешь?

Миссис отстранила руки Джозефины и поднялась с кровати. Она прошла на другой конец комнаты и распахнула шторы на дальних окнах, в которые внезапно хлынул свет. Джозефина прищурилась, прикрыла глаза рукой, отведя их от яркого света. Ее взгляд упал на подоконник. Там лежал кухонный нож, лезвие испачкано красным. Вот чем воспользовалась Миссис, ножом из собственной кухни.

Миссис Лу продолжала говорить:

– Я прожила здесь дольше, чем на папиной ферме. Ты это знаешь? Боже, как это больно. – Миссис покачала головой. – Я столько растратила впустую. Почти все, да, именно так. Мало что осталось от моей красоты, и я передаю это тебе. Передаю тебе, Джозефина. Больше у меня никого нет. – Произнося это, она медленно шла назад, к Джозефине, скользя пальцами по стене и по стеклам окон. – У меня было прекрасное лицо, знаешь? Я была писаной красавицей.

Миссис Лу приблизилась к последнему окну, метнулась за ножом на подоконнике и обхватила пальцами рукоять. Джозефина была наготове. Она спрыгнула с кровати, схватила Миссис за плечи, оттолкнула ее от окна и, прижав к стене, удерживала, как та ни сопротивлялась. Джозефина тяжело дышала, но знала, что удержит ее. Миссис весила не больше ребенка. Только кожа да кости.

Миссис Лу перестала бороться и опустила голову, но все еще часто дышала, и Джозефина не отпускала ее. Они стояли так, пока Миссис Лу не опустилась на пол, тихо плача.

– Ты не понимаешь, – сказала она. – Это все, что у меня есть, чтобы дать тебе, Джозефина. Больше ничего нет.

Оставив Миссис Лу у стены, Джозефина подошла к открытому окну. Она взяла с подоконника нож и длинным, сильным взмахом швырнула его из окна на лужайку. Он упал лезвием вниз, резная костяная рукоять едва виднелась в высокой траве. Какое-то время Джозефина смотрела на нее, потом налетел ветер, пейзаж изменился, и нож исчез в зелени. Джозефина снова повернулась к Миссис.

– Давайте приведем вас в порядок перед обедом.

– Оставь меня, просто оставь в покое. Я так устала. – Ноги Миссис подгибались. Ворот сорочки широко распахнулся и обнажил тонкий выступ ключицы.

Джозефина снова ощутила тень жалости и быстро моргнула, чтобы прогнать ее. Она подошла к Миссис Лу, сидящей у стены, помогла ей встать и подвела к кровати.

– Ложитесь, – сказала Джозефина и села рядом с ней. Снова намочив ткань, стерла с пореза остатки крови. Осторожно придерживая ладонью лицо Миссис, она поворачивала его, чтобы тщательно протереть кожу. Миссис закрыла глаза.

– Больше так не делайте, Миссис.

– Хорошо, Джозефина.

Миссис откинулась на подушки, ее дыхание выровнялось, черты смягчились. Миссис Лу теперь настолько изменилась, что стала совсем не похожа на ту Миссис, которая много лет назад пришла по тропинке, чтобы забрать Джозефину. Щеки впали, волосы поредели, и вся она как будто выстирана, выжата и выброшена на грязную отмель реки. Джозефина верила в то, что сказала Миссис; она все еще видела следы былой красоты. Изящно вылепленное лицо, полные губы. Это останется при ней до самой смерти.

Чувство, которое Джозефина испытывала к Миссис, было кислым и сладким, горячим и холодным; Джозефина ощутила вспышку нежности, настолько острую, что захотелось ударить Миссис по лицу или вонзить ногти в ее мягкую руку, в розовую кожу под завесой тонких волос. Миссис не была Джозефине ни защитницей, ни наперсницей, ни подругой. Но это Миссис научила ее читать, это она вытирала пот с лица Джозефины, когда в одиннадцать лет у нее так поднялась температура, что она упала на кухне, ударившись щекой о прохладный каменный пол. Платье, которое Миссис надоело, она отдала Джозефине. Хлопковое, с рядами маленьких синих цветочков и зелеными стеблями. Джозефина надевала это платье каждое воскресенье, пока пуговицы на спине не перестали сходиться, как бы она ни затаивала дыхание и ни втягивала живот. Когда пуговицы перестали сходиться, она плакала, потому что это платье было самой красивой вещью, которую она когда-либо держала в руках.