Книга аэда - Гаянэ Степанян

– Нет, мы приехали позавчера.

– Может, – сердце Вальдераса замерло от надежды и страха, – может, ты станешь моим другом?

Рагдар внимательно посмотрел на него.

– Приходи ко мне завтра к полудню. В этот час отец учит меня фехтованию – я попрошу дать тебе пару уроков.

* * *

На следующий день Вальдерас явился в дом Кханков. И через день, и потом снова… Через какое-то время он уже оставался ночевать, а первый меч Ульма, господин Кханк, взял его в ученики, хотя некому было заплатить за обучение мальчика.

Спустя полгода Вальдерасу казалось, что Рагдар – его брат, а господин Тарвелл и госпожа Шенна – родители. Самым большим счастьем стало заслужить одобрение Тарвелла, а самым горьким несчастьем – не оправдать его ожиданий. Вальдерас стремился во всем превзойти Рагдара. Он изучал те же книги в библиотеке наместника, которые читал друг; высунув кончик языка, корпел над каллиграфией, вникал в законы чисел и стихосложения и до изнеможения тренировался с учебным мечом.

Но то, чего Вальдерас добивался с огромным трудом, Рагдару давалось играючи, как будто само: ему ничего не стоило оставаться лучшим во всем, за что бы он ни брался. Это казалось несправедливым, и Вальдераса иногда охватывала жгучая обида, почти до слез: Рагдаром и так все восхищались, проча ему великое будущее, родители и так души в нем не чаяли – мог бы хоть в чем-то уступить первенство ему, безродному ублюдку. Но Кодекс ульмийского воина учил, что обида и зависть – недостойные чувства, и Вальдерас похоронил их в глубинах своей души.

Труднее всего давалось фехтование. Если техническую сторону учения господина Тарвелла Вальдерас уяснил довольно сносно, то философская часть оставалась загадкой. Кханки, бывшие уже несколько поколений первыми поединщиками Ульма, учили, что залог победы – не столько в силе, ловкости и скорости, сколько в умении достичь кэльвы, почувствовать себя единым целым с мирозданием, с мечом и противником.

– Вальдерас, – терпеливо повторял господин Тарвелл из раза в раз, – не спеши! Потрать пару минут на вдох и выдох, отрешись от себя! Постигни скрытый ритм жизни, взгляни на противника так, словно тебя нет, а есть только он! Если все сделаешь верно, время замедлится само, и ты все успеешь!

И вновь и вновь безуспешно объяснял, что граница между рукой и мечом, между собственным телом и телом противника – иллюзия, что весь мир един и состоит из одинаковых дхарм.

Неумение применить учение господина Тарвелла Вальдерас с лихвой восполнял любознательностью и расспросами, беседуя с учителем по много часов. Тот даже иногда подумывал, что талантливый ученик достиг бы большего, избери он путь халита, а не воина.

Однажды Тарвелл взглянул на мальчика с грустью и бросил: «А может, и к лучшему, что тебе не удается постичь кэльву. Ее окончательное постижение дорого стоит – ты начинаешь видеть Тени, но остаешься бессилен в их играх». Сколько Вальдерас ни расспрашивал, Тарвелл так и не объяснил, что имел в виду.

Оставалось лишь утешаться мыслью, что из учеников Тарвелла только Рагдар постигал кэльву.

* * *

Они скрывались от банды Драконьего Клыка в роще Атальпас. Рагдар сидел на камне и раздраженно ковырял деревянным мечом землю. Он уже давно был не рад тому, что год назад решил следовать Кодексу ульмийского воина столь буквально.

При каждой встрече Нартор предлагал Рагдару отступиться. И Вальдерас смертельно боялся, что однажды тот согласится. Страх потерять единственного друга подталкивал к решениям, на которые он ни за что бы не отважился в прежнем своем одиночестве.

– Рагдар, я знаю, что делать, – начал он.

– Я тоже, – огрызнулся тот в ответ. – Всего-то найти еще хотя бы троих и изменить соотношение сил. Но с тобой никто не хочет водиться.

– Ты прав, – ответил Вальдерас неожиданно деловитым тоном. – И я знаю, что делать.

Рагдар вопрошающе воззрился на него.

– Я буду вызывать Клыка на бой из раза в раз, я буду преследовать его. Как тебе план?

– Дурацкий. Нартор старше тебя на три года и весит в два раза больше. Он сделает из тебя отбивную.

– Нартор многих задирает, просто нас с тобой больше всех. Точнее, меня, тебе за компанию достается. А я изменю правила: одно дело, когда он настигает жертву и смотрит, как ее бьют его дружки. И совсем другое, когда жертвой становится он.

– Он? ! Жертвой? ! Твоей? ! – поднял бровь Рагдар.

– Конечно! Потому что бой начинаю я!

Рагдар недоверчиво покачал головой:

– Ты станешь учебным манекеном.

– А я и так… Но уж лучше пусть меня бьет вожак, чем его стая. Пошли, откладывать ни к чему.

* * *

Долго искать Нартора и его банду не пришлось.

– А-а-а-а, – обрадовался он, завидя их. – Рагдар, отойди! Сколько можно получать по шее ради бледнокожего ублюдка? !

– Я тебя искал, Нартор, – Вальдерас собрал всю свою решительность.

Как там учит господин Кханк? Лучше проиграть врагу, чем своей слабости. Правда, слабость не бьет так больно, как Нартор…

– Ты трус и прячешься за спинами своих дружков, потому что ни на что не способен сам! Я вызываю тебя на бой!

– Я не ослышался? ! Не всегда различаю комариный писк от твоего.

– Я! Тебя! Вызываю! – В единственном глазу темнело от ужаса.

– Ну, ты напросился, урод!

Бой сразу превратился в избиение. Удар ногой в живот бросил Вальдераса на землю, а следующие три удара отбили всякое желание вставать. Вальдерас скорчился в пыли.

– Ну что, получил? ! Парни, за мной! Нам больше здесь делать нечего. – Лениво пнув лежащего еще раз, Нартор направился прочь.

– Я буду вызывать тебя и впредь! – из последних сил крикнул ему вслед Вальдерас.

– Вызывай! Вышибу тебе последний глаз!

* * *

Летели месяцы. Победить Нартора по-прежнему казалось невозможным. Вызывая его на бой, Вальдерас собирал все свое мужество, вновь и вновь твердя, как молитву, строку Кодекса: «Лучше – врагу, чем слабости…»

Поначалу затеянная им игра всем казалась самоубийственной глупостью, продиктованной безысходностью. Среди дворцовых детей всех происхождений она стала излюбленным поводом для шуток и анекдотов. Но с годами упрямство бледнокожего ублюдка, его нежелание скрываться от обидчиков и готовность сносить боль принесли ему союзников. Круг зрителей рос с каждой дракой, и Драконий Клык, становясь заложником общественного мнения, был вынужден относиться к игре все серьезнее.