Бледный всадник: как «испанка» изменила мир - Лаура Спинни

Переход к коллективному земледелию повлек за собой всплеск ранее неведомых человеку так называемых «массовых заболеваний», обусловленных именно скученностью, – кори, оспы, туберкулеза, гриппа. Люди во все века были подвержены инфекционным заболеваниям – проказа и малярия были настоящими бедствиями задолго до сельскохозяйственной революции, – но лишь тем, возбудители которых были приспособлены к выживанию в малочисленных и разрозненных первобытных родоплеменных общинах. Хитрости этих микробов, позволявшие им процветать в столь скудных популяциях людей, включали способность повторно инфицировать ранее переболевших в обход иммунной системы и пересиживать периоды безлюдья в так называемых «зоонозных резервуарах», проще говоря, в организмах животных-переносчиков. Обе стратегии гарантировали поддержание достаточного для выживания микроорганизма как вида пула восприимчивых носителей.

Массовые заболевания стали давать совсем иную эпидемиологическую картину. Они огненным вихрем обрушивались на популяции земледельцев и жестоко прореживали их, но у выживших при этом вырабатывался стойкий иммунитет на всю оставшуюся жизнь, исключавший всякую возможность реинфекции. Возбудители массовых заболеваний зачастую могли инфицировать и животных, но не столь эффективно, как человека, а некоторые приспособились ориентироваться на человека настолько избирательно, что превратились в виды, паразитирующие исключительно на особях homo sapiens. Таким видам для продолжения существования требовались скопления из тысяч или даже десятков тысяч потенциальных жертв – отсюда и понятие «массовое заболевание». До описываемой революции эпохи неолита возбудителям массовых заболеваний было бы просто не выжить, ну а после нее их эволюционные успехи начали расти как на дрожжах – пропорционально и даже с опережением темпов роста человеческих популяций.

Но если до зарождения земледелия и скотоводства им было не выжить, то откуда они вообще взялись? А все оттуда же – из зоонозных резервуаров. Нам известны патогенные микроорганизмы, которыми заражаются только животные. Некоторые разновидности малярии, к примеру, встречающиеся у птиц и рептилий, человеку не передаются. Известны нам и возбудители, опасные и для животных, и для человека (вирус гриппа из их числа), и микроорганизмы, инфицирующие только человека, такие как, к примеру, возбудители кори, свинки и краснухи. По современным представлениям, насчитывается пять этапов превращения инфекционного заболевания, распространенного исключительно среди животных, в заболевание, поражающее исключительно человека. Точнее говоря, речь идет о пяти ступенях эволюции микроорганизма-возбудителя [12 - N. D. Wolfe, C. P. Dunavan and J. Diamond, ‘Origins of major human infectious diseases’, Nature, 17 May 2007; 447(7142): 279–83. ]. Одни, такие как вирус кори, прошли весь путь; другие, подобно вирусу гриппа, находятся на промежуточной стадии. Только процесс эволюции у вирусов порою протекает просто-таки стремительно, буквально на глазах ученых, хорошей иллюстрацией чему служит вирус Эбола.

Геморрагическая лихорадка Эбола – вирусное заболевание, прежде всего, животных. Первичными естественными носителями вируса Эбола принято считать рукокрылых семейства крыланов. Эти летучие собаки и лисицы обитают в джунглях Африки и способны инфицировать других обитателей леса, включая ценную с точки зрения охотников мясную дичь (хотя бушмены и другие племена не брезгуют употреблять в пищу и самих крыланов). До недавних пор лихорадка Эбола считалась практически не передающейся от человека к человеку: заразиться можно было только, к примеру, через инфицированное мясо дичи, но тот, кто подцепил ее таким путем, способен был заразить максимум пару-тройку ближних, и «микровспышка» тут же угасала. Все резко изменилось в 2014 году, когда в Западной Африке разгорелась настоящая эпидемия, продемонстрировавшая, что вирус Эбола мутировал и обрел способность с легкостью передаваться от человека к человеку.

Не так-то просто возбудителю, скажем вирусу, перепрыгнуть межвидовой барьер. Точнее сказать, даже не «перепрыгнуть», поскольку о скачкообразном изменении и речи не идет, а «просочиться» сквозь этот барьер. Клетки одних и тех же тканей или органов у разных биологических видов устроены по-разному, и для проникновения в них вирусу требуются различные наборы отмычек. Каждый этап перехода к статусу возбудителя заболевания человека сопровождается весьма специфическим набором изменений на молекулярном уровне, причем приобретаются эти изменения, по сути, методом простого перебора вариантов. Вирусу с большой вероятностью потребуется превеликое множество циклов репродукции, прежде чем случится мутация, позволяющая взламывать клетки нового носителя. А если к тому времени вирус к тому же обретет на пути проб и ошибок хорошую эволюционную форму, то вскоре он научится еще лучше инфицировать людей и самовоспроизводиться во все больших количествах, – и тогда естественный отбор прочно закрепит удачное изменение (а неудачные отбракует). Затем могут последовать другие эволюционные изменения, и по их совокупности вирус приблизится еще на шаг к статусу возбудителя массового заболевания человека.

Основным естественным резервуаром вируса гриппа считаются птицы, прежде всего водоплавающие. Самая большая засада тут в том, что пернатые целого ряда видов выступают в роли разносчиков заразы, сами ничуть от нее не страдая. Носители и вирус настолько сжились и притерпелись друг к другу в процессе совместной эволюции, что вирус наматывает круги биологического цикла размножения в организме носителя без особого ущерба для последнего и бессимптомно, не вызывая явных патологических изменений или иммунных реакций. Утки, к примеру, бывают буквально нашпигованы вирусом гриппа, и при этом у них не наблюдается ни малейших признаков или симптомов заболевания. А ведь после сельскохозяйственной революции именно утки оказались в числе первых одомашненных видов птицы, которыми крестьяне буквально наводнили свои подворья. То же самое касается и свиней, которые считаются потенциальным промежуточным звеном в цепи передачи изначально птичьей болезни человеку, поскольку на клеточном уровне у свиней наблюдается ряд сходств как с человеком, так и с утками. Тысячелетиями живя бок о бок, эта троица обеспечивала вирус идеальными лабораторными условиями для экспериментов по преодолению межвидового барьера. Поначалу грипп передавался людям плоховато, но со временем вирус накопил достаточный молекулярный инструментарий для того, чтобы сделаться острозаразным, и в один не самый прекрасный день локальная вспышка переросла в первую в истории человечества полномасштабную эпидемию гриппа.

«Эпидемия» тут понимается в современной трактовке – как резкий и часто неожиданный всплеск заболеваемости данной популяции в результате инфицирования конкретным возбудителем. На противоположном полюсе спектра лежат так называемые «эндемические» инфекционные заболевания, очаги которых, напротив, тлеют в местной популяции постоянно. Массовое заболевание может быть и эндемическим, а не только эпидемическим, если происходит внезапный всплеск распространения инфекции, постоянно присутствующей в регионе. Тут мы, следует признать, сталкиваемся с размытостью границ между двумя этими понятиями. Ведь можно, к примеру, считать сезонные всплески легко протекающего гриппа эндемической формой этой болезни, а термин «эпидемия» приберечь для новых штаммов, вызывающих более острые и тяжелые формы заболевания, хотя далеко не все согласятся с такой трактовкой.

Письменными свидетельствами о первых в истории эпидемиях новых для человека массовых заболеваний мы не располагаем, но последствия их, вероятно, были убийственными (подтверждением чему эпидемия лихорадки Эбола 2014 года, которая даже и на звание «массового заболевания», если честно, никак не тянет). Мы, к примеру, знаем, что натуральной, или черной оспой, одной из самых смертоносных массовых болезней, страдали еще древние египтяне, жившие за 3000 лет до нас, свидетельство чему – их мумии с изъеденными оспинами лицами, однако первое письменное свидетельство об эпидемии оспы (и то не факт, что речь идет именно о ней) датировано лишь 430 годом до н. э., когда современник Гиппократа, летописец Фукидид, живописал словами нагромождения изъязвленных трупов в афинских храмах.