Молчание доктора Жава - Саша Ханин

– Там, говорят, работают монахи-скопцы принявшие обет молчания?

– Брешут. На силикатной фабрике имени Святого Мефодия работают девственницы-весталки, – авторитетно заявляет Вольдемар. – Когда я проплывал мимо, на причале, как раз пороли одну. Кажется, негритянку.

– Не уж-то, правда?

– Да не, это уже я брешу, – усмехается Вольдемар.

– Ну, да… – бормочет себе под нос старина Жюль. Он несколько сбит с толку. – Я, вот, что спросить хотел. Каждый божий день я стою на мостках, курю свою трубку, смотрю на эти огни, и спрашиваю себя, что же они там делают, эти монахи, то есть весталки на силикатном заводе? Может быть, вы, сударь, приоткроете для меня завесу тайны?

– Старина Жюль, дружище, но это и ежу понятно, – доходчиво объясняет Вольдемар. – На силикатном заводе делают силикаты. Он поэтому так и называется.

Приоткрыв один глаз, гость с ленцой глядит на запеченную кабанью ногу, лежащую перед ним на блюде.

– Тыщу лет во рту маковой росинки не было, – сообщает он старине Жулю.

– А что так? – интересуется тот скорее из вежливости.

– Однажды, – говорит Вольдемар, без энтузиазма ковыряясь вилкой в зубах, – мне стало противно принимать пищу. Да и самой еды нигде поблизости не было. Кроме того эта возня отнимала много времени. Я имею в виду не только сам процесс поглощения и переваривания пищи. Куда больше времени и сил отнимал у меня поиск этого, так сказать, хлеба насущного. А у меня и так не было времени. Я в ту пору учился и был постоянно занят. И вот, чтобы сэкономить свои силы и время я решил не принимать больше пищу.

Старина Жюль молчит. Он не знает, что, тут, сказать. Вольдемар бросает вилку на блюдо и поднимается из-за стола.

– Вот, с тех пор я и не ем, – говорит гость и, взявши со стола старинный подсвечник, весь по-киношному обросший восковыми подтеками, он уходит из залы вверх по лестнице, к себе в номера.

Старина Жюль засыпает, глядя на огонь в камине. Голова валится на грудь. Трубка вишневого дерева выпадает из руки и звонко стукается об пол. Жюль вздрагивает, мычит и открывает глаза. В зале темно. Гость унес подсвечник, а дрова в камине покуда он спал, прогорели. Жюль ищет на ощупь трубку на полу. Находит. Охнув поднимается со стула и идет из залы. Накидывает на плечи тулуп, нахлобучивает на голову треух (облезлый). Толкнув дверь, выходит на крыльцо. Снаружи сквозь ночь медленно падает крупный, похожий на клочки бумаги, снег. На полях лежит тьма и там, среди тьмы неслышно течет черная и густая, как сироп река. Старина Жюль раскуривает трубку, затягивается вкусным дымом и глядит на далекие сиреневые огни.

– Силикаты, – бормочет он негромко и качает головой.

Спускается с крыльца и, задрав голову, смотрит на окна заведения. В одном из окон второго этажа теплится свечной огонек. Его постоялец не спит. Окно приоткрыто, и старина Жюль слышит непонятные щелкающие звуки. Трактирщику представляется вдруг, что его постоялец превратился в огромное насекомое и щелкает ножками. Старина Жюль зябко ежится, с тоской оглядывается на реку и скоро входит в дом. Снявши свой старенький овчинный тулуп и треух, Жюль поднимается по сильно скрипучей лестнице на второй этаж. Ступая на цыпочках, подходит к комнате Вольдемара. В щели под дверью мигает неяркий отсвет свечного пламени. Старина Жюль медлит с минуту, потом шумно вытирает ладонью вспотевшее от волнения лицо и, решившись, наклоняется к замочной скважине. Он видит большую часть комнаты, приотворенное окно, возле окна шаткий столик, на столике описанный выше подсвечник с зажжёнными свечами и маленькую пишущую машинку. Подле стола на табурете сидит Вольдемар в пальто и выстукивает что-то на машинке двумя пальцами. Опершись рукой о поясницу, старина Жюль осторожно распрямляется. Он стоит в темном коридоре, возле двери постояльца и не уходит. Вот он снова нагибается к замочной скважине. Он опять видит комнату, окно, стол, свечи, машинку и Вольдемара в пальто. Что-то в этой картинке не так. Но Жюль никак не может понять что, и это не дает ему покоя…С реки налетает порыв ветра. Створка окна, скрипнув, распахивается, занавеска надувается пузырем, подсвечник валится со стола. Свечи раскатываются по полу и гаснут. Комната постояльца должна была погрузиться во мрак, но нет, она по-прежнему освещена. Старина Жюль не видит, где стоит еще одна свеча или лампа. А потом он понимает, что это светятся руки Вольдемара, его ладони и пальцы. Ровный неяркий свет прохладного лимонного оттенка ложится на клавиши пишмашинки и лист бумаги в каретке. С застывшим, похожим на маску лицом его постоялец размеренно стучит по клавишам, а старина Жюль, скрючившись по ту сторону двери, смотрит в замочную скважину не в силах оторвать взгляда от этих, святящихся в полумраке комнаты рук.

Утро. Вольдемар сидит за столом у окна, пьет кофе и ест тосты с абрикосовым повидлом. Он выпивает целый кофейник и съедает тостов, наверное, штук пять, а то и все шесть. За окном – припорошённый снегом берег реки и, собственно, сама река. В целом картинка черно-белая, остались только намеки на цвет. По зале кружит старина Жюль, гремя столовой утварью и придвигая стулья к столам, ему решительно нечем заняться. Напившись кофею, Вольдемар встает и, взяв свой чемоданчик, выходит прочь. Трактирщик, путаясь в рукавах тулупа и, забыв свой треух, спешит следом. На улице – тихий пасмурный день. Вода в реке кажется неподвижной. Вольдемар стоит на мостках, в одной руке черный чемоданчик, другая в кармане пальто, воротник поднят, шляпа сдвинута на затылок. Запахнувшись в тулуп, подходит старина Жюль.

– Ниже по течению Белый Берег, – говорит Жюль. – Только там ничего нет. Ни жилья, ни людей. Я там, конечно, не бывал никогда. Мне постояльцы рассказывали.

– Там море, – говорит Вольдемар. – Скажи, дружище, а сколько до Белого Берега ходу на лодке?

– До темна можно обернуться, – отвечает трактирщик и лезет в карман за трубкой.

Крик птицы над водой. Паренек оглядывается на реку и быстро спускается в лодку с мостков. В сереньком свете дня огни силикатного завода едва видны.       Где-то на реке снова протяжно и хрипло кричит птица. Старина Жюль зябко ежится под овчинным тулупом. А птица ли это?