Молчание доктора Жава - Саша Ханин

– Я это… Я чего спросить хотел, – бормочет, запинается Шурик.

– Ну?

– А этот твой Хозяин… – Шурик Ха замолкает и наклоняется к лицу Старика, к самому уху поросшему седой шерстью.

– Он, тот самый? – спрашивает шепотом Шурик.

Старик хмурится.

– Какой еще тот самый? – переспрашивает он. – Чего ты мямлишь?

– Ну, этот, – бормочет Шурик Ха, – Везельвул?

Старик рывком отстраняется от Шурика Ха и недоверчиво на него смотрит. Наконец, до Старика доходит.

– Ах, ты мудак! Ах ты шут гороховый! – ругается Старик, дергая кадыком и плюясь.

Но Шурик Ха уже бежит по заваленному талым снегом палисаднику, перепрыгивает через оградку и кричит Старику с улицы,

– Не бзди дед Никодим, будет у меня Хозяин еще пострашнее твоего! С вот такими усищами! Напугал еже голой жопой…

И давясь хохотом Шурик Ха исчезает во мраке. Старик качает головой и сплёвывает в заледеневшую лужу.

– Вот ведь мудак, – говорит он плаксивым голосом, словно кому-то жалуется. – Шпана…

Училка

Светает. Шурик Ха сидит на пешеходном мосту над железнодорожными путями и смотрит на проходящие внизу электрички. Он сидит на ступеньке в пальто, зябко обняв себя руками, с тлеющей сигареткой во рту. Мимо проходит высокая женщина неопрятного вида. Она уже начинает спускаться на перрон, но оглядывается на Шурика, идет назад и садится рядом на ступеньку.

– Не угостите даму сигареткой, молодой человек? – спрашивает она Шурика.

Шурик Ха протягивает ей свою, уже скуренную на треть, сигаретину.

– На двоих покурим, – говорит он, – а то у меня больше нет.

Женщина берет у Шурика сигаретку и затягивается.

– Спасибо, – говорит она. – Сразу видно ты не жмот. Ненавижу жмотье.

Шурик Ха молча глядит вдаль, в ту точку, где сходятся железнодорожные пути, только отсюда, с моста эту точку не видно, там вдали что-то мельтешит, мешает серенькая муть и еще, если так долго смотреть, начинают слезиться глаза.

– Меня зовут Екатерина Альбертовна, – говорит женщина.

– А я Шурик, – говорит Шурик Ха. – Просто Шурик.

Женщина почему-то начинается смеяться, точно он сказал что-то смешное. Насмеявшись, вытирает выступившие на глазах слезы, кашляет и передает Шурику сигаретку. Тот затягивается. Екатерина Альбертовна достает из-за пазухи веселую бутылочку с прозрачной зеленоватой жидкостью. Толкает Шурика локтем в бок.

– Будешь?

– Это что? – спрашивает Шурик Ха с интересом.

– Лосьон, – объясняет Екатерина Альбертовна. – Огуречный. Он вкусненький. Сам проваливается.

Шурик берет бутылочку и, свинтив крышку, осторожно нюхает горлышко.

– Ты не бойся, – успокаивает его Екатерина Альбертовна. – От него не ослепнешь.

– А я и не боюсь, – говорит Шурик Ха и делает хороший глоток из бутылочки.

Проглотив, каменеет лицом и втягивает воздух сквозь зубы. Выдыхает.

– Да, – говорит Шурик и качает головой.

– Хороший мальчик, – говорит Екатерина Альбертовна, отбирает у него бутылочку и пьет сама.

Потом они молча сидят на мосту и по очереди курят сигаретку на двоих.

– Ты чего такой худенький? – спрашивает Екатерина Альбертовна.

– А я решил больше ничего не есть, – отвечает Шурик.

– И?

– Ну, с тех пор и не ем ничего. Да и времени нет. Я учусь, – объясняет ей Шурик Ха.

– Хорошее дело, – соглашается женщина. – А я, между прочим, школьная учительница. Ну, то есть была, пока не забомжевала.

– Чему учила? – спрашивает Шурик Ха, чтобы поддержать разговор.

– Русская литература.

Шурик свистит.

– А ты думал, – говорит Екатерина Альбертовна.

Под мостом не останавливаясь проходит электричка. Забомжевавшая училка и Шурик Ха сидят на рядышком на ступеньке моста и глядят, как последний вагон пропадает вдали. Пропал.

– У меня там лежбище, – говорит Екатерина Альбертовна Шурику, кивая вниз. – Под перроном. У меня там картонки и два одеяла. А еще со мной живет старая сука. Она на днях как раз ощенилась. У нас там тепло и весело. Заглянешь в гости?

– А делать чего будем? – спрашивает Шурик Ха, незаметно принюхиваясь.

От женщины не сильно пахнет бомжатиной. У нее в меру пропитое миловидное лицо и немного грязные вьющиеся каштановые волосы.

– Книжки читать будем! – хохочет бывшая училка. – Правда, при переезде большая часть библиотеки безвозвратно утрачена. У меня под перроном есть «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля и еще «Последние холода» Лиханова.

Она поднимается и идет вниз, на перрон. Оглядывается на Шурика.

– Ты идешь?

– А щас, – говорит Шурик Ха. – Только вот пару бычков насобираю и сразу приду.

– Давай, заползай.

Прислонив давно не стриженую голову к перилам, Шурик Ха глядит, улыбаясь уголками рта, как Екатерина Альбертовна спустившись на перрон, становится полупрозрачной, а после и вовсе прозрачной, и, попросту говоря, исчезает, тает в воздухе.

Сублимация и еще раз сублимация, строго напоминает себя Шурик Ха. Потом он поднимается со ступенек и уходит к себе в писательскую берлогу, зорко высматривая по дороге окурки.

Смерть

Шурик Ха просыпается среди ночи. Он лежит на своем продавленном диване и смотрит на протертый и грязный ковер на полу. По ковру пляшут синюшные отсветы колдовского пламени. Шурик мычит, словно от зубной боли. Встает с дивана как спал, в пальто и ботинках и подходит к окну. За окном, на углу Поселковой и Златоустов, над двухэтажном кирпичным домом плывут, раскачиваясь из стороны в сторону, ленты синеватого мертвенного сияния высотою в полнеба.

– Вот ведь зараза, – ругается Шурик сквозь зубы, – взял-таки и сдох! А я ему говорил!

Шурик выбегает из старого дачного дома. Идет по безлюдной Поселковой улице, сворачивает во двор. Заходит в подъезд. Поднимается впотьмах по лестнице. У Старика как обычно не заперто. Шурик заглядывает в большую захламленную комнату, потом проходит на кухню. Старик сидит на табурете возле газовой плиты. У Старика открытый рот с вываленным зеленоватым языком и тусклые страшные глаза мертвеца, не стеклянные даже, а словно из дешевого китайского пластика. На зажжённой конфорке стоит чайник. Вода в чайнике давно уже выкипела. Чайник хрустит, слышно, как в его раскаленные недра падают сухие пластинки накипи.