Молчание доктора Жава - Саша Ханин

Шурик Ха садится на пол возле стола.

– Что же ты, скотина, наделал? – спрашивает он Старика. – Сам помер, а Последний Секрет Писательского Мастерства так мне и не открыл? Ну и кто ты после этого, дед Пафнутий? А я тебе скажу, кто. Ты самый распоследний кондом!

Несчастный чайник на плите трещит и щелкает. На него страшно смотреть. На кухне пахнет раскаленным металлом. Мертвые глаза Старика медленно поворачиваются в глазницах. Он глядит на Шурика Ха, как глядят Неживые, не видя, насквозь.

– Даже не жди, сука, – говорит Старик, шевеля одеревенелым ртом точно кукла-щелкунчик. – Я еще не скопытился.

– Да, ты погляди на себя, – говорит ему Шурик Ха. – Дохлее чем ты уже некуда.

– Много ты понимаешь, – ворчит Старик.

Голос Неживого не похож на человеческий голос. Слова выходят из одеревеневшей в посмертии глотки, расколотые на слоги и буквы и Шурику приходится складывать их сызнова у себя в голове. Старик силится подняться с табурета, но ноги его не держат. Шурик Ха не спешит помогать Старику. С покатого бока чайника с сухим треском падает кусок эмали. Старик поднимается и, держась за стенку, походкой ржавого андроида уходит с кухни. Шурик идет следом.

Пока Старик надевает свое писательское пальто с побитым молью каракулевым воротником проходит вечность. И еще одна, пока он спускается по лестнице и выходит из подъезда.

– Я не могу умереть, пока не напишу эту чертову книгу, – говорит Старик Шурику Ха. – Такой уговор. Я уже много раз помирал, да все без толку.

Писатели стоят возле подъезда. Рот старика одеревенело дергается, выщелкивая слова. Ржавый электрический свет отражается в его неживых глазах.

–Да, я, и не тороплюсь особо, – говорит Старик.

И тут Шурик Ха слышит этот странный звук, которому сперва не находит объяснения. Что-то вроде астматического сипа, перемежающегося костяным клацаньем. Взглянув в лицо Старику, он видит, что оно, это злое и подлое лицо, расколото на две не равные части острой подвижной трещиной, а во тьме этого каньона щелкает и дергается вставная челюсть. Впервые Шурик Ха видит, как Неживые смеются.

– Да ты, я гляжу, веселый парень, – качает головой Шурик Ха.

Но Старик уже идет со двора и Шурик идет следом…

На голых, покрытых корочкой льда ветвях поблескивает тусклый свет фонарей. Над низкими крышами дачных коттеджей, в той стороне, где Москва, зимнее небо подсвечено грязно-розовым заревом. Тропинка, похожая на ледяной желоб, уходит в слепой провал между черных домов. Старик едва ковыляет, но Шурику Ха приходится спешить со всех ног, чтобы не отстать… Вскоре они выходят к сгоревшей поселковой школе. Проходя мимо, Шурик Ха видит, как на обугленных стенах и балках пляшут сиреневые языки призрачного пламени. От школы Старик сворачивает вниз, к платформе Ухтомская. Уже виден мост над железнодорожными путями, будка автобусной остановки и угол длинного бревенчатого дома в шесть окон, занятого под продуктовый магазин. Из-за угла магазина навстречу писателям выходит доходяга, в залитой кровью совдеповской курточке, кепке и с портфелем в руке. Обледеневший асфальт как-то ловко выскальзывает у покойника из-под ног и поэтому, кажется, что он не идет, а немного скользит над землей. Из-под козырька кепки поблескивают стекла очков.

– Это твой покойничек, вот сам с ним и разбирайся, – ворчит Старик, мельком взглянув на доходягу. – Мои-то давно уже меня не тревожат.

Старик быстро уходит в сторону станции и поднимается на пешеходный мост над путями. Выйдя на середину моста, он останавливается возле перил. Ржавая звезда фонаря горит у Старика над головой, как корона, и Шурику, стоящему внизу на темной улице, мерещится какое-то величие в этой нелепой пингвиньей фигуре. Между тем доходяга подходит к Шурику.

– Звоню, трубку никто не берет, – жалуется он писателю. – Иду домой, дом никак найти не могу найти. Смех, да и только.

Доходяга неловко дергает шеей и его голова, которую как-то на днях Шурик Ха с трудом отпилил стариковой финкой, медленно валится с плеч. Покойник ловко ее подхватывает. Он стоит, держа голову рукой возле живота, будто мяч. Голова смотрит на Шурика Ха не мигая одним уцелевшим глазом.

– Ты домой не ходи, – терпеливо объясняет ему Шурик Ха. – Тебе теперь нельзя домой. Ну, сам подумай, куда ты пойдешь в таком виде? С этой вот дурацкой головой? !

– Тоже верно, – соглашается доходяга и вздыхает.

– Ты извини, если чего не так, – говорит Шурик, испытывая некоторую неловкость. – У тебя вроде светлая полоса в жизни началась, дома все наладилось, зарплату опять же получил. А я вот взял и голову тебе отрезал.

– Какая там еще светлая полоса! – отмахивается доходяга. – Да я жил, как мудак. Друзей у меня не было, даже бухнуть было не с кем. Сын меня терпеть не мог. А жена… Очень я ее любил… Только знаешь, пока я тут побродил по поселку, я ясно понял, что эта сучка мне изменяла. Да она со всеми соседями перетрахалась, пока я на работе горбатился. И это я, теперь, мля, точно знаю!

– Это потому, что ты Неживой, – говорит Шурик Ха. – А Неживые, они все знают.

Доходяга покрепче прижимает голову к животу.

– Короче, я вот, что думаю, – говорит он Шурику. – Если бы ты мне голову финкой не отпилил, я бы как белка в колесе еще лет тридцать бегал, пока сам по себе не преставился. А так, хоть что-то новое.

– Ну, в общем согласен, – кивает Шурик, – я даже рад за тебя, мужик.

– И вот, что еще, – продолжает покойник, – Этот мир, вся эта ваша, так называемая, реальность… Тут и так было паршиво жить, а скоро будет совсем кирдык. Всё вот-вот кончится.

– Ну да, – соглашается Шурик Ха, – я ждал чего-то вроде того.

– Так куда же мне теперь идти? – спрашивает его покойник.

– А ты иди в другую сторону, – советует Шурик, – туда, куда раньше не ходил.

– Спасибо, дружище.

И доходяга скользит над заледеневшим асфальтом, оборачивается и уходит в другую сторону. Там тоже ночь и тоже стоят темные дома, отдалённо похожие на японские пагоды, которых Шурик никогда прежде не видел в поселке. Высокие и тонкие деревья, отдаленно похожие на пирамидальные тополя тянут ажурные ветви к фиолетовым облакам, стремительно летящим в вышине. А в облачных прорехах рассыпаны мелкие, как песок чужие звезды.