Падшие ангелы - Илья Фролов

Он запил… И Лёха не видел его трезвым с того момента и до самого своего ухода в армию ни разу. Что это была за жизнь, знает у нас каждый третий, если не второй, и если не из своего опыта, то по наслышке уж точно.

– Здравствуй, мам…

Мама выронила грабли из рук:

– Здравствуй… – только и пробормотала она.

Они встретились на улице и теперь сидели в теплой натопленной избе – Лёшка хлебал суп. Он сам того не понимая, избегал смотреть матери в глаза. Что он мог ей сказать? Кроме работы от зари до зари, пьяного отца-дебошира и её слёз, в детстве он ничего не видел. Единственной отрадой были стрельбы в тире, да рукопашные битвы «стенка на стенку» с парнями с «Зелёного клина» – района в той же деревне, только за рекой. Два моста – один бетонный, другой деревянный – соединяли две половинки одного целого.

Уходя в армию, он ни о чём не жалел и не волновался, а она не проронила ни слова, ни слезинки. Только отец пожелал ему в дорогу «быть мужиком» …

Она сидит и не спрашивает ничего. Но он ясно чувствует её взгляд на себе.

«Почему я не могу поднять свои глаза и посмотреть на неё? .. – думал Лёха, пока хлебал свой суп. – Неужели этот материнский авторитет бьёт весь мой боевой опыт, будто и не было этих лет, и я снова салага? .. Смотрит и молчит. И я, должно быть, напоминаю ей отца всем своим видом и поведением, своими мимикой и жестами. Слава Богу, ноги на месте… Она не бросила его, жила с ним до конца. И я пошёл «его дорогой»: «бросил» её и ушёл вместо того, чтобы остаться и помогать… «жевать» здесь каждый вязкий день и ночь, закапывая себя заживо, не имея ни слова, ни права на что-то, кроме молчания и работы – работы «там», работы «тут», работы «сейчас», работы «потом» … А ещё какой-нибудь деревенской «Мани», которая бы «обложила» меня детьми со всех сторон и смотрела бы… Смотрела точно также, как и Она… Чем руководствовался отец, когда уходил? Нет. Не так… Чем руководствовался отец, когда не вернулся? Может, тем же? Он же целый год прожил с нами и, наверное, понял тогда то же, что и я сейчас – что это не его судьба. Однако, Судьба сурово с ним обошлась за такой дерзкий и, возможно, даже гнусный «побег» от жены и сына. Ведь хранило его Небо, пока он был срочник… Слава Богу, у меня нет детей».

–Давно приехал? – наконец произнесла мать.

–Несколько дней…

Мама покачала головой.

–Надолго?

–Не знаю… Я никуда не тороплюсь.

–Счастливый…

–Наверно.

Мама нервно разгребла шершавыми рёбрами ладоней в разные стороны крошки на столе, оставив пред собой идеально чистый пятачок.

–Прости, что не приехал на похороны отца.

–Не важно. Даже если бы ты и приехал – его точно также зарыли бы. И он бы не ожил – слава Богу.

–Он мёртв… О мёртвых либо хорошо, либо никак.

–О мёртвых либо хорошо, либо ничего кроме правды! Ты мне скажи, ты опять поедешь?

–Нет, я остаться хочу…

–Прекрасно. Только работы нет нигде, а сидеть на моей шее, как паршивцу- отцу твоему, я не позволю – не железная.

Лёха смотрел на неё и понимал, что всё кончено. Давно. С рождения. И ничего никогда не наладить – ни сейчас, ни потом. Время тут не имеет значения.

–Мне не нужны твои деньги, мам. И твоя помощь – тоже. Хотя было бы не плохо, чтобы ты хоть немного меня бы любила. Почему ты не любишь меня, мама? .. Я ведь ни в чём, ни в чём не виноват… Хочешь, я тебе денег дам? .. Хватит на тот свет ещё прихватить. Хочешь?

Она сидела, и температура кипения внутри неё должна была вот-вот зашкалить: лицо почернело, губы перекосила злобная гримаса, в глазах читался гнев, презрение, отчаяние… Лёха давно уже не видел её такой, очень давно, – с детства, но сейчас это не внушало ему дикий страх перед ней – сейчас он сидел в похожем оцепенении, но испытывал не страх, а…жалость.

–Верни мне мою жизнь назад, если сможешь, тыыы! .. – взвыла она. – Вы меня сожрали с отцом, сожрали и высрали. Я ничто! !! Ты во всём виноват, ты! Слышишь меня? !.. – Она вскочила на ноги и тыкала своим искривлённым узловатым пальцем через стол в сторону Лёхи. – Мерзавцы… Зачем ты приехал? .. – Она, обессиленная, упала на стул. – Ты его копия, понимаешь? .. Хорошо, что хоть ноги хватило ума уберечь. Ты ведь и сам не любил меня…

Лёха смотрел на неё. «Ты ведь и сам не любил меня, – говорит она. – Боже…», – думал Лёха.

–Я не просился в эту жизнь, мама. Ты сама меня родила. Я уверен, что орал, как одержимый и упирался всеми руками и ногами, чтобы не вылезать оттуда. Но ты старалась, тужилась, наверно, да? И с воплями выпихнула меня в эту пустоту. Ну кто тебя просил? .. Ты думаешь, я – живу? Моя жизнь – это моментальные снимки детства, а за ними – выжженое каменное поле, в котором я бреду, как в бреду…и не могу ничего «посадить», потому что ничего доброго не растёт на камнях…

Она сидела и плакала. «Это уже истерика», – подумал Лёха и решил здесь не задерживаться.

–Надо было задушить меня тем шарфом тогда, в спальне. Помнишь? Я промочил валенки, и ты впала в такое бешенство, будто я сделал какую-то ужасную гадость. Ты душила меня, а я болтался на одной твоей правой руке и не мог коснуться пола. И если бы с улицы тогда не заехал отец и не рявкнул, ты бы доделала… Опять отец виноват и тут, да? .. – Лёха встал из-за стола и направился к выходу. – Но я давно простил тебя, мама… И я буду любить тебя всегда только потому, что ты моя мама. Прости…

Она сидела и смотрела в пустоту. Он вышел на улицу и направился к гаражу – там, он знал, должна была стоять отцовская «семёрка». Никто не знал, кто и за какие заслуги ему её пригнал, но факт оставался фактом – она стояла в гараже, и отец точно её не покупал. Он давал некоторым своим знакомым покататься, а техосмотр делали все вместе – отец очень любил порядок и всё у него было разложено по полочкам.