Бог бабочек - Юлия Пушкарева

И грехи.

Называешь всё это комбинациями и многоходовочками. Меня это пугает, отталкивает – и необъяснимо сводит с ума.

Через пару минут объявляешь, что первая буква – П; задумываюсь. Пытка, палач, похороны, предательство… Так, стоп. У тебя всё-таки день рождения.

– Ну, я попробую? – нерешительно спрашивает Шатов. – Эм, в общем… Сильный страх. Обычно – у массы людей. Например, при нападении террористов или… что-то вроде того.

Серьёзно? Божественное объяснение, ничего не скажешь. От человека с фамилией из романа Достоевского я ждала большего.

– Есть контакт! – произношу, пряча снисходительность. Льдистые глаза Шатова останавливаются на мне; мы начинаем считать. – Раз, два…

– Паника! – лениво бросаешь ты. Шатов вздыхает с облегчением: не выиграл. – Юля, теперь твоё слово.

Уже начиная объяснять, понимаю, что слово, которое я выбрала, не намного позитивнее «предательства» и «пытки». Зато заставит поразмыслить; чувствую приступ чего-то наподобие абсурдного злорадства. Будто дорвалась до мести за то, что сегодня ты весь принадлежишь их миру, а не моему.

– Наказание, которое в Англии девятнадцатого века полагалось за мелкую кражу из лавки.

Кто-то в недоумении хмурится, кто-то отводит глаза. Посложнее бабушкиных сканвордов, не так ли? ..

– Мм. Раз за мелкую кражу, это должно быть что-то несерьёзное… По идее. Да? – (Ты прощупываешь почву). – Пеня? Порицание? По… посадить в тюрьму? Блин, это уже фраза! Юля, да как так? !

Раздосадованно всплёскиваешь руками, но улыбаешься. Улыбаюсь тебе в ответ – так, как мне хочется. Пусть Настя думает что угодно.

– Есть контакт! – задумчиво пробует Володя. Впервые вижу в его взгляде искорки подлинного уважения: не он один в детстве смотрел «Что? Где? Когда? » и увлечённо листал энциклопедии. Меня никогда не мучила родовая ненависть гуманитариев к «самоуверенным технарям», но сегодня… Сегодня это достойно.

– Раз, два, три, четыре, пять… Повешение! – хором выкрикиваем мы. Ты недоверчиво приподнимаешь бровь.

– За мелкую кражу? !

– За мелкую тоже. Суровые законы викторианской Англии. – (Пожимаю плечами. Пару секунд ты смотришь мне в глаза, и я – наконец-то – чую то исходящее от тебя сладко-тягучее напряжение, которое весь вечер предназначалось не мне. Едва ли ты сам осознаёшь это; ну и пусть). – Так какая там вторая буква? ..

Довольно скоро выясняется, что ты загадал слово «пентаграмма». На этапе «пен…» Настя тихо и певуче говорит:

– Древняя настольная игра.

Это тоже ставит всех в ступор.

– Есть контакт! – швыряю в неё дуэльной перчаткой. Той самой перчаткой, которую ты тогда стянул с меня – палец за пальцем, – чтобы взять за руку.

Бархатные глаза Насти по-прежнему мерцают несказанно бесящей меня добротой и – немного – восхищением. Ей так понравилось, как я играю, или дело только в твоих воспитательных беседах о «единственной подруге»?

– Нарды! – в унисон кричим мы. Интересно, о чём ты думаешь в этот момент? ..

На следующей букве я угадываю твою пентаграмму (если бы не угадала, меня бы следовало немедленно вычеркнуть из рядов невезучих авторов фэнтези) и наследую титул ведущего. Это заставляет Володю выпрямиться в предвкушении, а Артёма и Шатова – ощутимо занервничать.

– Ну всё, ребята, нам пиздец! – в шутливом отчаянии сообщаешь ты, уже не извиняясь за мат перед «дамами». – Веди, Юль.

Лучшее из возможных одобрений. Киваю; чуть-чуть горят щёки.

– Ты только не придумывай что-нибудь чисто это… филологическое, ладно? – с опаской просит Шатов. Ты протестующе взмахиваешь рукой.

– Почему? Я настаиваю: если хочешь, придумывай чисто филологическое! Так интереснее.

Я загадываю слово «эпитафия».

В конце концов, образ мрачной заумной девицы – не самое страшное из того, что твои друзья могут во мне разглядеть).

*

… – Дай попить.

За утро я успеваю усвоить, что бутылка воды – в меру охлаждённой, желательно газированной – должна всегда находиться в пределах досягаемости. Вместе с твоим телефоном, пачкой сигарет, зажигалкой и пепельницей.

В счёт отдельного бонуса – бумажные платочки: твой хронический гайморит порой напоминает о себе насморком, которому, как и здешней промозглой погоде, наплевать на то, что сейчас лето.

В счёт ещё одного отдельного бонуса – я.

Ты жадно глотаешь воду (возмездие утреннего похмелья); с томной строгостью смотришь на меня, привалившись спиной к стене. За утро я дважды по ошибке подала тебе не те сигареты – без кнопки. И один раз сказала «прости». И недосолила омлет.

Я чувствую, как сменяются цифры на невидимом счётчике. Падишах ищет, за что ещё пожурить наложницу. Мы оба прячем улыбки, балансируя на узком мостике между истиной и игрой.

Иногда игра слишком заманчива – в такие моменты последствий не предсказать. Это я поняла давно. За полгода, прошедшие с возобновления нашей (не)дружбы, ты столько раз швырял меня вверх-вниз на волнах своей синусоиды, что и рабыня поглупее поняла бы. В один и тот же вечер ты мог своим медово-шёлковым голосом рассказывать, как хочешь отшлёпать меня, перекинув через колено, а потом овладеть мной, – и спустя полчаса заявить, что мысль о сексе со мной смешнее, чем мысль о том, чтобы отыметь неуклюжую сутулую монашку в библиотеке. Мог трепетно говорить, как скучаешь и как тебе не хватает душевных бесед со мной, – и потом злобно бросить трубку, выкрикнув, что я совершенно не понимаю тебя, не нужна тебе, только «ссу тебе в уши» и лицемерю. Мог называть меня моя маленькая или – нежно переделывая фамилию – Тишуня, – и затем детально сравнивать с кем-нибудь из своих бывших девушек (обычно – с Марго) – конечно же, не в мою пользу, – искусно надавливая на все мои открытые ранки.

«Она касалась самых тонких струн моей души, а ты их не касаешься» – «Неужели ты думаешь, что одна рвёшься сюда приехать? Чем другие хуже тебя? » – «Ты не чувствуешь меня так, как она». – «Ты предала меня». – «Ты никогда ко мне не тянулась». Ты редко успокаивался, не доведя меня до рыданий – но я звонила снова и снова, будто твои пинки были мягче перин и слаще заморских фруктов. «Хочешь, сделаю больно? .. » – за этим паролем, выраженным в разных формах, могло последовать что угодно. Совсем что угодно – без ограничений такта, или морали, или даже здравого смысла.