Бог бабочек - Юлия Пушкарева

– Как будто обнажили все скрытые смыслы, – бесстрастно произносит Кирилл, покачиваясь на стуле. – Они там, может, и не особо скрытые, но это – как-то совсем уж в лоб.

– И не передали языковую игру, – добавляю я, быстро сложив в мыслях кусочки паззла. – California – это понятно, штат, а fornication – если не ошибаюсь, «внебрачная связь». Ну, или попросту «блуд». Это сложно сохранить при переводе, но я согласна, что так – слишком напрямую…

– Вот-вот! – восклицаешь ты, принимая моё согласие с детским энтузиазмом. – Тебе станет ещё яснее, когда посмотришь. На русском есть ещё вариант «Калифрения» – ну, типа, попытались соотнести с шизофренией, – но…

У Кирилла вибрирует телефон. Взглянув на экран, он неторопливо встаёт и направляется к двери.

– Простите, я отвечу.

– А кто? .. – спрашиваешь ты – изменившимся, напряжённым тоном.

Это странно: ты редко бываешь таким нагло-любопытным – по крайней мере, при мне. Кирилл смотрит на тебя, и вы обмениваетесь нечистыми заговорщицкими улыбками.

– Пиковая дама.

– Понятно… – с каким-то фривольным намёком мурлычешь ты – и замолкаешь. Женя равнодушно доедает суп.

Вот оно что. Видимо, Кирилл и был тем другом, с которым ты снимал квартиру у Лены… Внутри снова разрастается тошнота; теперь мне жаль, что я всё-таки поела.

И даже – что всё-таки приехала.

– Так вот, вариант «Калифрении» мне симпатичен тем, что они хотя бы ввели отсылочку к безумию. Там это вписывается – ты поймёшь, почему, – как ни в чём не бывало, продолжаешь ты. Открываешь залепленный магнитиками холодильник. – Я тут так проникся этим сериалом, что стал уже думать, как перевёл бы сам, и… Будешь сок, Юль?

…Дальше разговор течёт по тому же непринуждённому – и, как всегда, легко проложенному тобой – руслу. С единственной поправкой: я уже не могу выкинуть из головы омерзительно-яркие картинки с тобой, Кириллом и воображаемой Леной. Когда мы всё-таки включаем «Блудливую Калифорнию» на большом плазменном телевизоре (откуда-то с середины: я великодушно отказываюсь от того, чтобы ради меня ты пересматривал самые первые серии, – хотя ты, кажется, совершенно не против), за окнами уже темнеет. Ставлю для себя жирную красную галочку: после одной серии – поехать домой.

Естественно, мой проект проваливается.

Дэвид Духовны, ни много ни мало, великолепен – и великолепно вписан в атмосферу жаркого порочного Лос-Анджелеса, с его пальмами, барами, длинноногими актрисами, интригами спивающихся творцов и дельцов с дорогими часами. Это совсем не то, что я люблю, – но на это запросто можно подсесть. Наблюдая за болью и метаниями Хэнка Муди – хоть и основательно присыпанными пудрой грубой комедийности, – я вскоре понимаю, почему тебе близко всё это. Почему ты восхищаешься Хэнком – и, если и называешь его «мразью» и «мудаком», то только с подтрунивающим уважением.

Здесь, в сибирском городе, ты создаёшь свой Лос-Анджелес. Пишешь свою историю. Возможно, нечто похожее на первый роман Хэнка – «Бог ненавидит всех нас»; услышав это название с экрана, я почему-то покрываюсь мурашками.

И ещё раз покрываюсь – когда ты ложишься на диван и по-кошачьи вытягиваешь ноги так, что они касаются моего бедра. Я вспыхиваю, но не отодвигаюсь; сижу, замерев, лишь бы длить и длить это случайное запретное касание. Женя и Кирилл ничего не видят – или притворяются, что не видят.

– Фу, какая гадость! – с отвращением восклицает Женя, когда Хэнк Муди, подрабатывающий преподавателем в университете, щупает грудь своей полуголой студентки-стриптизёрши. – Сколько можно менять баб? !

Я молчу, но полностью разделяю её мнение. Тем более, явно не у одной меня главный герой вызывает очевидные ассоциации с тобой – как своей неодолимой расслабленно-снисходительной харизмой, так и столь же неодолимой тягой (почти привычкой) флиртовать и совокупляться со всеми существами женского пола, которые попадаются ему на пути. Исключений немного: девочки, чересчур пожилые дамы, близкие родственницы.

Относятся ли к исключениям коллеги? Нет.

Подруги? Не похоже.

Разумеется, Хэнк много пьёт, любит лишь Ту Единственную и иногда сам страдает от своего донжуанства… Иногда. Если честно, довольно редко.

Куда чаще страдают люди вокруг него – потому что Хэнк хронически не может разобраться в себе и играет их жизнями, не особенно заботясь о последствиях.

Я тоскливо смотрю на тебя.

– Ну, Шварц, так она же сама его хочет! – с жаром говоришь ты, протягивая к Хэнку на экране братскую спасительную ладонь. – Что ему, послать её, что ли?

Если дают – бери. И верно: зачем всё усложнять? .. Пышногрудая студентка забирается к Хэнку на колени; меня снова начинает мутить.

Пару секунд Женя в хмуром молчании грызёт чипсы.

– Ну да, послать! Или не ныть вечно, как он любит Карен и как ему плохо без неё. Это просто безнравственно!

– Безнравственно? – спокойно переспрашиваешь ты, поворачиваясь набок. Твои ноги крепче вжимаются мне в бедро; теперь сложно поверить, что ты этого не замечаешь. Мне жарко; трудно не смотреть на них, трудно не обводить пальцами скульптурно-точёную форму твоей стопы, – но я борюсь. Приятно даже просто быть с тобой на одном диване – чувствовать, как тёплая тяжесть твоего тела продавливает его так близко ко мне. – А кто просил Карен его отшивать?

– А кто просил его так жить? ! – (Женя всплёскивает маленькими руками; эльф не на шутку зол). – Он же человек, а не животное! Гоняться за каждой самкой, у которой течка! ..

Тихо смеёшься – и садишься на край дивана, бок о бок со мной.

– Ну-ну-ну, Шварц, полегче! Чего ты так разошлась? Ещё и с животным сравнила… Кто тут нам доказывал, что животные нравственнее и лучше людей?

– Да, причём постоянно, – томно тянет Кирилл. – Я прям только об этом и думал, когда Чарли насрал мне в тапки для душа. О его высокой нравственности.

Женя округляет глаза; мне уже кажется, что я слышу свист закипающего в ней чайника.

– А мне вот нравится Бекка, – в отчаянной попытке смягчить ситуацию отмечаю я. – Такая умная ироничная девочка. Далеко пойдёт.

– Дочка Хэнка? Ой, да, она вообще заинька! – (Улыбаешься – и вдруг, тягуче извернувшись, с детским простодушием кладёшь голову мне на колени. Меня пробирает дрожь). – Юль, потрогай мне лобик, а? Я вот не могу понять: есть всё-таки температура или нету…