Африка пятиструнного самурая - Всеволод Быков

Пытаюсь спать. Меня возвращает в сознание чье-то громкое и веселое: «Good morning»! Хотя до этого «монинга» еще далеко.

– How are you? – спрашивает меня человек в гражданском.

– Bad…

– Why?

– Because I` m here for nothing. It` s ridiculous!

Человек в гражданском пытается преподнести мне ситуацию в позитивном свете, мол, я искал бесплатную вписку на ночь и нашел. Смешно, но так и есть!

– Who are you? – интересуюсь я у «ночного шутника».

– Well, I` m a person…

– Are you agent?

– May be…

– Yes, you are.

К моменту этого разговора всех заключенных выпускают по домам, мне дают банан, воды и впихивают обратно в пустую камеру, вместе с рюкзаком. Говорят, что завтра днем уже выйду. Остаток ночи проходит, как во сне. Я иногда слышу, как за дверью менты начинают бренчать на моем инструменте, стучу кулаками в дверь, требую, чтобы те прекратили. Сволочи, никакого уважения к чужим вещам! В туалет тут выводят под конвоем. Это немного стрессово. Приноровился ссать из окна камеры прямо на улицу! Так им, гаденышам! В такие ситуации, вот именно в такие, я еще не попадал. Буду ждать, посмотрю, чем это все закончится.

15 января.

По крикам: «Аллах акбар»! – доносящимся с мечетей, я понимаю, что наступило ранее утро, рассвет. Из окна камеры этого не видно. Оно, зарешетчатое, упирается почти прямо в стену. Жду, жду, жду. Ничего не пью, ничего не ем – нечего. Три раза просил телефон, чтобы сделать звонок в посольство, три раза мне отвечали: «Five minutes», – только чтобы я от них отстал. Я словно в вакууме. Время течет непонятно как. Не понимаю, прошло пять минут или пятнадцать. Вкрадывается ощущение бессилия. Все, на что сейчас способен мой мозг – это фантастические сценарии диверсии: поджечь ковры, разбить стекло камеры скамейкой и убить всех ментов авторучкой.

Где-то за окном есть дороги, вкусности и море. А здесь, в камере 4 на 7 метров нет ничего, кроме замусоленных и вонючих пледов с коврами. Пытаюсь медитировать, читать мантры. Понимаю, что какой бы несправедливой ни казалась ситуация, я это заслужил. Ничто не происходит незаслуженно – закон причины и следствия. Смеюсь про себя о том, что если уже на второй день в Африке я попал в такое приключение то, что будет под конец путешествия? Чаепитие с динозаврами?

На мои вопросы о «большом начальнике» надзиратель объясняет жестами, что он еще дома и спит. В камеру приводят нового заключенного – молодого парня в нелепом спортивном костюме. Он выглядит очень напуганным, забитым. Пытаюсь с ним пообщаться. Все, что я смог выяснить – это его возраст, 23 года. А по поводу того, почему он тут оказался, его ломанного английского я так и не смог понять. Потом он добавил: «I can` t talk to you. Sit down please». И он принялся читать Коран вслух, немного покачиваясь взад-вперед.

Мне принесли покушать две лепешки с овощной котлетой. Хотел поделиться одной из них со своим сокамерником, но тот отказался. Позже привели еще двух арестантов в наручниках на пару часов. Вскоре вывели из камеры и молодого зашуганного парня в нелепом спортивном костюме.

В середине дня меня повели к «большому начальнику», угостили бананом и в его кабинете дали поговорить по телефону с очень бестолковой теткой, хрен знает откуда. Она задавала все те же вопросы: «Кто? Откуда? Когда прибыл? Где ночевал вчера? Куда направляешься? Сколько здесь будешь? Почему ты хотел спать в церкви? Где ты работаешь? Кого ты знаешь в Египте? Зачем ты едешь потом в Судан? Есть ли у тебя в Судане друзья»?

Я уже сам слегка отупел от сидения в клетке, с трудом вменяемо формулировал свои ответы. На те же вопросы. Они, серьезно что ли, меня проверяют, не совру ли я где, спустя время? Не шпион ли я? После этого мучительного диалога с бестолковой женщиной, «большой начальник» говорит, что через 1, 5 часа я смогу выйти.

Через три часа ожидания, я уже грубо потребовал аудиенцию с их главнюком, бил дверь ногами, орал матом, потому что это уже было ни в какие ворота. За день я по нескольку раз мысленно прошел через стадии отрицания, гнева, торга, депрессии и принятия. Стены надвигались все ближе и ближе, казалось вот-вот раздавят мой мозг вдребезги. Вся моя подготовка, все мои намерения привели меня именно сюда. В этот момент. В эту секунду, в это место, когда я стою перед «большим гавнючим начальником», слушаю его и не понимаю, где он мне врет, а где говорит правду. Мне не разрешают позвонить ни родителям, ни в посольство. Телефон не отдают. Главнюк объясняет, что мое преступление очень серьезное, и что быстро этот вопрос решиться не может.

Спрашиваю: «От меня вам чего надо? Почему я все еще здесь? Что я могу сделать, чтобы выйти, наконец, отсюда»? Главнюк отвечает, что лично от него ничего не зависит. Он просто сидит и ждет команды «сверху», чтобы выпустить меня. Потом добавляет, что если я буду вести себя шумно и грубо разговаривать с охранниками, то он переведет меня в настоящую тюрьму. Еще одну ночь мне придется провести здесь.

Я в камере снова один. У меня все еще 1481 египетских фунтов. Придумываю способ связи с посольством – через англоговорящего, не тупого сокамерника. Дам ему денег, записку с просьбой о помощи, адрес посольства, попрошу его туда съездить и буду ждать, пока сотрудники посольства РФ ворвутся в эту богадельню на крыльях справедливости.

Ночью в участке часто раздаются душераздирающие крики. Наверно тут система допросов не ограничивается повторением одних и тех же вопросов спустя определенные промежутки времени. Судя по крикам, тут еще и раскаленную кочергу пихают в задницу.

Унитаз в участке странный. В него вделан фонтанчик. То есть ты какаешь, а тебе сразу подмывает и очко и шары. Удивительные египтяне!

16 января.

Примерно в пять утра, меня будят, жестами показывают, чтобы я собирал манатки и выходил. Мне возвращают банджо, телефон и паспорт. На мои вопросы по поводу ножа мне ничего не отвечают. Меня сажают в полицейскую машину в конуру для заключенных, везут в другой полицейский участок. Там веселый, усатый, англоговорящий начальник говорит, что я свободен. И, что я должен подписать документ о том, что я предупрежден о запрете приближаться к любым охраняемым объектам. И что мой нож конфискован. Я жду, пока этот козел выведет свои арабские закорючки. Подписываю, ухожу.